Начало: http://udaff.com/creo/95582.html

Продолжение: http://udaff.com/creo/95601.html

В больнице, пользуясь, случаем Лешку, пропустили через все круги медицинского ада. А именно взяли кучу анализов, сделали флюорограмму, посмотрели глазное дно. Лечащему врачу не понравилось содержание белка в Лёхиной моче и с диагнозом очаговый нефрит, его перевели в терапию. Терапевт, не мудрствуя лукаво, назначил парню пенницилин, шесть уколов в сутки и бросил на произвол себя.

Если бы хирургия и терапия не сообщались между собой крытым переходом, то Лёха бы давно удавился со скуки. Раны его неглубокие и вобщем не опасные затягивались как по мановению руки. Страшно чесались и почти не болели. Соседи по палате, в отличие от подростка действительно больные, доставали своими жалобами. Столовая кормила откровенным дерьмом.

Сразу после завтрака и врачебного обхода, закончив с процедурами, новые друзья встречались на переходе и до обеда были предоставлены самим себе.
Лёха уже знал, что Марат на спор подныривал под баржой и распорол себе спину о какую-то железяку. Распорол глубоко, чуть ли не до костей. Парня заштопали, но отпускать не собирались, подстраховываясь на всякий случай.

Сидя в скверике за корпусом, куда не достигали глаза медсестёр и нянечек, парни курили и болтали о планах на жизнь.
- Я Лёшка постараюсь закончить десять классов, чего бы мне это не стоило. Нынче без образования никуда. Есть у меня задумка. Хочу попытаться поступить в Свердловское высшее командное училище. На универ у меня здоровья не хватит.

- А я попытаю счастья в политех, - говорил Лёха. – Нас в прошлом году водили на экскурсию на завод. Чё-то запал он мне в душу, наверное, это потомственное. Батя всю жизнь на мартене пашет. Подручный сталевара. Бабки нормальные рубит, да и уважают его люди. Без стали теперь никуда.

Накануне к Лёшке приходили в гости Знамер со Щепой. Принесли пять пачек Примы, пирожки рис с яйцом и бутылку кефира. Удивлению пацанов не было конца, когда они увидели нового Лёшкиного друга.
- Да это же татарин веденеевский, - только и смог выговорить менее агрессивный Знамер, тогда как Щепа уже комкал кулаки и бычился.

Но в юности враги, как впрочем, и друзья быстро наживаются и так же быстро проёбываются, а по сему минут через пятнадцать все четверо уже непринуждённо болтали и ржали над анекдотами.
- Кстати, а что там с Пирогом? – спросил в промежутке между хохотом Лёшка.
- А Пирогу братуха хана. Закрыли твоего крестника. Правда, потом отпустили под подписку. Его отец постарался. Вернее всего уйдёт на малолетку, - сказал Щепа и странно так посмотрел на Знамера.

- Ну, вы что-то не договариваете, не томите гады, - Лёхе не понравилось, как друзья переглянулись.
- Да чё тебе сказать Лёшик? – Знамер задумался. – К твоему пахану приходил отец Пирога. Ты в курсах, что он мусорянский? Просил поговорить с тобой, чтобы сделать типа самозащиту. Ну, вроде как ты первый начал, а Пирогу младшему пришлось защищаться. Твой папик послал Пирога старшего в жопу и тот пригрозил ему какими-то репрессиями. Фиг знает, менты они такие, начнут прессовать, за что было и чего не было.

Лёшка задумался, впрочем, не надолго. Решение пришло само.
- Вот что пацаны. Пирога я прикрою, лишь бы батя не пострадал. Насрать на этого козла, пусть живёт. Вам оно надо, чтобы он на тюрьму ушёл? Вот и мне не надо. Сделайте так, чтобы этот козёл пришёл сюда, побалакать необходимо.

Уже на следующий день, в часы посещений Лёшку вызвала нянечка.
- Иди ранетый, там к тебе друзья пришли. На процедуры не опаздывай. Узнаю что курили, пожалуюсь врачу.
В больничном холле Лёшку ждал не кто иной, как Пирог собственной персоной. От надменности и гонора не осталось и следа. Сейчас парень больше всего походил на Бартовского брошенного зайку. Ещё бы уши подстричь и в самый раз.

