- Ты кого больше любишь, Мумика или Розика?
- На, наколачивай.
- Я ведь не просто так спрашиваю. Очень важно знать, что происходит на душе у человека, с которым ты проводишь так много времени. В хорошем смысле этого слова. А узнать это проще всего в тех областях, где эмоциональные переживания берут верх, обнажаются чувства… Понимаешь, о чём я?
- Рассыпешь.
- Ни фига. Музыка - одна из именно таких областей. Можно очень много сказать о человеке по тем звукам, которые приятны его слуху. Я знаю, что тебе нравиться слышать, как открывается бутылка пива. Я сам - поклонник этой музыкальной фразы. Но это - не музыка сфер. Это - музыка цилиндров и кубов. В хорошем смысле этого слова. Сука.
- Я ж говорил - рассыпешь.
- Чухня. Щас соберём. Что можно сказать о человеке, которому нравится Моисеев?
- Что он - пидарас.
- Совершенно верно. Ты ухватил суть. Так вот зная, какую музыку слушает индивид, я с большой долей вероятности берусь определить…
- Пидарас он или нет?
- И это тоже. Как часть психологического портрета. Я люблю психоделик транс. Ты этот, рЕп, слушаешь. Можно легко прийти к выводу, что я - психопат, ты тоже молодец. Взрывай.
- Почему я?
- Я в прошлый раз взрывал.
- Прошлый раз мы бульбис пользовали.
- Тогда в позапрошлый.
- В позапрошлый тоже.
- Тогда вчера.
- А-а-а… Мало огня.
- Пожалуйста. Таким образом, можно гиперболировать восприятие музыки в полную картину мироощущения. Если оно есть, конечно. То есть у меня оно не всегда есть, например. Иногда можно об меня бычки тушить, а я улыбаться буду. Оп. А иногда я способен разрыдаться от одной единственной ноты. Прекрати кашлять.
- Не могу.
- Ты не эстет.
- Лечи.
- У тебя, например, какая нота - любимая?
- Трам.
- Это не нота.
- Да ну?
- Больной человек. От трама люди становятся как… как… Оскар.
- Вот да фак?
- Да вроде поёт тоже. Про лезвия или ножи какие-то.
- Что, не наточены?
- Да нет, то Шуфик, он больше раза в четыре Этот - бледный такой, и злой как собака. То есть представляешь, как он блюёт - и получаешь полный натюрморд. Вылитый трамалгинщик.
- Злой, потому что молодой. Осенью будет вкусный.
- Возможно. Надо обдумать. Что смешного?
- Чем?
- Что?
- Думать.
- Ну… Попросим кого-нибудь.
- У тебя есть, кого попросить?
- Шефа попрошу.
- Да он испохабился совсем с этим Децилом недоразвитым.
- Кто?
- Ты дурак, да?
- Ну…
- Шеф.
- Чей, мой? Он Децила слушает? Да ему за сорок.
- Что ты сделал для хип-хопа, жопа?
- Фуф.
- А кому щас легко? ПАрик?
- С удовольствием… Смотрел вчера бой?
- Не, я вчера смотрел гёрл.
- Жаба?
- Мышь.
- Хорошая?
- Мышь.
- Курица?
- Собака.
- Не свинья хоть?
- Собака.
- Я понял. Холифилд.
- Что?
- Бой.
- А. Децл.
- Да, они бились. Только по-моему я на кассете смотрел.
- Кто победил?
- Лагутенко. Мумик.
- Он судил?
- Он убежал.
- Мудро. Прикинь бой Петросян - Николаев. Который Игорь.
- О! Он запутается. В усах - волосах.
- Николаев?
- Петросян.
- Тогда Пресняков.
- Или Маликов.
- Ох. Крылов.
- Против Губина.
- Да, да. И Укупник против Тайсона.
- Фуф.
- А кому щас хорошо?
- Да. И не прёт.
- Никогда. И никогда не пёрло.
- Совсем.
- Нигде.
- Поехали на фик отсюда.
- Куда?
- Ни знаю. К людям.
- В парк. В парк. В зоопарк.
- Ох.








- Девушка, почём эти замолоди?
- Эти - что?
- Замолоди эти, с кремом.
- Пирожные?
- Ну я и говорю. И ништяки вон те, шоколадные.
- Джонни, там мужик. Страшный.
- Это манекен, придурок.
- Гривна двадцадь.
- Сам ты маньякен. Он на меня смотрит.
- Ну. Смотрит, а фигли ему. Стоит, смотрит. А ништяки?
