Я беру лист бумаги, сворачиваю трубочкой и мир у моих ног.



  Глава первая.

Светит солнце сквозь прорехи серых туч, седая взвесь капелек колышется под лёгким дуновением ветерка. С высоты вороньего полёта видны грязные айсберги многочисленных зданий, окаймлённых высоким забором – поверху колючая проволка под напряжением…

Двое мужчин, худой высокий и низкий толстяк, поднимались по служебной лестнице на здание лаборатории прочности – они работали в подмосковном ЦНИИМАШЕ - он охранялся колючей проволокой на высоком бетонном заборе и зычным ВОХРом. Однако они называли свою контору ЦУПОМ, небрежно оттопыривая нижнюю губу. А когда выпивали порой в малознакомых компаниях, легкомысленно пренебрегали остаточной государственной секретностью и в подробностях раскрывали тайны космоса, закатывая глаза под лоб  при этом очень натурально.

Вообще говоря, здание ЛП было сконструировано причудливо – оно было закольцовано в огромный эллипс. Сейчас его крышу поливает прохладный августовский дождик. Поэтому мужчины – их пару, как вы уже догадались, прозвали  Дон и Панча - расположились у двери, ведущей на крышу, подложив на бетонный пол прихваченные с собой пару дармовых газеток «Вперёд, к звездам»; дверь они широко распахнули.

– Давай, разливай – приказал Дон.
Панча достал бутылку водки и два гранённых стакана из чёрного портфеля; в качестве закуски был сырок «Дружба» и осьмушка Бородинского. Затем он налил на добрые две трети  в каждую ёмкость, и выжидающе замер. Дон молча докурил Беломорину и выжидающе посмотрел в глаза друга. Мужчины дружно улыбнулись и Дон провозласил тост:

- За успех операции. Да поможет нам Бог.

Выпив до дна и закусив, мужчины, немного пошатываясь, отправились через серую мокроту, хлюпая по лужам, распластаным на крыше, в секретный подъезд…

Иван Хорошев проснулся в хреновом расположении духа. Он с трудом заворочался на диване, приподнялся на локте и медленно осмотрел обстановку. Его мутному взору явились следы ожесточённого пьянства с некоторыми элементами разврата. В банках с соленьями рядом с надкусанными корнишонами дрейфовали горбатые просоленные окурки. Остатки покупных салатов в тарелках подёрнулись корочкой и кое-где были приправлены пеплом. Синий линолеум, покрытый следами грязных подошв, щерился осколками битой посуды. Видно было, что рядом со столом кто-то щедро поскользнулся на крупном помидоре. На плоском мониторе вызывающе были растянуты чьи-то ярко-алые стринги. Сам же Ваня лежал, одет и обут, в неудобной позе на диване, белая рубашка отливала тоннами марганцевых подтёков. Иван мучительно повернул голову и обнаружил возле подушки душистый большегрудый бежевый лифчик.

Он ещё раз хмуро осмотрел помещение:
«Хорошо, однако, повеселись, а где же девки, ёбана в рот? Были же вчера после клуба какие-то девки, куда они подевались? Да уж, не тот бабец пошёл, не тот… где они, нежные и заботливые, раздевающие тебя пьяного и немощного, укладывающие в тёплую чистую постель, делающие тебе на ночь «французика», моющие утром всю посуду и тихонько отваливающие, чтоб не побеспокоить капризный похмельный сон? Их нет, слились куда-то, а меня бросили. Сучки! Поголовно бессовестные сучки!»

Недурно сложенный Хорошев иногда баловал по утрам тело лёгкой гимнастикой, сейчас же об этом не могло быть и речи. Заметив в углу комнаты, торчащие из-под стула чёрные лбы гантелей, он с трудом справился с подкатившей тошнотой – бля-я-ааа…

Иван тяжело поднялся и, пошатываясь, добрёл до трюмо. Это лицо в зеркалах было определенно ему знакомо. И оно нравилось Ване, хуле там говорить. Правильные славянские черты, взьерошенные волнистые русые  волосы, небольшой шрам под правым глазом – привет из детства от задиристого красночёрносинегопёрого петуха.

Он прошаркал в ванную, открыл холодную воду, набрал полные ладошки и окатил лицо. Лицо рефлекторно сморщилось, отвращаясь чуждой среды, и жалобно всхлипнул нос. Заплывшие красные глаза щурились из зеркала, пытаясь наладить резкость. Иван пустил горячую воду и с трудом схватил неуловимое мыло, разбухшее за ночь в небольшой мутной лужице; с рук, пузырясь, потекла клубная чернота. Он потянулся за зубной щеткой, но тут заметил на среднем пальце левой руки, на третьей фаланге, не отмывшееся синее пятно в форме буквы «V». Посредине буквы была едва заметная перемычка, отчего пятно походило на перевёрнутую букву «А».

