Как же все-таки хорошо бывает лежать вот так вот лицом прямо на прохладном полу. Так, что видно мельчайшие подробности – крошки, частички грязи, волоски. Все это близко-близко, практически на уровне твоих глаз. Рядом ножки кухонного стола и табуретки. Здесь, можно лежать, притворившись мертвым, и пусть  над твоей головой проносятся ураганы, цунами, кометы и революции.
И он лежал. Главное - это не сопротивляться и постараться не подавать признаков жизни. Тогда, возможно, его не изобьют сильно. А разбитая губа не в счет. И, правда. Отчим удовлетворился двумя пинками в бок. А теперь главное не смотреть в ту сторону, где ритмично дергаются волосатые ляжки отчима, под которыми видно тело его матери. А она скулит как побитая собака.
Но в другую сторону тоже не посмотришь. А посмотришь, так опять увидишь маленького человечка без лица. Ну, не знаю, как это описать. Не просто – нет носа, губ или глаз. А вот нет лица и все тут. И это почему-то страшно. А этот карлик протягивает к тебе руки и шепчет отсутствующими губами: «Позови меня. Согласись и я помогу тебе». Ну, уж нет. Я – сам.
Он осмелился подняться лишь когда отчим, удовлетворившись, ушел спать в комнату. Мать сидела на табуретке, периодически наполняя водкой обыкновенную чайную чашку, и дрожащей рукой подносила ее к губам. Он подошел, что бы пожалеть ее. Но, вместо объятий единственного родного, и также попавшего в беду человека, получил звонкую оплеуху. Был обозван и послан куда подальше. Идти было некуда. И опять был слышан этот шепот: «Позови.. Согласись..». 

Милицейский чин вел ее по гулкому коридору. Как и все люди подобного сорта, он был нагл, похабен и жирноват. Шел неспешно, переваливаясь с одной ноги на другую, и комментировал происходящее:
- Ну, зачем ты опять приперлась? И чего тебе дома то не сидится? Мужика тебе надо настоящего, вот что. А ты все лазишь к нам, с этими малолетними ублюдками возишься. Да ты знаешь хоть, что он наделал? Он отчиму горло во сне перерезал, кожу с лица снял и на волейбольный мяч натянул. Мать сжег заживо, предварительно отрезав руку.
Вот, наконец, и камера. А он просто маленький напуганный ребенок. И совсем не убийца. Просто обстоятельства так сложились. 
- Не бойся малыш. Я пришла, чтобы помочь тебе. Я не дам им обидеть тебя. Я все знаю. Знаю, что тебя били и издевались над тобой. Знаю, через что тебе пришлось пройти. Я сама прошла через такое. Позволь мне помочь тебе.
Он поднял на нее глаза. Тут, наверно, должно было бы последовать описание этого взгляда. Что-то вроде: «Его глаза были как два бездонных колодца во тьму», или «его глаза были двумя горящими углями (ледяными озерами)». Но ничего такого не было. Он просто поднял на нее глаза и сказал:
-    Не надо. Я – сам.

Через пол часа после ее ухода, дверь в камеру снова открылась, и к нему ввалился тот самый милицейский чин. Только выглядел он не так спесиво. С удивительной сноровкой для своего грузного тела бухнулся на колени перед маленьким мальчиком и уперся лбом в холодный пол.
- Приветствую тебя, мой господин. – прокричал он неожиданно высоким голосом. – Наконец-то мы дождались твоего прихода.