- Это зефир в шоколаде. Пять шестьдесят пять.
- А он белый или розовый?
- Может, он - мусор?
- Он в шоколаде.
- Мы все в душе немножечко мусора. Главное не давать этому вырваться наружу. Спроси у него, не мусор ли он случайно? Я вижу, что они сверху коричневые. Меня интересует, что у них внутри. Их внутренний мир, понимаете?
- Иди сам спроси, дятел. Вдруг он меня арестует.
- Молодой человек, я не знаю, какие они внутри. Они в шоколаде.
- Кому ты нужен - тебя арестовывать? Пластмассовых мусоров ещё не придумали. Девушка, а вы позволите угостить вас шоколадом? В смысле зефиром. Так, на всякий случай. Мало ли что…
- Да иди ты в жопу. Я серьёзно говорю. Он смотрит на меня и ухмыляется.
- Спасибо, я не очень хочу. Может, вы пирожное возьмёте?
- В смысле замолодь?
- Ну да, замолодь.
- И рожа у него уродская. Я думаю, он - мусор всё-таки. Надо валить потихоньку.
- Куда валить? В Гунулулу? А сколько она стоит?
- Не хочу. Там змеи.
- Гривна двадцать.
- Да брось ты, нету там змеев. Там офигительно, зефир в шоколаде… Вот видите. Кругом несправедливость. Почему одна замолодь стоит как двести грамм ништяков примерно? Причём ещё неизвестно, что у них внутри.
- У замолодей? Крем.
- Есть. И крысы. И мусора. Ещё хуже, чем этот. А переться неизвестно зачем…
- Крем я вижу. Я не вижу зефира. Ништяков, понимаете?
- Да вот же он.
- Но он в шоколаде… Тогда не поедем. Спроси, может он дунуть хочет? Чих-пых, ага? Он поймет, у него микросхема встроена…
- Но там внутри зефир, честное слово.
- Ништяк. А он белый, или розовый? Я не люблю розовый. От него пучит.
- Он меня рукой по лицу ударит. А он твёрдый. Ему б ещё фуражку… Я не хочу.
- Я не знаю. Возьмите - попробуйте.
- А вы уверены, что это совершенно безопасно? У меня нежная печень. Тогда стой спокойно. Хочешь ништяков?
- Ага.
- Дайте один, покормлю мартышку.
- Ништяк?
- Ага, и одну замолодь. А где вы купили такого милиционера?
- Какого милиционера?
- Да вон стоит, из папье-маше…
- Прикольные пирожные.
- Поздно. Будешь есть зефир. Нам девушка уже свесила.
- Девушка, свесьте пожалуйста обратно. Только не оторвите.
- Это не милиционер.
- А кто?
- Я пойду телики посмотрю.
- Ну, просто, стоит… На него вон куртку повесили.
- А на меня повесят, если я постою? Какие телики? Сейчас будем точить. А почём эти замолоди?
- Рубль двадцать.
- Ага, дайте нам штуки три. Мне.
- А у вас пива нет?
- Нет.
- Жаль.
- Джонни, халва!
- Что ж вы молчите, девушка! У вас вон халва есть.
- Ну да, есть. А это ништяк или замолодь?
- На фига нам халва? Лучше пивка возьмём.
- А кто за руль сядет?
- Электроник этот, мусор. Ты вообще халву любишь?
- Нет.
- Хреново. Я тоже - нет. Придётся скормить кому-нибудь. Халва, девушка, это - понос.
- Вы замолоди точно берёте?
- Ну да. Штук пять-десять. Точнее пока не скажу.
- Давай этому халвы отнесем. Прикормим, может.
- А у кого он будет жить?
- Так пять или десять?
- Мы к этому ещё вернёмся. Дайте пока две. У меня нельзя, у меня уже собака есть. И бабушка.
- У меня тоже нельзя. У меня жена.
- Ситуация не простая. Отвезём в детдом?
- Да жалко…
- Мне тоже. А что делать? На него халвы не напасёшься. Жрёт, как трактор.
- Два сорок.
- На, жри. И давай деньги, сволочь.
- У меня нету. В машине.
- Наелись халвы… Прекрати жрать. Отдай девушке.
- Сам прекрати. Давай электроника пошлём.
- Мы ж его ещё не прикормили, он слушаться не будет. Сквозанет ещё, в Гунулулу, к братьям. С нашими деньгами. Ага, у меня ещё завалялось десять таньга. Дайте ёще пару.
- Пошли телики посмотрим.
- Да чего на них смотреть? Их слушать надо.
