requiescat in pace

– Напиши обо мне. – это было единственное, о чем он попросил меня в нашу последнюю встречу. Возможно, предчувствуя близкую и окончательную смерть, он хотел хоть что-то оставить после себя, в заключении своей яркой и нелепой жизни.

Я помню его лицо – лицо манкурта или даже отарка, в которого превратился мой старший брат. Нелепую полосатую кепку на лысой голове, скрывающую кое-как затянутые кожей чудовищные ямы и разломы в черепе. Абсолютно чужое лицо и чужие глаза, в которых не сталось ничего от него прежнего. Он уже не был моим братом. Это была лишь его зыбкая тень, изломанная физическая оболочка. С первого взгляда на него было ясно, что ему уже некуда и незачем жить.

До этого я никогда не общался с зомби.

Сидящий передо мной на стуле был внешне вполне спокойным и вменяемым, но тем не менее очень опасным и непредсказуемым человекообразным существом, начисто лишенным совести и сострадания. Существом, которое вопреки всем медицинским канонам каким-то чудом задержалось дольше положенного срока в мире живых, на беду себе и окружающим. От него самого; от его странной речи, путаной мимики, неестественной позы и жестов ощутимо веяло даже не безумием, а тленом – чем-то загробным и запредельным.

Он вышел из комы спустя год после той страшной аварии, когда его мозги собирали с асфальта лопаткой. Аварии, в которой погибла его жена, а вместе с ней и его будущее. Он воскрес из мертвых, когда уже не оставалось никаких надежд. Да и не было уже никакого смысла воскресать. Но он в очередной раз, исключительно по привычке, выкарабкался с того света. Как оказалось, на этот раз – напрасно.

Я любил своего брата, но этому незнакомому, внушающему ужас существу я из самых благих побуждений желал скорейшей смерти.

– Напиши обо мне.

Я недоверчиво смотрел в его непроницаемое лицо и пытался понять, что из рассказанного им было привычной ложью, а что – причудливым продуктом уже нечеловеческого сознания, теплящегося в остатках исполосованного скальпелями мозга.

Именно об этом я решил наконец написать.

* * *

Это оказалось сложнее, чем я думал.

Легко писать в качестве развлечения, на абстрактные темы, привычно огребая овации или помои от неизвестных тебе людей. Но очень трудно писать о родных, даже (а может, тем более?) давно умерших людях. Невероятно тяжело подбирать нужные, правильные слова, отсеивать фальшь и украшательство.

Нет ничего похабнее и гнуснее, чем превращать собственные тяжелые воспоминания в товар. Шлифовать и вылизывать текст, стремясь сделать его симпатичнее и ликвиднее, чтобы зацепить, растрогать безликую аудиторию и положить очередной виртуальный пятак в бездонную копилку своего честолюбия. Этим я не собираюсь заниматься. По крайней мере сейчас.

Я не стал бы писать о нем, не попроси он меня об этом. Даже спустя много лет эта странная просьба не дает мне покоя. И не даст, пока я не выполню ее.

* * *

У меня никогда не было родного брата, поэтому старший двоюродный брат был кумиром моего детства. Очаровательный проходимец, стиляга на грани мажорства, любимец женщин без пяти минут альфонс, красноречивый и убедительный оратор, певец с прекрасным голосом ... никогда не изучавший музыку, но от природы умевший играть на всех музыкальных инструментах, и т.д. и т.п. – в детстве эти яркие и ничего не значащие фантики кажутся притягательными и значительными.

Он был невероятно одаренной личностью, истероидом и позером. И еще, он был патологическим лжецом, Лжецом с большой буквы. Конечно, все мы по мере необходимости врем, кто-то больше, кто-то меньше, но он был единственным известным мне человеком, который превратил ложь в высокое искусство. Именно в искусство, а не просто в средство обмана и зарабатывания денег (поскольку денег он так и не заработал). Ему безумно нравился сам процесс искажения реальности. Он лгал так захватывающе, чарующе, самозабвенно и убедительно – что и он сам, и слушатели начинали верить в самую кошмарнейшую ересь в его исполнении. Из него получился бы замечательный писатель. Или харизматичный политик.

Он был очень противоречивой и яркой личностью. Любящий сын и брат, отвратительный муж и отец, добрый и лживый, сентиментальный и циничный, преданный и ненадежный. При его многочисленных талантах весь мир лежал у его ног. Он мог бы стать кем угодно, преуспеть в любой сфере – если бы ему хватило усердия и постоянства хоть в чем-нибудь. Но он разбазарил себя по мелочам, не дожив до сорока и прийдя в итоге к столь жуткому финалу.

С самого детства он был одержим демоном саморазрушения. И одновременно был очень жизнелюбив. Несмотря на то, что жизнь много и жестоко (по заслугам!) била его, он каждый раз поднимался на ноги. Так, угодив на нары в разгар перестройки, он очень быстро адаптировался к новым условиям, в рамках тюремной самодеятельности сколотил джаз-банду и завоевал бешеную популярность, выступая с концертами сначала на именинах кума и его свиты, а потом и по всему округу. Этакий тюремный «Ласковый май». Он сам писал стихи и музыку. Я слушал его кассеты – очень глубокая и тонкая лирика, которую язык не поворачивается назвать шансоном, рядом с которой раскрученный блатняк того же Круга смотрится жалким овечьим блеянием.

Он каждый раз поднимался, оставаясь все тем же – пусть непутевым, но добрым и жизнерадостным, моим старшим братом. Всегда, кроме того последнего раза.


<продолжение следует>