Мы мерзли уже третий, сука, час на ледяной трассе, возвращаясь с рыбалки на четвертом канале черемисинского вдхр. На улице стояла редкостной еботины погода: охуевший порывистый ветер при минус 28, хотя с утра полнейший штиль вдохнул в нас оптимизм, а добрые душевные минус десять ваще радовали. Батя что-то опаздывал. С утреца он увез меня с 14-летним братом на хуев водоем, сам упиздошил, обещая вернуться в 11-30.
Тем временем стрелка на моих часах, сопротивляясь морозу, медленно и нехотя хуячила к 14-00. До города 47 км, мы с братом в валенках, с ледобуром, рыбацкими самодельными ящиками и восемью кг крупного окуня. Не хуй и мечтать преодолеть это расстояние пешком. Ловить мотор  - все равно, что лизать фригидной телке между ног: никаких шансов. Машины в эти ебучие края, особенно зимой, приезжали редко, общественный транспорт, сука, не ходил, разве что оставалась надежда на вахту, которая ежедневно этим маршрутом привозила и увозила вечно вонючих и грязных нефтяников на битумные установки. Но когда она поедет обратно, и поедет ли вообще, и точно ли поедет этой дорогой? Пиздец. От этих мыслей-вопросов процесс ебли с морозом и сучьим холодом превращался в бесполезное и даже страшное занятие. Да и за батю становилось страшно: где он, что с ним?

На хуй надо: в жизни больше не поеду на рыбалку. Ебал я в плавники всех этих отмороженных окуней и сорожек. А еще меня напрягало то, что я веду себя не как реальный мужик: психую, нервничаю, паникую, матерюсь, сука, ебанный в рот, думаю о самом плохом. Тем временем брат реально замерзал. Нос и рот его соединила тонкая сосулька соплей, глаза выдавали убитого усталостью маленького человечка, а тонкий, не хитро выебанный китайскими пидарасами пуховик был рассчитан на рыбалку максимум до обеда. Брат не мог шевелиться, он молчал как стойкий оловянный солдатик, молчал, не выдавая своего окоченения, и не смотрел на меня. Брат пока держался. Я снял с себя мутоновый полушубок, сам еле влез в пуховик, который был меньше моего размера раза в полтора.

Это был 2000 год, у нас не было сотовых телефонов, мы не могли вызвать друзей, не могли позвонить маме, не могли напрячь службу спасения, не могли просто позвонить кому-бы то ни было. Бляяяяяя. Какая же пизда. За что? Лес тоже, сука, молчал. Кругом был один только лес, изредка матерились старостью сосны, все остальные звуки хуярил ветер. Он уже проникал в каждую клеточку моего разлагающегося мозга. Валенки тоже сдались: под шерстяными носками стали потихоньку ныть ноги, руки замерзли давно и это немного «радовало» – заебок! Пусть хоть что-то не ноет от боли.

«Я больше никогда не буду материться, брошу курить, не буду пить водку, буду слушаться маму, стану отличником, помирюсь с Димой Волковым, подарю соседу Славику свою велосипед» – мои мысли постепенно приобретали очертания бредовости, пессимизма и горького чувства безысходности. Я стал вспоминать свое несчастное детство. Мысли – это единственное, что тогда двигалось во мне.

Спустя еще 10 минут, я стал подумывать о смерти. Представил, как нас будут хоронить. У подъезда соберется много людей, нас с братом вынесут, поставят красные гробы на табуретки: крики, стоны, плач, венки от друзей, памятники с фотографиями 9-12. Да хуй вам, не дождетесь, долой все это, заебись все будет. Мы попиздим домой пешком. Впрочем, брат уже не мог идти, он уже не чувствовал ног и боялся замерзнуть еще сильнее от лишних движений. Пиздовать своими ногами я еще был способен, но нести брата 47 кэмэ - это утопия. На мгновение мне показалось, что он взглядом дал мне понять: «мол, иди, оставь меня». Я послал себя на хуй за такие мысли и продолжал надеяться непонятно на что и, о боже, чудо свершилось.

