Утро.

Бронзовый свет, пробиваясь меж тюлевых занавесок, освещает грязную комнату. На деревянном полу сигаретные бычки, пена высохших плевков и темное пятно большого человека. Под головой человека свернутый рулетом свитер. Человек отдыхает. Ему видятся теплые пляжи, высокие женщины с белыми волосами, кувшины сладких вин и нежный шепот ветра. Граница безмолвия тает на губах под беспокойный трезвон заводного будильника.

Утро.

Высунувшись из окна по грудь, Аркадий посылает парочку сонных улыбок проезжающим мимо курсисткам. Убедившись, что ни одна из курсисток не обратила внимания на только что проснувшуюся себя, Аркадий домысливает картину предстоящей трапезы уже сидя в фанерной будке гаражного сторожа. Бутылка и два граненных стакана под хрустящий аккомпанемент классического огурца, наполняют незатейливое убранство помещения радостным бронзовым светом похмельного оздоровления. Света настолько много, что его сразу же хватает на скорое завтра.

Утро.

Тюлевых занавесок больше нет. Все спалил свет. Курсистки по утрам более не проезжают. Видимо их обиженных по другим дорогам теперь носит черт. Сызмальства был приучен к наблюдению, и вот так вот охолодить утром. Это ж надо.

Утро.

Будка шатается не в пример другим. Среди каменных шатров шатающаяся фанерная будка выглядит вызывающе. Брат Аркадий придет скоро и успокоит её. Надобно только дождаться.

Утро.

Газетная статья, скомканная на полу меж ножек облезлого табурета. И странный заголовок или точнее его часть «…втор дома Романовых» сверлит голову, не дает покоя. А свет все ярче и нестерпимее. И уже ужас, от того что фанера может загореться. Но брат Аркадий успокаивает, говорит, что свет не для того здесь. Ему бесов надо сжечь, а до фанеры ему никакого дела нет. Но «…втор» что же это за «…втор» такой. Развернуть да поглядеть, но чувствует он, что так нельзя, что не по правилам так. Будто бы самому нужно дойти. Будто бы проверяет его на слабость кто-то.

Утро.

Нельзя больше терпеть, а в окошко выглядывать пока рано. Но и курсистки уже более не интересуют его. Только мысль одна о загадочном «…вторе» в голове вертится. И спешит он, надевает трико еще одно, и к будке, к заголовку бежит. Не выдержал. Чисто в будке и табурет стоит в углу, а не там где прежде. И бутылок пустых нет и полы вымыты и коврик какой-то дурацкий положен. А у стенки на тахте двое сидят и грустно смотрят на вошедшего, будто бы только его и ждали. Но нет дела вошедшему до людей этих. Его заголовок, «…втор», его интересует. Но статьи нет больше. «Где статья?» - кричит он. Но его уже куда-то ведут, не слушают его, а загадка все неразрешена. И мучается, мучается…

Утро.

В больнице все та же борьба, но крики другими стали, не кричит он о том, чтобы отпустили его, что рано еще ему, а кричит он о том, что понял все, что  «…втор» это автор и что «он» это и есть - автор дома Романовых. Но борьба за истину иглою заканчивается. И покоренное тело опадает на жесткие простыни, с последней мыслью, что брат Аркадий так наверняка и не узнает, что «он» …

Утро.

Одиноко Аркадию.
Еще бы.
Без бога-то.