Восьмая глава здесь:
http://www.udaff.com/creo/97822.html

9

Около метро «Динамо» сновал бойкий люд. Мшистая старушка торговала подсолнухами в газетных кулёчках, изредка подбрасывая горсточку-другую жадным, жирным голубям. Несколько загорелых до черноты киргизов лениво ковыряли ломами асфальт. Девочка с портфелем задумчиво клевала чебурек. На когда-то ажиотажной игральне с погашенной иллюминацией уныло висел листок с корявой надписью «Клуб закрыт».
Где-то рядом, бурно мочащимся меж ларьками, и обнаружил себя наш Василий. Лицо его сползло набок, рубашка была вывернута наизнанку, несколько пуговиц отсутствовало, а сквозь прореху на мир невозмутимо взирал товарищ Сталин. Вспомнить, как и где Василий провёл остаток вечера и ночь, не представлялось совершенно никакой возможности. Обрывки воспоминаний являли позорный побег из бани и выпитую залпом, прямо из дула, четвертинку. Далее совсем смутно и обрывочно. Очень хотелось спать и пить. «Эх, велика мать Россия, а прирастать ей больше неоткуда!» – тихонько воскликнул про себя Вася, вспомнив отвратительных сибирячков.
Василий охлопал мучительное тело и с изумлённым счастьем вытащил из кармана брюк вздутый бумажник с документами на имя Вячеслава Семёновича Брыщаго. Приглядевшись, Тутаев приметил, что и брюки на нём скорее всего не его. Пошуршав отсеками портмоне, Василий с радостью обнаружил в бумажнике несколько весомых купюр, поднял голову и сфокусировал дальнее зрение на предмет торговой точки с напитками. На горизонте покачивалась палатка с разносортным пивом, и Василий, шатаясь на плохоньких ногах, побрёл к ней. Возле ларька стоял полуразрушенный человек и чистил сухую рыбу.
– Куда прёшь, рязанская морда, – вдруг гневно заорал на Василия невесть откуда взявшийся старичок и пихнул Васю локтем. Так же как и появился, старичок внезапно пропал. Вася встал и улыбнулся, как лобастый телёнок, ничегошеньки не понимая.
Рядом с единственным столиком в окружении четырёх пустых стульев хохлился невзрачный мужичок, прихлёбывая из бутылки казанское пиво. Василий приобрёл и расположился рядом, пытаясь привести в порядок мысли и разработать минимальный план дальнейших действий. Странный мужичок оживился и некоторое время с интересом разглядывал Василия сквозь очки, затем быстро присосался к горлышку, пока физика не воспрепятствовала дальнейшему выходу жидкости, издал бутылкой протяжный, чмокающий звук и начал свою речь:
– Позволь, уважаемый, любопытство проявить, что там у тебя за тутуэровка такая, из-под рубахи высматривает?
– Да Сталин это, Иосиф Виссарионыч, будь он неладен.
– Это дело. Я вот тут всё по Москве-матушке шляюсь-шастю да людей гляжу. И что нужно скажу, все ведь они умеют как себя поставить и сделать себе лицо. Вот идёт тошнотинка какая, и есть ей только что дела, как в собственной ванне пьявок выращивать, ан нет – у ней на плечах охрененный дракон зев отворяет и желает сказать роковые слова, дескать, я вас всех своим ядом сейчас понадкусаю.