- Сдачу возьмите.
- Ух ты. Джонни, нам денег дали.
- Прикольно. Может, пойдём пивка возьмём?
- А кто за руль сядет?
- Электроник…










- А зори здесь грустные…
- Сосите буй, товарищ генерал.
- В каком смысле?
- Просто так. Сегодня я порывист, груб и тупорыл.
- Ты - по жизни Тупорыл.
- Отнюдь.
- Определённо.
- Вчера я был подвижен, лёгок и остроумен. Я коматозничал.
- Да я вроде тоже грустью не занимался. Теперь вот всё иначе…
- Годы меняют людей…
- Зубы разожми. Уже можно, амнистия.
- И где же выход?
- Пойдем, сдадимся.
- В поликлинику?
- Да нет, в стационар.
- Нас не возьмут. Я членский билет проторчал.
- Может, подарил кому?
- Может. А где все?
- Ты озверел? Одиннадцать утра, все спят давно.
- Вот-вот. А бывает, на душе накипело, народу куча, а поговорить всё равно не с кем. Каждый гад норовит перебить.
- Ну. Или убежать. Это просто подло.
- Гы. Школа ораторского мастерства ищет жертву.
- Фуф… У меня хроника, постоянно нос заложен.
- Я знаю. Дать тебе что-нибудь понюхать?
- Не, просто вчера у охранника спросил, как дела, а он говорит, мол, хорошо всё, только сопли что-то с утра надоедают…
- Это он не подумавши.
- …Ах ты ж боже ж мой, думаю, иди сюда, дорогой мой человек! Усадил его поудобнее…
- Ох.
- …и рассказал всё, что мне известно про насморк…
- Фуф.
- …для начала.
- Ой-ой-ой!
- Ага. Дал расклад по полной программе. Закончил устройством кишечного зонда.
- Во сколько уложился?
- Минут сорок.
- Скромненько.
- Да его бригадир куда-то увёл.
- Повезло.
- Нормально. Пусть обдумает за неделю. Потом зайдем поразмыслим, может, чем ещё можно помочь.
- Добрый ты.
- Ничего не могу с собой поделать. Моё призвание - нести людям радость, хотят они того или нет. Могу радовать, пока не покалечу. Я когда щурюсь лукаво, похож на Ильича?
- Ты щуришься лукаво когда визина нет.
- Без визина мне в глаза людям глянуть стыдно.
- Срамота.
- Когда я был маленьким, и не знал, что коноплю можно курить…
- Отходняк не должен быть таким.
- Уу. А каким ты его себе видишь?
- Приятная усталость, светлая печаль, легкая тупость…
- Отдельная палата…
- Вот тайм из фак?
- Фак о'клок.
- Надо дунуть… Что ты сидишь, хлопаешь очами?
- Я думал - всё. Это откуда?
- Ты юн и неопытен. Пожилые люди называют этот феномен нычкой.
- Поедем и убьемся или убьемся и поедем?
- Куда?
- В гараж. Там бульбик.
- Имеем папиросы?
- Непременно.
- Тогда убьёмся, и потом поедем… и убьёмся.
- Не-не-не. Так не пойдёт. Мне ещё подстричься надо. Обычно меня в таком состоянии машинка шокирует.
- Без проблем. Я буду рядом, держать тебя за руку. Шептать нежные слова…
- Ай. Не надо. У меня волосы болят и зубы чешутся.
- Больные волосы нельзя стричь.
- Почему?
- Может случиться ящур. Ты что, не знаешь?
- Откуда? Я закончил балетный колледж.
- Чушь.
- По классу тирольского пения.
- Чёс.
- На коньках.
- По-моему с тобой ящур уже случился.
- Значит пофик, можно стричься.
- Люблю отчаянных парней.
- А где Тёма?
- У него менингит.
- А это хуже, чем эякуляция?
- Не знаю, у меня ни того, ни другого не было.
- Как же ты так живёшь?
- Хожу в бассейн, пью пилюли…
- Тяжело?
- Пиздец.
- Могу представить. Я тоже рос без отца. Меня воспитывали барсуки. По методу Бутейко.
- Фуф. Джонни, что здесь происходит?
- Истерика.
- А вчера что было?
- Контузия.
- А завтра?
- День Конституции.
- Чушь. Чёс. Я хочу домой.
- Ты ещё не готов. Пройдёт время, и ты сам это поймешь.
- А мы уже курили?
- Когда?
- Ну… на днях…
- Ты с ума сошёл. Я не употребляю наркотики.
