Охуенно давно, в восьмидесятые годы, ездить в командировки было намного интереснее. Приличных мест в гостиницах обычно не хватало, а в двух-трехместных номерах перед сном, под бутылку какого-нибудь пойла, можно было наслушаться разной интересной хуйни. Однажды в Днепропетровске пару дней довелось делить номер с коллегой из Азербайджана по имени Мамед. При первом знакомстве я было затосковал, потому что Мамед оказался сравнительно свежим кандидатом наук, а эта публика любит заебывать подробностями своей защиты еще примерно три года после нее. Так оно вроде бы и вышло, но уже на второй минуте тоска сменилась живым интересом.
Надо сказать, что в те времена торговля кандидатскими дипломами еще не была поставлена на широкую ногу даже на окраинах империи. Обычно и азербайджанцы диссертации все-таки честно защищали, и Мамед  действительно отмахал положенные три года по республиканским виноградникам, изучая французскую болезнь милдью. И диссертацию написал практически сам.
Дальше предстояла вроде бы обычная процедура, не предвещавшая никаких неожиданностей. Но вот, примерно за месяц до защиты, к Мамеду с бутылкой коньяка закатился старинный друг Мирза – блядун, алкаш и жизнерадостный долбоеб. По современным понятиям – порядочный падонок. В числе прочих достоинств друга числилось довольно близкое родство с Гейдаром Алиевичем Алиевым – тогда еще не президентом, а первым секретарем ЦК Компартии Азербайджана.

Исчерпав обычные пьяные темы, Мамед заговорил о предстоящей защите. Не зная количества принятого коньяку, трудно правильно оценить эффект ключевой фразы Мирзы:
– А хочешь, я тебе Алиева на защиту сделаю?
Проржавшись и вытерев слезы, кореша вскоре разошлись, а через месяц Мамед о пьяном базаре совсем забыл. И зря. Он не учел не только целеустремленности Мирзы в реализации дурацких идей, но и характера самого Алиева. Это был один из самых веселых первых секретарей Союза, страшно любивший розыгрыши и прочий эпатаж.
Защита началась вполне штатно, но, когда ученый секретарь дочитал сведения о соискателе, а председатель совета уже предоставил Мамеду слово для доклада, в зал заседаний с добрейшей улыбкой вошел хозяин республики. После короткой немой сцены в совете началась паника, падали стулья, летели на пол листы бумаги и шариковые ручки…
– Работайте, работайте, товарищи, – сказал Алиев. – Я послушаю немножко… земляка.
А председатель уже тащил откуда-то самый лучший стул и втискивал его между своим и секретарским, а его заместитель призывным жестом приглашал Первого этот стул занять…
– Ничего, ничего, спасибо, – отвечал Алиев, – я тут в сторонке посижу… послушаю…
Мамед и сам был в полном ахуе, поэтому собственного доклада впоследствии вспомнить не мог и вообще боялся утверждать, что доклад состоялся. Но после его слов «Благодарю за внимание» председатель предложил присутствующим задавать вопросы (в те времена это разрешалось не только членам совета). После тягостной паузы в гробовой тишине раздался срывающийся голос местного аспиранта, которому Мамед заранее написал нужный вопрос и дал двадцать пять рублей. Вот тут Мамед точно помнил, что дал блестящий развернутый ответ, вслед за которым послышались негромкие аплодисменты вставшего со стула Алиева. Зал взорвался овациями, Гейдар Алиевич вежливо попрощался и скромно удалился. На этом, собственно, защита и закончилась. Отзывы о диссертации слушать не стали, результаты тайного голосования (все «за», конечно) нарисовали следующим утром.

Сначала Мамед хотел набить Мирзе ебло, но после банкета передумал. Присутствие Алиева и его положительный отзыв о диссертации как-то ухитрились отразить в протоколе заседания диссертационного совета, поэтому ВАК утвердил Мамедову кандидатскую степень меньше чем через два месяца. Ученый секретарь подал в отставку и занялся методической работой, председатель совета на второй день после заседания взял отпуск и уехал с двумя блядями на санаторное лечение в Крым. Хуевее всех пришлось продажному аспиранту: за неуважение к старшим его исключили было из комсомола и отчислили из аспирантуры. Спасло лишь заступничество Мамеда.