Василий мутно прищурился: очки мужичка, с треснувшими стёклами, держались на изоленте и хлебном мякише, редкие волосы вокруг блестящей проплешины были сальны и в беспорядке свисали, напоминая старый деревенский частокол. Одет он был в свитер крупной вязки, в дырки которого сине-бело смотрела матросская тельняшка. Вдобавок ко всему мужичок украдкой попахивал.
– Тутуэровка – это правильно, ты не слушай, которые говорят, что плохо. Это хорошо! – радовался мужичок.
– Это нехорошо, – упрямо не согласился Василий.
– Я тебе сейчас вот примером объясню. С примером оно завсегда понятней. Вот допусти, юнош какой-то, только из-под мамкиной титьки вынутый, – шпарил мужичок, – рубашонка на нём полощитца, а под рубашонкой сидит у него голая баба в сапогах и в каскетке и махает воинственною саблею, то есть это и есть, наверно, ево мамка. А?
Василий снова попытался ухватиться за мысль мужичка, однако получалось это у него с трудом, и он сосредоточился на пиве. Мужичок тем временем чесал дальше:
– Или вот другой ещё пример. Вот идёт пьяный сильно мущина в распущенной рубашке, а у него на грудях нарисован мущина совсем тверёзый, с портфелью и с правильною мыслью в глазах, а там даже вроде негодования што-то написано. То есть это как бы вроде его внутренней сущности, а пьян он бутто для конспираций или шаловство какое.
– Но у меня Сталин и ещё кое-что… – пытался пояснить Василий, но мужичок и не думал слушать:
– Или вот допустим даже, идёт многое испытавший мущина, а у него от шеи до пяток вся его трудная библиография со стихом и иллюстрациею, с картою и схемою, то есть ежели кто поинтересуетца и попросит, он начнёт постепенно под музычку разоблачатца и обнаружит всю свою жизнь в её непритворном виде и под искусство.
Тутаев ошарашенно смотрел на мужичка, затем молча отошёл к кормушке, заказал четыре пива и что-то хрустящее в пакетиках. Мужичок допил, достал папиросу и крепко в неё дунул. Он одобряюще осмотрел Васины приобретения и отрекомендовался:
– Меня люд Гвардеем кличет. Цытыла – слыхал, может? – он с важностью откинулся на спинку белого стула. – Гвардей Цытыла.
– Как это так? – не понял Вася. Вы военный, что ли? Войска какие? Политрук?
– Имя – Гвардей, пофамильно читай – Цытыла. Потомственные мы такие. Гвардей Цытылы сибирские.
Василий подумал о том, что много сибирячков что-то в Москве развелось в последнее время и представился:
– Василий Тутаев, мясной менеджер, – и неожиданно для себя добавил, – Рыбинск, Ярославская губерния.
– Вот! – радостно воскликнул Гвардей, – ты рыбинский, я ж, напротив, сибирячок-выворотень! А служить мне всюду доводилось, ВДВ вот значок на плече имею, как тому подтверждение, – Гвардей закатал рукав, и там действительно был выколот синий парашютик с крылышками, – а вот ты на тебя глянь, – одна ведь природа, бутто не было ни одного события приметного для души!
– Погодите-погодите, а как же Сталин, чем это вам не событие?
– Какое же это событие, это не событие, а вошь мирового пролетариата.
– Да постойте, не разберу, какой пролетариат, какая вошь?
– Сейчас поясню: туловище твоё, оно же как книжица, которую честь надобно, вот смотри, – и он закатал второй рукав. На руке большими буквами было написано слово «ТОМСК». «Что-то знакомое», – мелькнула мысль.
– Так вы, наверное, фанатик футбольный?
– Вот то-то и дело, что темень ты и читать по телу не разумеешься! А словцо это обозначает: «Ты Одна Моего Сердца Консулась»! Любовное, значится. А вот гляди чего ещё, – он повернулся и склонил голову, на немытой шее Василий разобрал такую надпись: «Не стой мне в спину – моё бздо сшибает с ног». Василию стало страшно он отодвинулся в сторону.
– Хе-хе, – осклабился Гвардей, – а вот это уже юмор наш, таёжный, – для весомости он погрозил Васе пальцем. – Давай и тебе чего-нибудь изобразим, у меня и анструмент способный имеется.
– Нет уж, спасибо, мне и без вас изображений достаточно.
– Ну что ж ты за человечишка такая?! Вот подойдёшь к тебе с иголками – ты сразу прочь, дескать, я не желаю дырявить покров кож, а то напишешь какое дрянь или конпромат! Ладно, уговорками тебя вроде бы склоню, дескать, я только шо хорошее тебе надпишу и вовсе без матов. Принесу тебе ольбомку, там вся правда про тебя в картинках со словами и научный вывод. Ты почитаеш, крякнеш довольно, а потом опять начинаетца: «Я, говорит, хочу вот это и вот это, но только што с обезволиванием». Ладно, несу тебе шпритц с новококаином и на конец тебе делаю инжекцию. И вот ты вроде заснул, весьма довольный наркоманиею, а я, уж поверь мне, зделаю тебе настоящее искусство!
«Да он же, сука, тёплый! – вдруг догадался Василий. «Тёплый» по-рыбински означало, что человек немного того, с приветом, слабоват на голову. Тёплый, точно тёплый! Надо бы поосторожней с ним, такие ведь и заточкой пырнуть могут».
– Эй, Гвардей, муде побрей! – совершенно неожиданно Васины опасения завершились рифмой.
– Э-эх, тюбетейка ты несмышлёная, знаю я, в чём твоя беда!
– Ну и в чём же? – Василий насторожился, поскольку вспомнил, что устами умалишённых разговаривают высшие силы.
– А в том, что у тебя на добро и зло нет ориентира, вот потому ты не му-му, как телок, куда поведут, там и родные просторы. Скажем, святой какой из пещёры из своей заблёванной вышёл, повяньгал что про какие-то святые дела, а ты уже весь расквасился, на карачки встал и гимны мычишь. Или вот фашист тебе какой книжкою тычет, где всемирные евреи глумятся потешно над арийским недорослем, а ты снова – в слёзы, в шорты и «Хорст Вессель» петь! То есть что святой или там фашист, тебе всё едино, лишь бы всплакнуть да вокализом глотку драть. Это ж куда лезет?!
– Куда?
– Куда-куда, на кудыкину горку. Вот, скажем, если тебя ножиками режут, и ты весь холодный с испариной, рука немеет и мама просится на уста, а выдавить не в состоянии, это плохо, да ведь?.. Так это ж тебя хирурги режут, дубина чугунная! То есть благо. Поди, харю набил всяким снедком, тут тебе живот-то и скрючило. Думал, вкусно, а получил страшную пилюлю. И вот хирурги-врачи тебя распластали, усыпили сладко и в кишочках воркуют, тебе заразу режут, чтоб как бык был или корова, это уж тебе потом скажут. То есть зло творят, но с улыбкою сострадания, – проговорил Гвардей и на время занял рот бутылкой.
«Вот уж, действительно, захочет бог наказать – разум отымет… ну, или просто отымеет, как меня, например», – продирался Вася мыслью сквозь Гвардейскую ахинею.
– Или вот тебя какой мужик иголками колет, ох, больно как! То есть тоже плохо? Нет, он тебе слово какое доброе или картинку на кожице вкалывает, чтобы память осталась и чтобы тебя, как труп безответный, было легко опознать, да и красиво, когда снимешь рубашку, а там женщина какая призывная, или мудрость иностранцев Шопен с Гавером радугой колосится, или про маму что невзначай доброе, нежное, или не всё ли равно, главное – красота и приметно. И память!