- Ууу. Похвально. Можно я про тебя расскажу своей семье?
- Легко.
- А сфотографироваться на память?
- Как два пальца. Только в гараж заедем.
- Так мы уже приехали.
- Любопытно. Я вроде в парикмахерскую ехал.
- Ничего, я тебя подстригу…
Помню мы с дядькой Димкой любили встать рано утром, когда ещё только самые раненые и больные птицы едва начинают орать в кустах можжевельника, прихватить с собой удилища, снасти, банку полудохлых червей, что старательно накопал я вчера вечером, еле справляясь с огромной дядькиной совковой лопатой и размазывая чернозёмные сопли по сосредоточенной пацанячей мордашке, и протоптанной речными баранами тропкой спуститься на берег, к затоке возле устья. Там дядька Димка долго смотрел на воду, крошил в подёрнутые туманом камыши мякиш и приглушенно матюгался на пьяных мужиков из рыбнадзора, которые своей моторкой разогнали на берег всех крабов. "Смотри, малец" - щурился добродушно дядька, поплёвывая на каматозного червя и попихивая ему в сраку крючок острый, как клюв удода, - "Рыба она вонь уважает". Димка закидывал в воду грузило, подкуривал папироску и задумчиво продолжал: "Так и люди. Как собаки". Я слушал, открыв рот и забывая надеть на леску поплавок. А из-за острова показывались первые ошмётки ласкового бердичевского солнца.
"Пехота" - незло вздыхал дядька отнимая у меня удочку и отгоняя монтировкой подкравшуюся ко мне из тины жабовку. "Кто ж так рыб ловит? Беда..." Его сноровистые натруженные пальцы ладно и скоро наматывали донку на мормышку. Димка размахивался, швырял катушку широко, сильно, чтобы долетела она да середины реки. "Не боись, - дядька брал топорище и трепал меня по макушке, - я тоже пока научился, семь потов пропотел. Щас мы твою удочку достанем. Ты покуда за клёвом следи". Осторожно, чтоб не спугнуть психованную форель, входил он в воду, и без единого всплеска нырял. Моё сердце колотилось так, как бывает с курями, которым оттяпали бошку, но руки держали дядькину снасть крепко, казалось ещё немного - и глаза вылезут на лоб и лопнут, как куколка бабочки-дармоеда. Дядька тут же выныривал, отряхивая голову от песка, бросал на берег позабытые снять сапоги, и теперь уже уходил ко дну надолго. Я с ужасом смотрел на колокольчик, и до судорог думал, как быть, если он зазвонит до того, как вернётся дядька. На небе пролетала какая-то мразь, где - то надсадно свистела электричка и колокольчик звякнул сначала тихонько, потом громко и настойчиво. "Дядька..." - начал было ныть я, но в ответ слышал только гулкие удары топора из под воды, оттуда, где дядька вырубал из водорослей мою катушку.
Колокольчик надрывался всё громче, потом захрипел и замолк. Я понял, что у него отвалилась висюлька. Судя по пузырям, дядька махал топором пуще прежнего. Совсем некому было мне помочь, и я понял, что сейчас произойдет что-то очень важное в моей жизни, что-то, что изменит её всю целиком. Я схватился за леску, потянул изо всех сил, но поскользнулся на шкреке и упал попой в мачмалу. Мне очень хотелось например мороженого. Я догадался, что рыбу люблю не так сильно. Дядька Димка вынырнул, сжимая в руках топор, катушку, старый железнодорожный дырокол и толстолобика с раскроенным черепом. Толстолобик ещё дышал, но ему осталось недолго. "Подсекай!" - заорал Димка. "Иди ты в жопу!" - ответил я, выковыривая из ушей головастиков и водомерок. Стоя на другом берегу, две коровы, которых забыли в ночном, жевали укроп, смотрели на нас грустно и мычали, как токующие еноты. "Вы тоже идите" - по-мальчишески обиделся я. Дядька длинными махами догрёб до берега, схватился за уду и тоже потянул. С дерева упал сук и ударил дядьку по голове. Я заплакал. Потом перестал плакать, отлил Димку водой и мы пошли домой. Солнце начинало припекать и встречный пастух, деревенский придурок Гарик тыкал козявочным пальцем в толстолоба и спрашивал, на какую масть мы добыли бобра. Дядька сказал, что это не бобёр, а выхухоль, а Гарик - лох. В кустах бодро хрюкали свиноматки, дядька задумчиво смотрел на них, пинал Гарика дыроколом и говорил, что завтра мы идём на охоту. А я смеялся.