Обжигающе холодный снег.
Снег, жесткие хлопья которого пропитали теплый воздух, ложился на мои плечи, превращаясь в летучий пар. Непроходимая белая завеса окутывала лицо и некоторые конечности, оплавлялась о раскаленный песок на дне колодца. Хотелось в животном иступленьи подвывать, но больше - пить. Темнота сдавиливала виски кожаными мешками с артериальной кровью. Белки глаз с трудом вращались под эпителием, нагреваясь от трения и приобретая трещинки царапин на слизистой поверхности, оставляя радужные разводы на обратной стороне век.
Век неуклюжих машин отжил свое. Теперь пельмени делаются образованными рабами. Ай да молодцы! Ни волоска в фарш мясной не пропустят. Пельмени и человек в колодце - как два разъезжающихся трамвая. (Почему?) Ну, или не трамвая.
Трамвая, как ни странно, решительно не наблюдалось. Тем временем между слипшимися волосьями окрепла молодая поросль (?) плесени. Пройдут годы, и молодые всходы окрепнут, растекутся вширь, и умрут, познав великую радость господства в этом маленьком мирке. Картина умервщления, сначала иссушения и изменения цвета на старомодный коричневый, затем физическое угасание, застыла в сознании словно пламя свечки, если на него долго смотреть.
Осторожно смотреть, как замшевый пояс стесняет дыхание, становилось невмоготу. Ощущения милостиво сжимались в пульсирующий комок, значительно упрощая работу. Утешением было лишь существование деда.
Деда Афанасий купался в приятной речной воде среди фиолетовой тины. Старость била деда по голове свинцовой битой, но он часто находил силы сопротивляться. Дед сел на краю ямы и принялся надрачивать хуй до кондиции стебля бамбука. Жалкое, бесцельное существо. Ему и невдомек было, что где-то поблизости, в глиняном колодце, страдает талантливый человек.

© Love Or Confusion