Гвардей вещал на каком-то своём, не совсем понятном наречии, не умолкая, Василий, прихлёбывая, постепенно потерял нить беседы и стал клевать носом. «А он в общем-то неплохой мужик-то, этот Мандей Цидыла…» – сквозь туман проплывали Васины слабые мысли. Затем Гвардей многозначительно сообщил длинную латинскую цитату, на что Василий возразил:
– Я английский знаю строго приблизительно.
– Э-э-эх, удило ты бамбуковое, – ласково показал зубы Цытыла, – а вот ещё смотри, друг Василий, какой у меня знак есть….
Василий совсем раскис, задремал и сквозь хмельной морок вяло подумывал, что неплохо бы отвязаться от этого странного, назойливого гражданина, а то, не ровён час, он и карманы почистит, не побрезгует.

+ + +

В это время со стороны Петровского парка к ним направлялись двое и беседовали о своем:
– А у нас вчера шмара крякнулась. Пыха её до смерти задолбил, так что окочурилась.
– Какой Пыха?
– Да Пахан, ёпте.
– Какой Пахан?
– Ну Павлуха, алтуфьевский.
– А-а-а. Ну и чего? А как задолбил-то?
– А так: две виагры на кишку кинул и давай её драть во все дыры, что твой дятел. Час драл, другой, а дрыну хоть бы хрен – стоит как вкопанный. Ну а на четвёртый час она так тихонечко кряк и на бок брык! Пульса нет, зеркало не потеет. Так Пыха испугался, что мокрого на него свесят, ноги в руки и в Гурзуф ласты намылил!
– Эть, ёбаный Харитон, молодец. Мужик!
– Да, в Гурзуфе ща тепло, солнышко…
Первый был высок, плечист, мясист, брит наголо. В фасаде верхнего зубного ряда весело сверкала золотая фикса, голову он держал высоко и зорко. Второй был, наоборот, мелок, невзрачен и прятал лицо куда-то в асфальт. Вся его правая кисть от запястья до кончика мизинца была заколота синим. Василий, почувствовав приближение, попытался собраться, всмотрелся и вспомнил, что такая наколка называется «перчатка».
– Здорово, мужики, – бодро поприветствовала Василия с Гвардеем перчатка.
– Здорово, коли не шутите, – вызывающе ответил немного пришедший в себя Вася.
– А чего это вы, браточки, мочой у метро давитесь, как фраера?
– Пиво, между прочим, с древнегреческого обозначает «жизнь», – веско заявил Василий, чтобы сразу задавить незваных гостей тяжестью своего интеллекта.
– А от кого это так кислятиной тащит? – не без основания возмутился мужик, который имел красную голову, но не имел шеи. Вася тоже заметил, что Гвардей действительно распространяет некий бедственный душок. И по мере того как он всё более и более словесно горячился, запах, казалось, становился всё интенсивнее.
– По Грециям мы не специалисты, но за наших тебе ответить можем, что пиво пить у метро – западло.
– А что пить не западло?
– А вот чего, – фикса достал из кармана своего пиджака небольшой флакончик, отвернул пробку, вытер рукавом горлышко, протянул Василию и скомандовал:
– Пей!
– Это чего такое?
– Ликёр «Дольче вита», бля. Пей, не отрависся.

Василий отнёсся к предложению с подозрением, но пузырёк взял. И пока размышлял о целесообразности своего поступка, уже отхлебнул из него немелкий глоток. Что-то полоснуло глотку хлёстким огнем и встало колом на одном из полустанков пищевого тракта.
– Хрр-к, – крякнул Василий и тягуче сплюнул, – ну и гадость!
– Не гадость, а «Настойка боярышника» – милейшее дело, одиннадцать рублёв за фуфырик.
«Одиннадцать рублёв – за блёв», – подумал Василий, однако промолчал.

– А можно перстеньки светануть... Вася, – поинтересовалась фикса.
– Мужики, шли бы вы своей дорогой, а то нам тут с Гвардейкой дела ещё кой-какие порешать надо.
– С какой ещё такой Гвардейкой, – насторожился лысый, – ты, браток, путаешь чего-то. Нас тут только трое.
Василий огляделся. Гвардея поблизости не было.
– Ну, Гвардей, мужик такой, в свитере, в очках, только что тут был, подевался куда-то... Я схожу посмотрю, – и Василий сделал несколько осторожных шагов в сторону.
– Слы, ты горбатого не лепи. Не было здесь никого, когда мы подходили, ты один был, попутал, видимо, чего-то.

Василий сделал ещё несколько шагов, но был остановлен:
– Э, не, братка, так дело не пойдёт. Мы тебя уважили, так что теперь и ты нас уважь. Нельзя же вот так уходить, проставиться надо перед братвой, которая тебя угощала.
– Бухла, что ли, купить? Так это без проблем, я схожу, – и Василий опрометчиво вытащил на свет чужой бумажник.
– Да не, ты притормози, – оскалилась фикса, – давайте по-старшинству, кто меньше всех отмотал, тот и побежит. У тебя, Вася, я смотрю, перстеньки непростые совсем. Так что мы с тобой пока тут за ларёчком побеседуем, а молодой пусть сбегает, разведает, что к чему.
Молодой, однако, никуда не побежал.
– А сколько надо-то? – Василий попытался вынуть наугад что-нибудь помельче, но достал как назло пятисотенную купюру.
Фикса замер и насторожился, как рыбинский рыбак, чувствующий первую, деликатную поклёвку плотвы.
– Ну а на закусь добавишь? А лучше дай молодому котлету свою, он сколько надо потратит, а сдачу сюда принесет.
– Да ладно вам, мужики, давайте я сам схожу, куплю всё чего надо.
– Да где ж это видано, чтоб такой авторитетный штрих сам за ваксой носился. Мы законы чтим.
– Да ладно вам, какие ещё законы. Ну, хотите, все вместе сходим, я знаю, где здесь магазин, и в парке рядом сесть можно будет.
– Сесть, сука, успеется, – насторожилась фикса, – что-то разговариваешь ты, как фуфел, да и молод больно для таких колечек.
Василий проводил его взгляд и встретился с массивными синими перстнями на своих пальцах.
– А, вы про это? – догадался Василий.
– Про это, ёпта, про это. Ты, капитан, расскажи лучше, где чалился да кто тебе такие якорьки набил?
– Да никто мне их не делал, сами вылезли, черти.
– Сами, говоришь... Ты только посмотри на него. Это же фраер приблатнённый! Не по чину кокарду себе нацепил, сука.
– Да мужики, не вру, ей богу.
– Ну-ка, сука, не богохульствуй. Богу – богово, а мы свой суд земной прямо сейчас вершить будем. Сымем сейчас твои колечки, чтоб не повадно, сука, было.