Было еще довольно светло, когда я отчетливо услышал далекий звук приближающегося автомобиля. "Ебанный ж ты рот". Вскоре я своими красными от усталости и мороза радостно-злыми глазами уверенно различал красное легковое авто. Мотор двигался в сторону города. Это была девятка. «Девяточка». Это был не батя. Конечно же, это был не батя, но радоваться меньше я от этого не стал. Брат тоже как-то приободрился, повернулся, смог поднять руки и произнести глазами что-то типа «ура!». Мы не стали традиционно, как деревенские олени, голосовать поднятыми до уровня плеч руками. Брат сел на ящик, я вышел на центр дороги и уверенно смотрел в лобовое стекло приближающегося авто, готовый в любую секунду броситься на амбразуру лобовухи, если что, не приведи господь, пойдет не по плану.

Девятка тормознула как-то неохотно. Увидев живых трупов, молодой, не по годам охуевший водила, с напрягом опустил стекло и в первую очередь поинтересовался результатами рыбалки. Я ответил, что нам надо в город, мы очень замерзли и готовы забашлять по приезду. Для пущей убедительности я кивнул в сторону, где сидел медленно умирающий от холода брат. Водитель на какое-то время отвернулся в сторону сидевшего впереди пассажира - такого же молодого парня, о чем-то с ним перебазарил, потом включил передачу, газанул, что-то невразумительно брякнул про неполадки в машине и резко тронулся.

Я бы мог попросить какую-либо одежду, мог бы попросить просто погреться минут 10-15 в теплом салоне, но ничего из этого мне и в голову не пришло в тот момент: я и не сомневался в том, что нас довезут, нас спасут. К тому же машина была практически пустая. «Стойте, суки, возьмите хотя бы одного» - последняя капля надежды была выпущена вслед ускоряющейся Ладе харчком. В машине царил полнейший похуистизм: она не стала замедлять ход. Это был полный пиздец. Это была катастрофа. Единственное, что меня обрадовало и в то же время немного испугало – зловещая улыбка брата. Он снял варежки, показал свои синие пальцы и продолжал улыбаться…

…Через 10 минут подъехал отец. По дороге к нам движок в тачиле наебнулся. Отец за то время, пока копался в движке, превратил свои пальцы в окровавленное и отмороженное месиво, но он приехал. Он не мог не приехать.

…Брату в первую очередь хуйнули в стакан 200 граммов водки. Это был первый в его жизни 40-градусный стакан в 30-ти градусный мороз. Потом его укутали в пальто отца и положили на заднее сидение. Я сел вперед, зырил светящимися от счастья глазами на папу и радостно, стуча зубами, мурлыкал какую-то попсовую кончиту. Отец разогнался до сотки и матерился, проклиная российский автопром, погоду, рыбалку…

…На повороте мы снизили скорость перед опасным участком. И тут, впереди я увидел красную точку. По мере приближения точка постепенно превращалась в автомобиль. Но, что это? «Еб твою мать, как же вы так, только что ведь навстречу проехали?» – батя сбавил скорость.

В кювете на крыше лежала красная девятка. Та самая девятка. На обочине, ежась от холода, в зимней кожаной курточке и кожаной зимней кепке, переминаясь с ноги на ногу, стоял водитель. Тот самый охуевший водитель. Рядом с ним на корточках сидел пассажир с окровавленным еблищем. Ему повезло меньше, это было видно невооруженным глазом. По всей видимости, сворцы только что вылезли из салона и находились в шоке. Они не голосовали, они просто стояли.

«Не останавливайся, позже скажу почему» – батя меня послушал и, проехав место ДТП, я в трех словах рассказал ему про красную девятку и водителя. «Да быть такого не может, вот суки … так вам и надо» – отец прибавил газу, а я прибавил звук радио. Пела Таня Буланова что-то там про ясный мой свет. Танееечка Булааанова поет. Заебись!!!!! Еще вчера я бы ни при каких условиях не включил Таню Буланову.