- Пошли на улицу, - бросил Лёшка обидчику, не здороваясь.
В сквере они сели на лавку. Пирог суетно достал пачку Космоса и предложил Лёхе.
Закурили.
- Ну, дак чё, ты уже разобрался по поводу Лильки и прочего? – хмуро спросил Лёха.
- Сука не захочет, кобель не вскочит, - трудно произнёс Пирог. – Виноват я перед тобой Лёша. Набуровил дальше некуда. Ты не думай, я не сыкуюсь, просто самому впадляк. Из-за кошёлки такого наворотил. Батя мечется предынфарктный. Мать уже сколь ночей не спит. Я не давлю на жалость. Я каюсь Лёш.

- Эх ты Пирог. Я ж тебе сразу сказал, проводил девку без задних мыслей. Я же знаю что она твоя. Мне делать нече своим пацанам в ботинки срать. К тому же у меня скоро Маринка вернётся. А Маринка для меня всё…
Помолчали.
- Вобщем так друг мой кондитерский. Пиздуй домой, скажи бате, что я всё сделаю и всё подпишу. Нет у меня к тебе злости и желания посадить тебя, тоже нет. Перемелется.
Парни встали, их взгляды, наконец, встретились. Пирог выдержал взгляд, хотя было видно чего ему это стоит.
- Ну не хворай живопыра, - улыбнулся Лёха. И сделал, то чего сам от себя не ожидал. Протянул недругу руку. А недругу ли?
Пирог пожал протянутую ладонь. Улыбнулся уже смелее и сказал: - Отныне не будет у тебя Лешка товарища вернее. Не за страх говорю, по совести. Если конечно ты когда-нибудь пустишь меня в товарищи. А звать меня Васькой, не Пирог я. Пока брат…

***

Урра! Каникулы! Три месяца дуракаваляния, девяносто дней без войны, в смысле без уроков, контрольных, опостылевших шпаргалок. Банзай!
А с пятнадцатого июля вообще кайф. Весь класс, ну почти весь, уезжает в область, в трудовой лагерь. Место сказочное. Река, большое светлое озеро. С восьми утра и до двенадцати, трудовой порыв на капустном поле, а дальше гуляй домашние!

Щепа ехать в колхоз не хотел, даже отмазку придумал. Уход за больной престарелой бабушкой. К тому же настала пора платить по счетам. А именно переэкзаменовка по алгебре. Но, узнав, что друзья едут, тоже засобирался. Одному в душном городе говно пинать приятного мало. Полтора месяца пролетели незаметно. Рыбачили, купались, исползали все окрестные леса вдоль и поперёк. С рыбалкой на Каме теперь проблем не было. Марат своим заказал трогать новых друзей. Жизнь наладилась.

Четырнадцатого с вечера Лёшка вместе с отцом собрал старый рюкзачок. Сидели на кухне, гоняли чаи.
- Ты там смотри осторожнее с девками колхозными, - подшучивал отец. – Местные приревнуют греха не оберёшься. Помню, мы так же ездили на уборку картошки. Эх, что за времена были. Послевоенные, голодные. Но жили дружно, не было делений на толстых и худых. Все были худыми, всем жрать хотелось. Девяносто процентов щеголяли в перешитых гимнастёрках. Из курева махорка. Из сладостей сахар, да и то не каждый день.
Ладно, давай спать. Поздно уже…

Деревня Черепки находилась в пятидесяти километрах от города. Доехали быстро. Всю дорогу девчонки пытались базланить песни, а пацаны жадно пялились в окна. Всё было в новинку, в диковинку. Стада коров, трактор с тележкой наполненной бидонами. Одно слово, горожане.

Разместили городских помощников в местном клубе. Большая комната, метров пятьдесят квадратных, не комната, а целый зал. Стены бревенчатые, из мебели пара лавок и всё. На грузовике привезли огромную охапку матрасов. Тут же общими усилиями их разгрузили, разложили по полу. Откуда-то появились простыни, подушки, наволочки и одеяла. О кроватях никто даже не заикнулся.