В синей перчатке откуда ни возьмись появилась небольшая самодельная выкидушка и беспощадно лязгнула лезвием. Высокий и лысый стал намного ниже ростом и глаза его засветились зло и весело. Василий испуганно смотрел на нож, и неожиданно пропустил резкий удар в поддых. Дыхание спёрло, и он скорчился, держась за живот. С нескольких ударов ногами он слёг ничком, пытаясь превратиться в эмбриона, однако ему заломили руку, больно нажали на запястье, и Тутаев разжал окольцованный кулак. «Режь давай», – услышал он сверху. Сталь полоснула по пальцам, Василий крепко мучительно схватился за лезвие, вниз по руке заструился тёплый ручеёк…

+ + +

– Всем стоять! – вдруг раздался высоко поставленный военный голос. – Бросить оружие!
Все трое моментально оцепенели, Василий вырвался, ножичек глухо выпал из синей руки наземь.

– Старший сержант Казалупенко, – оптимистично отрапортовала взявшаяся невесть откуда милицейская фуражка. – Граждане, приготовьте документики.
«Откуда он взялся?», – подумали разом все трое задержанных врасплох, двое с явным сожалением, один со спасительным облегчением.
– Нету документиков, командир, справка только есть, – наконец отозвалась фикса.
– Давайте-давайте, кто чем богат, – преступный элемент возражать не стал и вытащил свои временные удостоверения.
С патрульного борта послышались шипение и обрывки каких-то слов дежурного, в которых фрагментарно фигурировала фамилия старшего сержанта. Тот подошёл к своему автомобилю, достал рацию и связался с отделением. «Толя, ты? Можешь пробить мне по базе пару урок? Не висит ли на них чего. Приём». Рация неразборчиво ответила. «Да ничего пока не творят, распивают, нецензурно ведут себя, друг с другом чего-то не поделили, чуть поножовщину не устроили. Хорошо я подоспел вовремя, бдительно пресёк клоунаду». Рация одобряюще хрюкнула в ответ. «Пишешь? Ага… Аркадий Борисович Голубчик и второй, Максим Максимович Выдра… Есть?... Ага… Ага…»

– А ты чего стоишь? Тебе что, по два раза всё повторять надо? – обратился сержант к Василию, – документы сюда давай. – Василий полез в карман. – Только медленно и без фокусов, выкладывай всё из карманов на капот. – Василий вынул паспорт и бумажник и положил на машину. – Так-так, – сержант заинтересованно принялся разглядывать паспорт, не выпуская бумажника из вида.

– Так-так, Брыщаго Вячеслав Семёнович, – и Казалупенко зашуршал страницами, выискивая жилищный штамп. – Так-так-так, город Омск, улица Октябрьская… А где регистрация?
– Какая регистрация?
– Ты что, первый раз из своей тайги выбрался? Согласно Конституции Российской Федерации, каждый гость столицы в течение трёх дней должен обязательно зарегистрироваться в ОВИРе по месту пребывания.
– Может быть, штраф? – Василий чудесным образом отрезвел.
– Не «может быть, штраф», – кривляясь, передразнил Васю Казалупенко, – а так точно! Штраф! – надо говорить. – Не далее как сегодняшним утром аналогичный штраф Казалупенке уже уплатила одна нелегитимная хохлушка, поэтому настроение у него было приподнятое.
– Есть.
– Что есть?
– Есть – в смысле так точно, товарищ сержант!
– Не товарищ сержант, а товарищ старший сержант.
– Так точно, товарищ старший сержант!
– То-то, – Казалупенко задумчиво полистал туда-сюда документ, как вдруг на стража порядка спустилось озарение. – Так ведь это не ты! Так-так?! Что ж ты мне, сука, мышление пудришь? – Казалупенко задействовал дедуктивный метод и сделал соответствующий вывод, – ты ж, шёльма, наверное, и обчистил этого несчастного Брыщагу! Поедем сейчас в отделение, там и установим, что ты за личность.
– Это не моё, я не крал, – загундосил Василий и осмотрелся по сторонам на предмет бегства.
– А ну стоять! – Казалупенко стал суетливо дергать себя за кобуру, пытаясь извлечь табельное оружие.
Все замерли. Василий зачем-то поднял руки вверх. Урки с медленно смотрели на Тутаева, в их глазах стояло брезгливость и презрение. Казалупенко наконец выдрал из строптивой кобуры пистолет и закричал дурным голосом:
– Всем оставаться на своих местах!

