Кавер на Пункта. Оригинал тут: http://udaff.com/creo/141342/

Лето кончилось, тихими шагами вокруг ходит осень. Надо написать что то такое — осеннее, пахнущее прелой листвой и напитанное прозрачным размытым светом. Про дожди, заморозки и ломающиеся под инеем травы. Автор смотрит в стену и задумчиво слюнявит карандаш.
Такое хочется написать, чтобы читать зимними вечерами пьяным бабам, а они вместо того, чтобы жирными пальцами выбирать из скумбрии кости, слушали с открытыми ртами, а потом бы дали. Непременно дали, и не как электрику пятого разряда, а как пейсателю — возвышенно, благоухая и постанывая.
Романтично надо написать, чтобы для баб прям, чтобы заслуженно мять их перси и целовать ланиты, как поэт Баратынский, ну или хотя бы как Есенин. А для этого надо поромантичнее, не длинно, но с чувством.

Так сидит наш прозаик и морщит лоб, нагоняя на себя тонкую, как паутина, осеннюю меланхолию. Только хуй вот, не идет на ум ничего эдакого. Разыгрался графоманский зуд, а музы спят. Взгляд упал на сжурившиеся кленовые листья в молочной бутылке на телевизоре и вспомнился тот выезд на дербан, от которого и осталась пустая бутылка, как ломали кусты конопли в человеческий рост на чьем то огороде, испачкавшись в зеленой душистой пыльце. А потом хозяин спустил собаку и как убегали, спотыкаясь о перезрелые тыквы.

А потом варили на костре молоко, обжигаясь, пили зеленую вонючую жижу и всех по очереди ебашила измена, а на обратной дороге потеряли одного камрада и два года с тех пор его никто не видел.
Или, например, вспомнить про то, как твоя девушка прижималась к тебе ночью в палатке и дышала тебе в грудь через три свитера. А ты лежал, обожравшись печеной картошки и едва сдерживался, чтобы не испортить момент. И в конце концов сдавался, тишину осеннего леса разрывал залп твоего кормового орудия, а ты пытался перевести все в шутку и застегивал спальник, накрыв девушку с головой. Как после пятого залпа понимал, что шутка не прошла и как молчали всю обратную дорогу. Девушка смотрела в окно, накручивая на палец рыжие волосы, изредка нюхала локон и брезгливо морщилась.

Да, осень — прекрасное время, бег в сосновом лесу после неудачной попытки доебаться до гопников с вопросом: «Набрали грибов, поцаны?» напоминает полет метеорита. С трудом оторвавшись от погони, ты сидишь в мокрых кустах позади железнодорожной платформы, вдыхая свежий воздух и с таким нетерпением ждешь электричку, потом бросаешься в едва раскрывшуюся автоматическую дверь, сбив с ног замешкавшуюся старуху, и затихаешь, скорчившись в углу, не обращая внимания на ветки в ботинках.

Наш пейсатель перечитывает свой текст, комкает бумагу и бросает в угол. Не пойдет, как то не романтично выходит. Лезет на книжную полку, открывает старый потрепанный том и, слегка краснея, переписывает оттуда пару абзацев:

«Я оглянулся вокруг себя. Вот кочка, расчесанная лапками тетеревей. Раньше, бывало, непременно в ямке такой кочки находишь перышко тетерева или глухаря, и если оно рябое, то знаешь, что копалась самка, если черное — петух. Теперь в ямках расчесанных кочек лежат не перышки птиц, а опавшие желтые листики. А то вот старая-престарая сыроежка, огромная, как тарелка, вся красная, и края от старости завернулись вверх, и в блюде плавает желтый листик березы.»

Перечитывает, довольно хмыкает и откладывает писанину в сторону, приступ графомании отступил. А хули, бабы схавают, а какая нибудь обязательно даст. Вот блять, че хотел сказать. Ну и по традиции, смеркалось.