Жизнь-повитуха режет пуповину,
Являя в мир рожденья благодать.
Но бездна хладнокровно дышит в спину,
И мы, надев беспечности личину,
Родившись, начинаем умирать.

Когда-то классик сказал, что театр начинается с вешалки, наверное, он по-своему прав. Всё начинается именно с вешалки, с крылечка. А с чего начинается город? С окраины с её вбитыми в землю убогими домишками, с аэропорта вечно задерживающего рейсы? И то и другое верно, но мне думается, что город начинается с вокзала. С его разноголосой суеты, гудков отъезжающих электричек, деловито спешащей толпы, и запаха безысходности. Запаха неминуемого отъезда, иногда безвозвратного.

- А чё мы сюда припёрлись? – спросил самый молодой из компании, с подростковой погремухой Прыщ. – Пива можно было и дома попить, в палисаднике.
- Не знаю как вы, а я люблю ходить на вокзал, - сказал крепыш лет семнадцати. – У меня батя всю жизнь на железке проработал, почтово-багажные вагоны сопровождал. Иной раз по две недели дома не бывал, если ездил до Джалал-Аббада, тогда мы в Свердловске жили. А в тот день, когда ему из поездки возвращаться, мы с другом его встречали. Обязательно полные сумки разной вкуснятины привезёт. То кунжутные лепёшки, жёсткие и сладкие, то сушёное, твёрдое как камень козье молоко, про фрукты даже не говорю.

- А мне здесь нравится пацаны. На вокзале начало и конец находятся. Кто-то  уезжает навстречу неизведанному, кого-то впереди ждёт встреча. Иной возвращается после долгих дней, а может и лет разлуки. Здесь время обнуляется.
- Ну, ты Сёмка у нас как всегда пиитствуешь, - улыбнулся Крепыш. – А может ты и прав насчёт обнуления и начала. Есть здесь что-то от линейки, плюс и минус бесконечность.
- Тогда уж петля Мёбиуса, - задумчиво вымолвил Прыщ. – Но, всё же где Алька? Сколько можно ждать эту ворону? За смертью её посылать…Сёмк, забацай экспромт, а?

Сёмка сделал задумчивую морду, наморщил лоб и выдал…

Придёт братва войне конец,
Придёт конец слезам и горю.
Придёт Дудаеву пиздец,
И мы рванем, ребята к морю!

- А у меня мать расхворалась, - сказал Крепыш, и чему-то задумался.
- Так она у тебя и не выздоравливала, как дядю Вову схороняли.
- Ну, так двадцать лет вместе прожили, шутка ли? Первое время говорит, снился, чуть ли не каждую ночь. Потом вроде отпустило.
- Ладно, хоть не звал…

На соседней скамье молодая мамаша уговаривала дочь: - Сейчас придёт папа и поедем. Да ты можешь, в конце концов, сидеть спокойно?! Сейчас отдам тебя милиционеру!
Дочка, примерно трёх лет от роду, кривлялась и передразнивала мать: - Сама отдам тебя лицинеру…

С шумом прущего на водопой гиппопотама к парням подскочила девчонка лет восемнадцати. Алька.
- Ну, что пригорюнились допризывники? Пошли в сквер за почтамтом пивас пить.
- Ты Алька за пойлом случайно не в Гудермес моталась? – ехидно поинтересовался Прыщ.
- В Хуермес! Не нравится, в следующий раз сам побежишь, сынок мамин. Если тебе продадут, - Алька надула щёки, и отвернулась.

Крепыш, как самый старший в компании погладил девчонку ладонью по плечу и миролюбиво сказал: - Ладно, Алюха, не дуйся. Не обижайся на ребёнка, он ишшо совсем маленький.
- Кто это тут маленький? – возмутился Прыщ.
- Глохни рыба, жарить буду! - поддержал вожака Сёмка.
- Ладно, мальчики, - сменила гнев на милость Алька, - не ссорьтесь. Сегодня тридцать первое декабря 199… года, Урра!