+ + +

Чуть поодаль от места событий в кустах промелькнула блестящая плешь. Гвардей выбрался из укрытия, отряхнулся и обозрел местность. Неожиданно из-за угла показались две хмурые фигуры. Эти мужчины были ему знакомы, и, вежливо поздоровавшись, Гвардей вступил в ненавязчивую беседу о различного рода конфузах:
– А теперь позвольте и мне отчёт дать о некоторых вчерашних ситуациях, – начал он. – Выпимши немного эля, заметались мы с тётей Катей по площади: где? куда? Решили ехать всё ж на Текстильщики, ибо дельце там мне провернуть необходимость имелась.
Добрались без приключений, и я оставил тётеньку у метро меня ожидать, так как резону с собой такую обузу таскать я не предвидел возможностей. Выдал пива, книшку, пусть отдыхает у лавочки, голубям на потеху. А сам пошёл в дальнейшую глупь и заблудись. Поплутал, но нашёл. Взял чего потребно и назад заблудился. Поплутал, вылез гдей-то из кустов и прямо на тётиньку наткнулся. Взяли ещё эля прохладного да крепкого (у тётиньки прохладное, у меня – соответственно) и, чтоб наблюдать спорт, отчалили к стадиону «Москвич» и ещё полосатик сушеный с нами в пакетиках.
На трибунах люд вовсю уже горячится – все спортсмены бывшие, бегуны, озорники в третьем коленце. Все с пивком да водочкой, да с блядищами – с иблищами поприпухшими да изношенными.
Ну дак вот, балуем мы с тётей Катей, полосатика да эль трескаем, как вдруг замечаю я, что-то не так происходит, а что – не пойму никак, не осиливаю ни грамма... Хорошо, догадался с небесами снестись по поводу назревшего, а там – светопредставление. Всё небесное пространство птицы косяками застят, тьма-тьмущая, аж солнца практически не зрю!
Признаться, обдристались мы с тётей Катей не по-детски. Крепко тогда задумались мы: а что б значить этот птичий базар мог? Не опасен ли? Не лето ли вдруг оканчивается? Не надрищут ли сверистели на наши головушки?
Ну, кой-как страх перемогли и даже эстетики через это вкусили. Но тут звонок. Оказалось, совсем не ту весчь я на встрече взял. Ринулся впопыхах опять в лопухи. Заблудился, завяз. Благо добрый подросток под микитки на путь наставил.
Ну, значится, вырвался из пут-тенёт, встречу-обмен обратно совершил, вылез из кустов и обнаружил размякшую от эля тётю Катю. Полюбовались мы ещё с полчасика на движение птицы и по домам бросились. А на переходике чеховском, не поспевая к пневмодверкам – заторопились мы, и очки глазные мои – прыг, да и скользни с ушей светлых да под колёсные пары! Поезд скрылся, а я изготовился было на полотно сигать, да девки на пэрроне загалдели, руками замахали: «Лови, – кричат, – тётя Катя, юношу, пропадёт ведь щас парнишка твой ненаглядный!»
Ну, известное дело, справились, скрутили. Бегал я по станции, звал на помощь, да только напрасно всё это – суровые метрополиты только перегаром в меня дышали и руки, тутуэровкой траченые, разводили: «Ишь ты – пять тысяч вольт ведь – не могём мы под поезда бросаться по вашему первому требованию, у нас, мол, дома детишки пищат без колбасной пищи, а это уже не шутки!»
Пришла потом вдруг дева-краса – белы волоса. И палку с крючком принесла. Померила глубину залегания оптики моей и тоже как бы отказала.
Как быть?! – вскричал, – не могу без линз контактировать!
«А ты, мил человечишко, завтра ко мне приходи», – работница мне белобрысо щурится и в щёки шепчет...
Куда, говорю, приходить, бабонька?
«А вон – вишь, откеля я выбралась, – руку за щеколду протяни, засов отопри и в тоннель смело продвигайся. Там увидишь ты две коридоры, одну белую, другую, напротив, иного цвета, – чёрного. Тебе в белую. Пройдёшься по резиновому коврику и встанешь перед дверью. А встал и говори: – Я за очками пришёл, впустите! Ну, тут-то мы тебя и опознаем!»
На том и сошлись. Ушла женщина-долгий волос, палкой по колоннаду постукивая. А мы с тётей Катей прозябать остались, кручины вьём, в низы смотрим, как там очи мои лежат, чем занимаются. Горцы седые рядом тоже, приплясывают, разминаются, интересуются, не бумажнык, спрашивают, свой, тугой, часом обронили? – Нет, говорю, очки глазные. Взметнулся тут волосатый мужчина, подпрыгнул, ошарашился и ловко, словно макак манежный, хвать очки и назад нинжэй выскочил, молнией никоим образом не пронзённый. «На, мол, брат, пользуйся своей зоркостью себе на радость, нам на удовольствие!»
Поблагодарили мы оборотистого циркача и домой поехали, смеясь и хохоча.
Горцы же, окрылившись благотворностью, остались на предмет дальнейшего изыскания полотна.
Я это к чему клоню, накиньте соточку на поллитровку, товарищи, – не при финансах я нынче, – элегантно завершил Гвардей свою историю и тут же искомую купюру в ладонь обрёл.