Намылив руки ещё раз, как следует, с пристрастием, Ваня с удивлением обнаружил, что пятно не смывается. «Хм. Куда ж это я так вляпался-то? Может, кто из девчонок вчера пошутил? Нарисовали косметикой какую-нибудь ерунду, когда я спёкся… Алина? Могла и Алина, она ведь с придурью, хотя сосёт отменно. А вот неплохо было бы узнать, была ли вчера Алина? Сейчас ведь такие химические карандаши делают – хрен сотрешь! Надо бы растворителем попробовать, на то он и растворитель, чтобы всякую дрянь растворять!» – мудро подытожил он.

Он закрыл горячую воду, дал холодную и жадно нахлебался из крана. Вроде немного полегчало, шум в голове, конечно же, не утих, но собраться с мыслями уже было можно. Во-первых, какой сегодня день? Так, ну какой может быть сегодня день... Конечно же, грёбанный понедельник. Потому что такое состояние может быть только после плодотворно проведённых выходных. Так, а что было на выходных? Сначала позвонил Вовка Рекунов и предложил немного развеяться в клубешнике «Фиолетовый фонарь»…

Вован, институтский дружок, знал толк в развлечениях. Ходил эдаким пижоном и сёк все модные течения Москвы. Рекун – он первый гость на девичниках, пьянках на выбывание, на шведских групповых посиделках на выёбывание всех подовряд. Это он придумал делать «кальян на коксе» и ласково именовал фенобарбитал «Снежной королевой». Вовка, конструктор порнографических сайтов и отчаянный распространитель интернет-спазмов, хвастал, что объездил Китай и весь мир, и утверждал даже, что на какой-то гламурной вечеринке он донжуанил во все просветы Анжелику Варум, намартиненную в муку. Вроде певица есть такая, хотя кто её знает, какая она певица? Может, и не певица она никакая, а из простых, ведущая программы «Время», например… В общем, у Вовки никогда не было проблем ни со сговорчивыми девчонками, ни с разнообразными, веселящими жизнь веществами. Жизнь даётся только раз, не прощёлкай её как пидорас – его столбовый принцип бытия.

Значит так, сегодня понедельник. А раз сегодня понедельник, неплохо бы и на работу попасть, мил друг Ванюша. Или хотя бы позвонить. А то хватятся: «А где ж наш Ваня?! А вот он наш Ваня – стоит с опухшей мордой перед зеркалом, лыка не вяжет и бюстгальтер на свою тушу похмельную примеряет!»
Он спохватился и брезгливо отшвырнул лифчик в сторону. Вымыл руки еще раз, тщательно намыливая их зеленоватым обмылком.

Есть совершенно не хотелось, но Хорошев знал, что какая-нибудь жирная, густая пища в таких случаях, как сегодня, облегчает похмельные страдания. Он отворил дверь холодильника и начал осматривать скудный ассортимент. Одинокая половинка луковицы, маскировочные капустные листы, безымянная консерва, что-то ещё в углу под решёткой. В нос ударило зловоние, будто бы внутри кого-то обильно вырвало макаронами, и Иван, удерживая тошноту, захлопнул дверь. В запорошенной морозилке он с радостью обнаружил хрусткую пачку сибирских пельменей.

Ванюша не относился к тем людям, которые пересчитывают пельмени. Эти люди точно знают свою дозу, тщательно отсчитывают пятнадцать или двадцать штук, засекают ровно семь минут, вынимают, недосчитываются, отдирают со дна кастрюли прилипшие, искренне огорчаясь, когда тёмная мясная плоть выходит из распоротой кожи. У Хорошева был свой рецепт варки пельменей: кидай побольше, вари подольше. Выживут сильнейшие. Ваня любил со сметаной и уксусом. Сметаны не было, а вот пузатенькая бутылочка с уксусом стояла на полке почти полная. Иван вспомнил своего отца Николая, который часто любил повторять: «Пельмени без водки едят только собаки». Но водки, к сожаленью, не было. Пока пельмени варились, Хорошев шарился по квартире, собирая необходимые для похода на работу предметы.

Тело в разных местах нудно побаливало. Ваня подошел к зеркалу и разглядел себя.
«А я ведь в форме, хотя пяток-другой килограмм можно было и того, долой», – Хорошев ещё некоторое время провёл перед зеркалом, выпячивая и втягивая натренированный, весь в плоских прямоугольниках, живот. Затем он наскоро поел, ещё раз тщательно помыл руки. Синее пятно и не думало смываться, схематично оно напомнило ему раздвинутые женские ноги – эх, нехуёво присунуть сейчас строптивой кобылке, помечтал наш герой. Он осуждающе осмотрел действующую в квартире разруху, надёжно запер её и торопливо затопал вниз по ступеням.

Тёмно-синяя Бэха ждала его любовно на стояночке. Ваня подлетел, достал ключи с брелоком в форме черепа – в глазницах кровавые агаты, в зубах прикушен алый язык –
рванул водительскую дверь, запрыгнул на кресло… и был оглушён вкрадчивым свистящим шепотком – зловонное дыхание обволокло его крутой затылок:
- Не гони Ванюша, тебе некуда больше спешить…