Девчонкам, а их оказалось девять штук, выделили отдельное помещение. Пацаны конечно немного повозмущались для виду. Мол, как это так? А коллективизм, чувство локтя? Пока устраивались, пришло время обеда. Метрах в ста от клуба-общежития, в каменном одноэтажном строении, оказалась местная столовая. Кормили без разносолов, но вкусно и сытно. Много мяса, ещё больше молока. Хлеба от пуза, сколько влезет.

После обеда разбились на группы по интересам. Учительница рисования, она же начальник трудового лагеря и её муж, пребывающий в отпуске и вызвавшийся сопровождать супругу, ушли на реку. Девчонки колдовали на своей половине. Украшали стены цветами, мыли полы. Одно слово, девчонки. Будущие хранительницы. Для которых главное быт и уют. А пацаны почти в полном составе, пошли к озеру. И хотя Лена Васильевна, запретила, но кто же её послушает. Когда вон оно озеро, в каких-то пятидесяти метрах.

Берег оказался песчаным и чистым, как в первый день творения. Когда накупались до посинения, а вода уже выплёскивалась из ушей, на берегу появилась ватага местных. Человек десять.
Щепа, как самый рослый и сильный, пошёл навстречу аборигенам. От группы хозяев вперёд выдвинулся рыжий мосластый парень лет пятнадцати. С минуту молчали, изучая друг друга. Затем рыжий заговорил.

- Короче перемские, привет типа, и слухайте чё скажу. По деревне не понтоваться, в клуб на танцы милости просим, но без выжопливаний. Девок местных по углам не жать, ино у них хозяева есть. На озере не срать, мы за ним следим. Видите как чисто? Вот пусть так и останется. Звать меня Гришкой, с остальными по ходу дела познакомитесь. Как условия?
Щепа исподлобья посмотрел на рыжего Гришку, лихо цикнул слюной сквозь зубы, улыбнулся и сказал, - годится конопатый.

А со следующего дня началась работа. Пропалывали капусту. Какой умник догадался городским труженикам доверить тяпки, теперь уже не установить. Но, по ходу дела капуста летела в межу вместе с сорняками. Больно кому-то надо разбираться. Впрочем, девчонки, в силу врождённой аккуратности делали две нормы, так что производство особо не страдало.

После работы шли умываться в свою «казарму» и сразу же на обед. В плане кормёжки колхоз не скупился. Пища простая, но всё натуральное, без выпендрёжа. И уж если давали котлету, то можно было не сомневаться, что это не русские «хлеб-соль» а именно котлета 100%.

***


Лена Васильевна и её муж Олег, люди ещё довольно молодые, оказались выдумщиками и просто весёлыми людьми. Уже на третий день, когда быт более-менее устаканился, они запрягли всё народонаселение маленькой республики. Посыпались КВНы, капустники. Всё с шуткой, задорно. Не для комиссий из районо, а для души.

- Пойми Миша, ты играешь белого офицера, это нужно сделать вкусно, - увещевала Лена Щепу. – Белая кость, голубая кровь. Покажи это Миша. Надменность, эдакий пуп земли.
- А чё я-то? Вон пусть Знамер играет. Я может, хочу красного командира сыграть, - оправдывался надутый Щепа.
- Нет, Миша, у Коли не получится, у него несколько другой тип лица.
- Тип как тип, нормальная такая вредная рожа. Как раз всяких гестаповцев играть…
- Ты базлань да не заговаривайся, - услышал его слова Знамер. – На свою рожу посмотри. Типичный Лёва Задов. Тебе бы у батьки Махно цены не было.

- Всё мальчики, не ругаться, - видя покрасневшие от злости лица, сказала Лена. – Ладно, пусть офицера играет Лёша, а для вас я что-нибудь придумаю. Но уж потом не отказываться. Договорились?
Знать бы пацанам, что для них придумала выдумщица Лена, бегом бы бросились играть не только белогвардейцев, но и гестаповцев. Знать бы, где упасть.

