В бутылке осталась ещё треть водки. На сегодня должно хватить.  Допью и попробую уснуть. Если получится… Утром на работу.  Работу я ненавижу.
Впрочем, не всегда. Работа у меня как работа. Документация, формуляры, наряды, книга службы… Смену сдал – смену принял. За редким исключением. Исключения нечасто бывают…. Но, бывают….
Будь они не ладны,  эти исключения!
Сообщают о них, как всегда, неожиданно.
Операция «Зелёнка». Так это называется…
«Зелёнка»!

Как я ненавижу зелёный цвет. Ненавижу! Ненавижу….  Какой мудак на водке этикетку зелёного цвета нарисовал? Об стену её!  Блин, осколки  и водка по всей кухне брызнули. Ничего… Я запасливый - где-то поллитра ещё есть, запрятанная. Вот она. Опять этикетка зелёная… Быстро головку ей свернуть и в стакан.  Выпить!  Нормально пошла. Шпротинка вот коричневая,  закусить. Коричневая - кровь запёкшаяся, примерно такого цвета…. Нет! Нет! К чертям всё! Всё! Закурить…. Тошнота прошла немного. На балкон скорее надо выйти.
Вот. Ночь. Воздух мокрый и свежий. Слегка вкусом металла отдаёт. Вкусом крови…. Надо успокоиться… Ночь тёмная и бесцветная. Влажный шелест дождя…. Опять! Опять этот фонарь высвечивает зелень деревьев. Зелень мокрая, влажная и жирно-сочная….
Мне тяжело.  Не могу уснуть уже которые сутки. Устал. Смертельно устал. Смертельно? Это, пожалуй, выход…. Сейчас  докурю и за работу… СВОЮ работу.

*  *  *

С армии всё началось. Справный я парнишка был, только в десант, лётчики или в танкисты меня не определили. Толстый усатый военком во внутренние войска направил. Сказал, что в элитные части только с десятилеткой берут, а моих восьми классов сельской школы маловато будет. Так стал я «краснопогонником». А войска, между прочим, оказались серьёзные. Как сказал один полковник  -  самые боеспособные в наше время. Ближе к дембелю решил на сверхсрочную остаться. Не, не потому что служба нравилась, просто в свою деревню возвращаться неохота было. Чего там делать? Быкам хвосты крутить да свиней колоть? Нет уж, не надо мне такого счастья…

Через  пару лет службы заприметил меня майор Крупенников. В свою команду особую позвал.
Команда эта называлась  так:  СГПИСП – специальная группа по приведению в исполнение смертных приговоров.  А попросту -  «расстрельная команда». Долго я не думал. К окладу двадцать пять процентов да ещё паёк дополнительный. За ночные часы тоже доплачивают. В рублях очень даже хорошо получается!

В группе меня приняли как родного. Ребята все простые, разговорчивые и весёлые. Правда, про главную свою работу мало чего рассказывают, в основном только подсказываю что к чему, да учат. А служба…  -  медом можно назвать! Сидят, целый день анекдоты травят. Меня, правда, по первости, заставили инструкции разные изучать. Из них я много чего нового узнал: как наручники одевать, как приговорённых конвоировать и что делать, если вдруг нападение на «воронок» случится. К примеру, покидать машину в таком случае, нельзя, пока лично всех осужденных не расстреляешь…

Ещё тогда майор мне специальный расстрельный пистолет показал. Любопытная штучка. Обычный «Макаров», только с глушителем, а  в стволе четыре дырочки просверлено. Это для того, чтобы  силу выстрела уменьшить. Не нужно череп насквозь прошибать. Так аккуратней получается – когда пуля в мозгу застревает, крови почти нет. Стрелять надо или  в затылок или в лоб. Тогда человек сразу умирает. А  если в сердце, то может жить ещё очень долго.

Для посторонних  мы  -  обычные тюремные служащие при канцелярии.  Про  нашу расстрельную группу мало кто знает. А вот когда операция «Зелёнка» объявляется, то  все вместе собираемся. У каждого свои обязанности, хотя мы, по инструкции, взаимозаменяемы. Иначе говоря, на все руки мастера. Или, попросту, -  палачи широкого профиля.

Кстати говоря, палаческая работа хорошо оплачивается. Помимо приличной зарплаты получаем ещё и премии, талоны на «Жигули», да бесплатные путёвки в санаторий. Чтобы нервы свои подлечить. О нервах я поначалу и не думал. Какие там нервы! Шлёпнул преступника и всё.