- Кстати, обратили внимания, сколько народу на вокзале? – спросил Сёмка. – Такое ощущение, что весь город эмигрирует.
- У меня мать сказала, что если за месяц-два положение не стабилизируется, то мы тоже будем уезжать, к деду в Ёбург, - сказал Крепыш.
- А я что сегодня утром видела мальчики, - Алька сделала страшную мордаху. – Наш сосед дядя Аслан умывался во дворе из бочки, а на правом плече у него синяк. А ещё я заметила, что у него всё лицо в маленьких таких точечках, как у шахтёров угольная пыль въедается в поры, знаете? Но ведь у нас нет шахт, а сосед работает ночным сторожем на базе…. Я кое-что слыхала про такие…
– Слыхала, и помалкивай, - оборвал её на полуслове Крепыш. – Дольше жить будешь!

В это время вокзальный репродуктор издал звук испускаемых ветров и хриплым женским голосом пролаял: - Внимание! Спецпоезд из Майкопа прибывает через пять минут, на первый путь главного направления!
А ещё через несколько минут оконные стёкла мелко задрожали, донёсся гул тяжело груженого состава.

- Ребята! Что-то на душе тяжко, пойдёмте по домам. Как говорится сердце вещует, - сказал Сёмка, и вопросительно посмотрел на вожака.
И в это время раздался первый взрыв. Вздрогнул вокзал, вздрогнула и оцепенела многоголосая толпа, вздрогнули и замерли стрелки больших часов. И разверзлась земля…


Боевики шли через площадь во весь рост, не прячась и не пригибаясь. Чего бояться человеку на своей земле?! Мотострелки из №...-й Майкопской бригады и №...-го Самарского полка, входившие в группу войск «Северо-Юг» падали, под свинцовым дождём не успев даже сообразить, что всё это значит. Их ждали на вокзале. Бригада ехавшая разоружать одумавшихся боевиков, ведомая заспанными, гулявшими всю ночь офицерами, напоролась на войсковую операцию, спланированную и продуманную до мелочей. Через два-три часа, пленённые духами бойцы позавидуют своим изорванным осколками однополчанам.

А в штабе  войск «Северо-Юг» отмечали Новый год! Рекой лилось шампанское и водка, звучали тосты, За Отечество, За победу!
До сих пор непонятно рядовому обывателю, была ли эта трагедия ошибкой перепившегося штабного таракана или же, наоборот, на лицо тщательно спланированная акция, и тогда Измена!?

Шальной осколок, а шальной ли? Выворотил оконную раму, и кусок стекла с неотвратимостью гильотины ринулся вниз. Никто не успел понять, что же произошло. Вокруг царил ад. Кричали, рыдали, ругались люди. На площади перед вокзалом боевики добивали мотострелков. На платформах равнодушно стояли так и не расчехленные БМП и БРДМы. Уши закладывало от грохота взрывов и треска автоматных очередей. Первым опомнился Крепыш. Его взгляд отыскал Альку и парень обомлел. Ноги стали ватными, желудок рывком поднялся к горлу.

Алька, перерубленная почти на двое, пыталась встать. На месте её живота зияла жуткая щель-трещина, из которой с шипением освобождённо лезли сизые внутренности, раздуваясь на воздухе и трепеща, как змеи. Рядом, на вокзальном фанерном диванчике сидел, глупо улыбаясь Сёмка-поэт. На месте левого виска у него было кровавое месиво. В безвольно повисшей руке была крепко зажата нелепая бутылка пива.

По проходу шла та самая молодая мать. На руках у неё была дочка-егоза. Мать качала её и что-то напевала. В пустых, ничего не выражающих глазах плавало сумасшествие. Ниже пояса у ребёнка ничего не было…

Сколько их вчерашних мальчишек, мечтателей, романтиков сложило свои головы в тот «праздничный день»? Скольких сыновей не обнимут матери, сколько не рождённых жизней так и остались за чертой, не дождавшись своей очереди. Называются самые разные цифры. Кто говорит девяносто, кто двести. В любом случае правды мы уже не получим. Как не узнаем правды о том, был ли этот бой-мясорубка ошибкой, произволом или же акцией врага, носящего погоны Российского офицера.  Иншалла?!

Е.Староверов.