+ + +

В тесной камере по бокам размещались две узкие доски, на одной из которых, кутаясь в телогрейку с клеймом «Мосзеленхоза», спал таджик. Василий съёжился от сырого воздуха и вспомнил, как он впервые попал в милицию. Было ему лет семь или восемь, а попался он на поджигательстве. Была у них в ходу такая хитроумная конструкция: из карандашного огрызка вытаскивался грифель и заменялся спичкой, насаженной на велосипедный ниппель. Действовало устройство таким образом: сверху в карандаш вставлялась вторая спичка, прижималась коробком, оттягивая ниппель, после чего нужно было резко чиркнуть, и горящая стрела вылетала метров на десять.
Спички, кстати, хоть и стоили меньше некуда, были воруемы малолетними пироманами в гастрономе, где лежали большой кучей в огромном коробе. Нужно было незаметно скинуть несколько коробок в голенище резиновых сапог (в них предпочитали разгуливать рыбинские дети для измерения луж и путешествий на плотах), а потом, стараясь не греметь, невозмутимо пройти на выход.
Василий упражнялся с самопальным огнемётом за гаражами, тренируя дальность и меткость, как неожиданно услышал над ухом сердитый мужской голос: «Что ж ты, гад, делаешь! Тут же гаражи, дома деревянные, пожар устроить захотел?» Василий дал было стрекача, но бежать в сапогах было неудобно, и носатый мужик ловкой подсечкой распластал Васю, больно выкрутил ему лопух и отвёл в детскую комнату милиции. Участковый взял в оборот малолетнего безобразника, назвавшегося Сашей, уличил во лжи, отобрал огнемёт, оформил как хулигана, поставил на учёт и сообщил родителям. После чего Сергей Петрович от души сёк сына новеньким скрипучим ремнём, пока задница не стала похожа на треснутый арбуз.
Вот так, через отпоротый зад, Вася усвоил основы жизнеустройства и впредь в своих правонарушениях был аккуратнее. В произошедшем он винил собственную нерасторопность и прыткого носатого мужика. Вася поделился несчастьем с братом. Старшие пацаны выследили носатого и поучительно сожгли ему почтовый ящик.

Василий в сердцах стал пинать решётку и выкрикивать нелестные эпитеты в адрес всей милиции сразу. Таджик заворочался и подал голос:
– Э, слюшай, дрюк, нэ шуми.
– Мусора та-та-та ебаные та-та-та, – стук по решётке заглушал Васин крик.
– Нэ нада, дрюк, бить будут.
Но Васю это нисколько не останавливало, и он продолжал буйствовать. Как только Василий утомился и обессиленный сполз на пол, за решёткой показалось круглое лицо дежурного садиста. Он расчехлил свою дубину, отпер дверь и грозно перегородил проём:
– Это кто тут такой неспокойный у нас?
Тутаев без раздумий ответил: «он» и показал пальцем на соседа. Дежурный, не теряя довольного выражения, принялся обстоятельно охаживать таджика с таким видом, будто выбивает пыль из старого матраца. Запыхавшись, с чувством выполненного долга, дежурный сказал: «То-то» и запер решётку.
– Эй-йех, – кряхтел побитый таджик, – моя же говорила, бить будут.

Хоть и не уважал совсем Василий незванных тёмноликих гостей, но тут он испытал некое подобие стыда:
– Прости, не буду больше. А ты сам откуда будешь?
– Из Душанбы я.
– Эх ты, темень, нужно говорить «Душанбэ».
– Это рюск говорить «Душанбэ», а Душанба – значит понедельника. Там великая шёлковая путь проходила, а понедельника большой базар был, распродажа на вашем, падищевле, вот и город так назвался – Душанба!
– Ну и чего ж тебе в твоей Душанбе не сидится? Чего приехал-то?
– Голодно там. Работа нет. Шесть дети у меня там, кюшать просят.
– А здесь у тебя что за работа?
– Хороший работа здесь, в Москва, полючка день, как месяц там. У меня мама на пенсия, получать пять сомони месяц. Айгюль, жена мой, рассказывал, как мама плакает, когда я дэнги присылать. Плакает, целует их, по глазам водит, молится, чтоб руки мои не болел. А денги тот идёт за газ, за свет. Газ и свет два часа в день включать, а остальное в карман раиса идёт, ёб ишака его. А вот теперь и меня тут ловить, работать не можно, прописка нет, бьют, – таджик тихонько заплакал.
– Да ладно тебе, ну не переживай так. Зато тепло у вас, не то что здесь: зима колючая, как вжарит, так потом сиди дома, носа на улицу показать не моги.
– Ты, дрюк, работай как следовает, вот и не замерзай! Тепло, когда работа!
– Слышишь, ты меня как работать не учи, я белый человек с высшим образованием, не то что ты – чукча.
– Вот в этом твой проблема – злой ты, как пёс, покарает тебя Аллах!
– Клал я на твоего Аллаха с прибором и на тебя вместе с ним.
– Вай-вай, плохо говоришь, нельзя!
– Да ладно, сейчас всё можно…

– Тутаев, на выход, – раздался голос дежурного, таджик тут же отвернулся и затих, а Василий проследовал за дежурным куда следует.
– Ганджикасиев, на выход, – раздалось по коридору через некоторое время.
Довольное лицо капитана заполнило промежутки между решёткой:
– Ну что, попалась, сволочь героиновая. Долго же мы тебя ловили.
– Слюш, не пойму, о чём ты.
– Лечить ты прокурора будешь, я твою рожу из тысячи узнаю, ты у нас третий год в розыске. Хапий Напасович Ганджикасиев, сбытчик крупных партий кустарного героина. Некачественного, заметь, героина!
– Какой такой героин, я в Мосзеленхоз работай.
– Бабушке своей расскажи, – дежурный слегка приложил таджика дубинкой по правой почке, после чего повёл наркопитона по коридору.
В камере никого не осталось.

