По венозным трещинам выжженной степи спасались бегством насекомые. Черным трескучим потоком насекомые дистанцировались от невиданной со времен кочевых монголов вибрации.

Шатер цирка шапито церковным куполом врос в землю, всесторонне освещаемый густым оранжевым светом тускнеющих прожекторов. В полночь под хохот публики неожиданно умер четвертый день представления, которое было рассчитано удивлять и заставлять смеяться в режиме нон-стоп семь дней. 

  Цирк славился тем, что объединял в себе больше ста семейных династий из разных культур и народностей, которые мирно уживались между собой. Иногда.
Перед рассветом из войлочной степной темноты послышался лай тысячи собачьих глоток, как предвестников непогоды.
Бактериальным фиолетовым цветом облака в небе по отмашке грома лопнули, вывалив на землю переношенный в себе плод. Жадная до влаги земля не спеша разбухала, бугрилась, словно разбитые губы, вытягивалась в блядской улыбке.

  Куда бы ни следовал цирк - за ним завсегда поспевал гостиничный комплекс из дюжины семейных фургонов. Оплата за съем удобств была предусмотрительно почасовая, чем пользовались многие артисты, скрыто или же нагло изменявшие своим семьям.   

  В замочную скважину белого гостиничного фургона после серии неудач попал-таки дверной ключ и в два оборота выключил непогоду для гостей. 
Страстно целуясь и, как можно сильнее прижимаясь друг к другу, за порог ввалился пьяный дуэт. 

Широкоплечая, как шпала - женщина клоун, одетая в розовые парашютные штанцы и черно-белую тельняшку с приколотым портретом Карандаша. Была она обута в огромные деревянные башмаки. Ее треугольный лакированный парик после встречи с дождем казался, каким-то грустным, ссутулившимся, последним гостем на празднике. Белила лица и красная помада клоунессы стекали по низу живота чернокожего воздушного акробата.

  В одной набедренной повязке акробат выглядел, словно новичок в мире людей, спустившийся с высокого дерева, где он и его предки жили тысячелетиями. 

Пол в фургоне был усыпан всевозможными цирковыми мелочами, которые часто выпадали из карманов заколдованных возбуждением артистов. Чертовы табакерки и маленькие бензопилы, километры связанных платков и бутафорские пистолеты, магические шляпы и шпаргалки с шутками. В углу стояла отполированная крупнокалиберная пушка для запуска в небо больных или безнадежно травмированных циркачей. 

  Женщина с разгона повалилась на лежбище, сломав дубовые ножки кровати. Извиваясь всем телом, словно растапливаемый на сковороде жир, женщина недвусмысленно выпячивала низ живота.
Чернокожий ловкач, сделав в воздухе сальто вперед, уткнулся лицом в бедра хохочущей клоунессы и застыл в позе «свечка», вытянувшись всем телом к потолку.

  Дождь мерно постукивал по крыше фургона всю ночь, монотонным нашептыванием возвращая акробата обратно на дерево, а женщину на маленькую кухню в коммуналке. Вроде бы, все шло, как и задумывалось, но, к несчастью, бенгальский тигр разорвал эстонского дрессировщика. Из-за чего расписание цирка сместилось на час. 
Дверь в белом фургоне бесшумно приоткрылась, и тень мужчины проскользнула через порог.

Худой и длинный, словно слега, мим в черном облегающем трико, победоносно включил свет и выпростал вперед руку с метательным ножом.

Его догадки оправдались, отчего в голове, что-то запенилось, забурлило, накатывало кровавыми волнами на глаза. Его жена, с которой он гастролировал уже больше двадцати лет, переняла моду с польских артисток, которые давали, если и не всем, то многим.

Мим ритуально поднял нож над головой, желая молниеносно сразить соперника, а потом будь, что будет. Будущее его не волновало.
Клоунесса в последний момент заметила мужа. Ее глаза и сфинктер расширились от ужаса.

Над кроватью, под самым потолком, сквозь стену проступило темное масляное пятно. Когтистой лапой пятно медленно стекало всё ниже к кровати, прицельно к чернокожему черепу. 

Звериной жилкой почувствовав неладное, акробат оттолкнулся руками от головы дрожащей женщины и разрушая законы физики запрыгал по всему фургону, не оставляя миму ни шанса быть поверженным.

  Многие вещи на полу от прикосновения к ним пришли в движение. То выстрел пистолета заставлял хвататься за сердце клоунессу, то мим увязал, как в зыбучих песках, в невидимых нитях из набора для фокусов. Но акробат всегда оставался на шаг впереди, пока в конец не измучившаяся от тревог женщина не побежала разнимать безумцев.

  По природной неуклюжести она падала и спотыкалась через шаг, пока не поскользнулась на флаконе жира для растирания силачей. 
Как неправильно взорванная башня, клоунесса падала вперед, вытянув шею и держа руки на груди.
Ее голова попала прямиком в жерло пушки, мим толкнул ее в корпус, а акробат во время очередного кульбита задел спусковой механизм.
В предрассветном небе, над пробитой дырой в фургоне, половина клоунессы смешалась с воздухом, выкрасив первые лучи солнца в смородиновый цвет.

Погоня прекратилась сама собой, как что-то больше ненужное, потерявшее всякий смысл. Мим выронил нож, с сожалением оглядел ноги жены на полу и отошел к кровати. В тумбочке у кровати всегда стояла теплая водка, вовремя заменяемая самим хозяином.
Мим открыл бутылку, достал две стопки и призывно махнул рукой акробату. Ловкач бесшумно запрыгнул миму на голову, и казалось, не причинял ему никаких неудобств.
Разлив водку по стопкам мим приоткрыл рот и, пожимая плечами, указал рукой на акробата, мол, ты же не насиловал.
Быстро выпил и налил по второй.
Брови мима пристыжено опустились к носу, губы дрогнули, а руки описали в воздухе круг, мол, сама сука виновата.
Выпили по второй и тогда ловкач набрался смелости и спросил.

- А у тебя еще жены есть?