А ставили не больше и не меньше, - «Сорок первый» по Лавренёву. Танька Колесникова играла Марютку и ужасно понтовалась этим. У парней даже возникла мысль разобраться с ней. Но то, что было хорошо в начальных классах, сейчас почему-то не канало. Выросли девки, обзавелись разными округлостями. Так просто уже даже поджопника не дашь.

Лёхе досталась роль белогвардейца. А чё, нормальная роль, даже интересно. Гвардии поручик Говоруха-Отрок. Эдакая белогвардейская скотина. Надменная и понтовитая.
Ленин муж Олег в выходной смотался в город и привёз оттуда кучу реквизита. В том числе лейтенантские погоны, для Лешки кубанку для комиссара Евсюкова. Где он только её раздобыл?

Репетировали вечерами, в свободной комнате того же клуба-общежития. Орали до хрипа, доказывая свою правоту. Премьера была назначена через неделю, в воскресенье. В этот день должны были приехать родители, просто гости. Друзья из параллельных классов.
Пьесу ставили в усечённом варианте. Обрезанную как крайняя плоть.

И, наконец, настало долгожданное воскресенье. Актёры с утра перепсиховали, перелаялись как собаки. Танька закатила истерику из-за головного платка. По ходу пьесы она, как водится колхозной бабёнке, должна носить на голове платок. И в день премьеры данный головной убор исчезает. Обыскали всё, перевернули все матрасы, вывернули сумки. Как в воду канул. Лена Васильевна еле успокоила «приму», отдав ей свой шейный платочек. Не бог весть что, но Танька успокоилась.

В импровизированный зал набилось народу, не продохнуть. Родственники, друзья и ещё пол деревни из числа сочувствующих. Лавок не хватило, и люди сидели просто на полу. Наконец, когда страсти раскалились дальше некуда, занавес, собранный на живую нитку из старых одеял, медленно распахнулся. На сцене, на фоне нарисованных песчаных гор появилась Лена Васильевна.

- Дорогие друзья, - волнуясь, заговорила Лена.
- Соотечественники, - прибавил театральным шёпотом кто-то из зала. И этому «кто-то» тут же дали леща.
- Сегодня, - продолжила Лена. – Мы покажем вам пьесу известного русского драматурга Бориса Лавренева, под названием «Сорок первый»
Заранее прошу простить нас за костюмы и игру. Мы не профессионалы. Но всё что сделали, сделано для вас. Мы начинаем!

Через безводные пески, такие же обезвоженные пробирались малиновый Евсюков, его небольшое воинство и Марютка. На привалах, когда бойцы отдыхали, раненый Знамер добавлял экспрессии и надрыва своими стонами, - пить-пить…
Марютка читала бойцам стихи собственной выделки, срывая при этом шквал смехо-аплодисментов из зрительного зала.   

Ленин герой наш пролетарский,
Поставим статуй твой на площаде.
Ты низвергнУл дворец тот царский
И стал ногою на труде.

А тем временем с другой стороны приближался караван. В этом месте старые одеяла откинулись, и на сцену выехал Лёха-поручик. На чём выехал, спросите вы? Внимание!
Под ним стоя на карачках и время, от времени бия «копытами» гарцевал Мишка Щепа.
Чем уж Лена заманила его в столь не притязательную роль, не известно. Но рысак получился знатный. Зал рыдал.
- Кажись красные? – говорил поручик Говоруха-Отрок. И верный конь сурово отвечал, - игго-го…

Финальная сцена, когда Танька-Марютка с огромным удовольствием стреляла в любовника, довела зал до исступления.
Выстроганная местными умельцами из доски винтовка нацелилась в бегущего поручика, за сценой Олег что есть мочи ударил линейкой по письменному столу, и Лёха раскинув руки, упал навзничь.

Марютка-Колесникова подбежала к нему, упала на колени и стала покрывать поцелуями Лёхины щёки. Сказать, что им обоим это не нравилась, не берусь.
- Родненький  мой!  Что  ж  я  наделала?  Очнись,  болезный  мой!
Синегла-азенький! – причитала Танька. Зал плакал.
Спектакль имел огромный успех, а белогвардейский конь Щепа загадочно улыбаясь, думал о переэкзаменовке, которой не будет.

продолжение следует