+ + +

Следователь Сергеев поправил свою причёску старого человека, и его угрюмая фигурка скрылась за высокими дверьми управления. Время было раннее, ленивое, и никого, кроме клюющего носом дежурного, внутри не было. Сергеев, символически шаркнув ботинками на входе, кивнул встрепенувшемуся дежурному, зашёл в кабинет и сел за стол, заваленный папками с «особо важными делами». Следователь уныло посмотрел на них, потом в окно, разлинованное ниточками дождя, на секунду задумался о том, что лето уже на исходе, а в отпуске он так и не был, глубоко вздохнул и взял со стола первую попавшуюся папку. На обложке среди зачёркнутых заголовков значилось: «Алексеева Л.В. Убийство». Сергеев зевнул, немного подумал и положил папку на место: начинать день с убийства воспитательницы совсем не хотелось... На самом деле не хотелось никаких дел, хотелось лета, речки, удочки и водочки. Вздохнув, Сергеев окинул взглядом завязанные узелками преступления и остановился на изнасиловании.
Следователь развязал красные тесёмочки и погрузился в материалы дела, перечитывая и сопоставляя показания, и вынес для себя такую информацию. Со слов Игнатьевой Р.В., во время небольшого корпоративного застолья, проходившего в центральном офисе одной дистрибьюторской компании, Тутаев В.С. подсыпал ей в питьё психотворное вещёство, предположительно клофелин, признаки которого были обнаружены в крови у потерпевшей. После чего неоднократно совершил действия сексуального характера в неестественной форме с использованием манка и поплавков и бросил потерпевшую в районе Казанского вокзала. Несмотря на плохие метеоусловия, милиции удалось выйти на след злоумышленника.
Всё яснее ясного. После обыска, проведенного на квартире проживания подозреваемого, ранее принадлежавшие ветерану войны Шёлудяковой А.И. (связь с Шёлудяковой и её местонахождение устанавливаются), были обнаружены средства для употребления наркотиков, а также различное женское бельё со специфическими пятнами (отправлены в лабораторию). Специалистами был исследован компьютер подозреваемого. В кэше Интернет-браузера обнаружены страницы откровенного содержания, а также тексты, пропагандирующие насилие, наркоманию, сексуальную разнузданность. Кроме этого, на жёстком диске записано около ста гигабайт порнографии, в том числе с животными в главных ролях.
Судя по всему, подозреваемый является отъявленным полинаркоманом, страдающим сексуальными расстройствами. Подозреваемый оперативно задержан с документами на имя Брыщаго В.С., очевидно, краденными. Заявления от самого Брыщаго пока не поступало, дела по этому эпизоду не заведено. Осталось произвести опознание и передать дело в суд. Он быстро набрал номер и прокричал в трубку несколько служебных слов.
Сергеев ухмыльнулся и решил наградить себя пузатой рюмкой водки – постоянно пополняемый графин давно уже прописался в сейфе с вещдоками.
– А как иначе работать, товарищи? – пробормотал Сергеев, – контингент обязывает! – он торопливо выпил рюмку до тла, капитально занюхав красным кулаком.
Раздался стук в дверь, и Сергеев стремительно спрятал питейный инструмент обратно в сейф, проворно запер его и вытер руки о мундир.
– Да-да, – сдавленно отозвался Сергеев и постарался задержать винный пар внутри желудка. В кабинет вошла Игнатьева, выглядела она обескураженно, видимо, её сильно беспокоил предстоящий разговор.

– Игнатьева?
– Да, – осторожно ответила девушка.
– Присаживайтесь сюда.
– А можно я закурю?
– Конечно, закуривайте, – Сергеев начал озираться в поисках пепельницы и вдруг осознал, что в спешке запер пепельницу в сейфе с вещдоками. Находчивый следователь попросил прощения, вышёл в туалет и принёс уже полгода как не нужную там мыльницу. Руслана несколько раз чиркнула прозрачной зажигалкой и жадно закурила тощую сигаретку, оставив на ней губами широкое малиновое кольцо.
– Игнатьева, у меня есть к вам несколько вопросов. Не торопитесь, подумайте, прежде чем отвечать. Хорошо?
– Я постараюсь, но от этого вашего клофелина я практически ничего не помню, как будто люди в чёрном память очистили.
– Ну, во-первых, клофелин не наш. А, во-вторых, не волнуйтесь, память к вам вернётся.
– А может, не надо?
– Что не надо?
– Ну, чтобы она возвращалась. Может, так даже лучше? Не помню – значит не было.
– Надо, Игнатьева! Как же вы иначе сможете опознать негодяя-насильника?
– Думаю, что я и так его смогу опознать.
– А как вы сможете его опознать, если утверждаете, что вам очистили память? Нестыковочка!
– Мне до ваших нестыковочек глубоко всё равно. Я уверена, что вы бы на моём месте наверняка смогли узнать.
Сергеев представил себя на месте потерпевшей и подумал, что лучше бы он этого не делал.
– Можно задать вам немного личный вопрос?
Руслана внутренне напряглась и на всякий случай ответила:
– Пожалуй, не стоит, – она побледнела и стала нервно тушить окурок в мыльнице. На её лбу, как на протекающем потолке, сконденсировались крупные капли пота. Первая капля устремилась вниз и стала прокладывать себе розовую дорожку сквозь слой грима.
– Сходите, умойтесь, вы вся бледная, подышите немного там у форточки, вам непременно станет легче.
Руслана поспешно вышла. Сергеев убедился, что потерпевшая взяла верное направление, открыл сейф с вещдоками, достал целлофановый пакет с красными трусами, торопливо налил половинку, торопливо выпил, занюхал локтевым сгибом, снова запер сейф. Вскоре вернулась потерпевшая, всё так же бледная, но собравшаяся с духом.
– Игнатьева, скажите, вам знаком вот этот предмет? – и Сергеев торжественно извлёк из пакета атласный вещдок. Потерпевшая снова занервничала и пошла пятнами.
– В какой-то мере знаком, – смутившись, ответила она.
– А позвольте уточнить, в какой мере?
– Ну, в той мере, что это моё, ну, то есть мои…
– Что моё-мои?
– Ну вот, трусики красные это мои, – лицо до кончиков ушей стало аналогичного цвета, и она отвернулась в сумочку за очередной сигаретой.
– Хыг, трусики, ёпт, а мы написали «трусы женские, мини…». Извините, не удержался, – опомнился Сергеев и внезапно понял, что немного отвык от общения со слабым полом. Он обитал в холостяцкой квартире со скрипучим полом, частенько не снимал дома ботинок и производил вечерами массу шума из ничего (точнее, почти ничего).
Руслана брезгливо осматривала то, что когда-то было её «трусами женскими, мини».