Первый раз я даже и не волновался. Всё четко сделал по инструкции. Когда врач намазал бритый затылок зелёнкой, осужденного повалили на пол. Он лежал обмякший и безвольный. Это только в кино люди идут на смерть гордо и с песнями. Все, кого я видел,  сразу после зачтения приговора уже  мертвяками становятся. Слабеют, бледнеют, ноги подкашиваются как у детской куклы тряпичной., Их тащат, ничего не соображающих, в соседнюю комнату подвала.

Дальше  штука тонкая. Врачу все карты в руки. А он мужик опытный.  Сразу определяет кого как. Мы их делим на «стояков» и «лежаков». Тех, которые совсем не в себе и двигаться не могут, в затылок лежачих стреляем. Это лучше всего. Конвой на два шага в сторону отходит (по инструкции на 1.5 метра) а я с расстояния в 10-30 сантиметров аккуратно стреляю в центр зелёного пятна нарисованного  доктором, «…держа ствол строго перпендикулярно поверхности черепа осужденного…».

Хлопок, и в зелени появляется небольшая, ровненькая дырочка...
В это момент мне в голову приходят дурацкие мысли:
«Если  заткнуть эту самую дырочку пальцем, может тогда через неё из человека не вся жизнь выйдет? А насколько сильна боль от этого отверстия? Терпеть можно? А как долго он эту боль терпит… Что чувствует в эти последние секунды?»
Хотя о том, что чувствует лучше не думать… Лучше не надо….

«Стояков», тех, кто на ногах стоять в состоянии, ставим к стенке. Глаза уже завязаны куском портянки, зелёное пятно красуется на синюшной коже лба. Почему портянкой завязываем? А чем ещё прикажете? Никаких специальных чёрных повязок, как в кино показывают, нам никто не выдаёт. Пары казённых портянок хватает на четверых. А уж этим добром нас скряга-старшина обеспечивает в любом количестве.  По особому распоряжению начальства. Я, к примеру, домой уже больше сотни притащил. А что? Запас карман не тянет…

В лоб стрелять хуже. Крови больше  и почему-то сквозь плотную байку ткани мне глаза осужденных мерещатся. Нет, не испуганные, а удивлённые  как у деревенского дурачка.
В глаза смотреть бывалые мужики не советуют…. Хотя, несколько раз я встречался с ними взглядом. Смотрят они, когда их из приговорной комнаты волокут. Глаза как  глаза. Обычные, у кого голубые, у кого чёрные…. Удивлённые.  Не, по ночам эти глаза не снятся. Просто запомнились и всё…

«Стояков» на пол класть нельзя. Они тогда башкой вертеть начинают -  промазать можно.
Был один раз такой казус. От неправильного выстрела кровища во все стороны брызнула и глаз  из глазницы выскочил.  Странным белым шариком лежал он на грязном кафельном полу, привязанный к черепу кровавой ниточкой, а зрачок быстро расширялся. В жутковатой глубине зрачка я увидел себя -  наклонившегося,  с пистолетом в руке. Помню, тогда ещё подумал: « А он, вить, наверное, ещё видит меня…»
Новые галифе, испачканные мелкими капельками крови,  стирать не стал. Выкинул, хотя и не по-хозяйски это…

Скольких я на тот свет отправил? Говорят в нашей работе считать нельзя…. Нельзя, иначе всё -  конец придёт. А я вот уже посчитал…. Не так уж и много -  всего  сто семь душ. Каждого помню.  Лиц у них нет,  но хорошо помню их руки, с красными, набрякшими от туго защёлкнутых наручников, кистями. Помню сползшие вверх тюремные рубахи, заголившие беззащитное тело. Помню мозолистые, в трещинах пятки,  обнажившиеся  из-под спавших тяжёлых башмаков…. Все сто семь стоят передо мной:  и толстые и  худые, и молодые и старые,  - с одинаковыми зелёными пятнами на затылке или во лбу…

*  *  *

Надо  глаза завязать портянкой.
Я «стояком» буду…
В темноте, неожиданно, появилось чувство уюта и спокойствия. Волнение прошло. Повязка на глазах отделила меня от всего мира.
Уже недолго…
На ощупь приставить ко лбу ствол «Макарова»…
Вроде вот здесь доктор всегда кистью  рисует.
Ха-ха! Сто восьмой будет без зелёного пятна!
Непривычно нажимать на курок, держа пистолет не за рукоятку…
Сейчас, наконец, узнаю, что ОНИ все чувствовали…
Поехали…