– А можно я их заберу? – осторожно поинтересовалась Руслана.
– Вы что, их носить собрались? – изумился Сергеев.
– Что вы, наоборот, я их собираюсь уничтожить, чтобы ничего не напоминало мне об этом ужасном событии.
– Вообще-то это делать запрещёно, но думаю, мы сможем найти компромисс, – в следователе проснулся молодой студент Воронежской школы милиции. Но, вспомнив о протоколе медицинского осмотра, Сергеев потух и стал подумывать, как бы скорее убрать вещдок.
– А что за компромисс? – живо встрепенулась Руслана, поправила чёлку и облизнула губы.
– А такой компромисс: вы сейчас опознаете подозреваемого и белья этого больше никогда не увидите.
– А вы не обманете?
– Никак нет. Это обещаю вам я, старший следователь Сергей Сергеев!

+ + +

На опознание вывели Василия, Ганджикасиева, дежурного и Казалупенку. Казалупенко снял китель, однако остался в синей рубашке и форменных брюках. Всех четверых выстроили у стенки в кабинете и завели потерпевшую. Как ни странно, но потерпевшая оказалась Васе знакома, он пошуршал своей непрочной памятью и обнаружил ростовскую Руслану, которой был так обидно отвергнут.
– Вот он, точно он, – показала она на Василия твёрдым пальцем.
– Уверены?
– Да сомнений быть не может, проверьте, у него Сталин должен на груди быть.
– Эй, второй, слышал, сними рубашку.
Василий послушался, Сталин был на месте.
– Точно, вот он, деспот нагрудный.
– Это не деспот, – зачем-то возмутился Тутаев.
– А кто?
– Это вошь мирового пролетариата, – брякнул он первое, что пришло в голову.
– Я вспомнила, вспомнила, – возбудилась Игнатьева, – когда он насильничал, тоже что-то про вошь пролетариата говорил. Да ещё какие-то афоризмы приталдыкивал.
– Это клевета! – не сдержался Тутаев, – я буду жаловаться!
– Это правильно, – довольно хмыкнул Сергеев, – жаловаться надо. Жалуйся в ЮНЕСКО.
– Куда-куда?
– В ЮНЕСКО, а заодно в ООН. Да и Гаагский суд, кстати, тоже никто пока не отменял… Значит так, Игнатьева, вы свободны, повестку в суд мы пришлём. Не беспокойтесь, упрячем нашего щикатилу годика на три, если покается, а если нет, так и на все десять-пятнадцать, наверняка это у него не первый эпизод. А ты, Ганджикасиев, готовся к увлекательному путешествию в ФСБ.

Через два дня следователь Сергеев равнодушно взирал в своём кабинете на рыбинского насильника Василия Тутаева.
– Тутаев, присядь здесь, – тот послушно сел, – ну вот зачем ты упрямишься? Всё равно скоро уедешь далеко и надолго. Сознайся, и полегчает тебе.
– Да не насиловал я её, не в чем мне сознаваться.
– А откуда тогда у тебя её трусы взялись?
– Да она сама мне их отдала. На память.
– На память, говоришь? То есть, по-твоему, Игнатьева в первый же день знакомства с тобой прямо на рабочем месте сняла трусы и отдала их тебе на память, а сама пошла на улицу без трусов?
– Но именно так всё и было.
– Ты шутишь, да?
– Нисколечко. Можно закурить?
– Кури.
– А вы наручники расстегните.
– Это ты в борделе будешь командовать, когда и чего тебе расстёгивать. А здесь командую я и вопросы задаю тоже я. Это понятно?
– Понятно, – вздохнул Василий и с трудом справился с куревом.
– Вас видели вместе, есть свидетели.
– Я отказываюсь продолжать этот разговор без адвоката.
– А ты не переживай, будет тебе адвокат. Любой адвокат тебе скажет, что лучше во всём признаться и не путать следствие. А то, что ты врёшь напропалую, видно даже слепому. Вот ты говоришь, что не судим, а особых примет на тебе лет на семь лишения свободы, как минимум. Нестыковочка?
Василий сосредоточенно заглушил окурок в мыльнице и больше не проронил ни слова.
– Домой тебе пора, Васенька, погулял в столичке, и будет! – по-отечески напутствовал его Сергеев. – Пора возвращаться, так сказать, к своим народным корням!
Далее всё произошло изумительно быстро. Василию не дали опомниться: его отконвоировали до вокзала и сдали в спецвагон рыбинского поезда.