Здесь дожди как вечность
А когда здесь солнце
На душе покой (с) - Слава Лапин

Слева от меня сверкает бесконечное море. Океан. Его дыхание доносится до меня тугими толчками прохладного воздуха. Внизу несильный ветер, и поверхность воды покрыта крупной рябью. Сверху этого не видно, но фиолетовая гладь покрыта таким количеством желтых и белых искр, что в сторону океана, не зажмурившись, можно смотреть только несколько секунд. Я не могу надышаться чистым, напитанным солнцем и кислородом, воздухом. Я дышу осмысленно, словно принимаю пищу, это не просто рефлекторная деятельность гортани и легких, я открываю рот, делаю глубокий вдох. В конце вдоха закрываю глаза, потом открываю подрагивающие веки и делаю выдох. Воздух пахнет морем и травой. Я сижу, поджав ноги на бесконечной равнине. Здесь, вверху, дует ветер. Он дергает меня за легкую одежду, гонит серебристые волны разнообразных форм, делая их из темно-зеленой, плотной и гладкой травы. Трава выше моего колена, ее листья снизу серебристые, как будто покрытые белой металлической пыльцой. Справа на горизонте, нет, ближе - километрах в тридцати, торчат сопки, а впереди и сзади теряется в дрожащих слоях воздуха горный уступ, на котором я нахожусь. Взглянув вверх, я смог удержать взгляд лишь несколько мгновений. Не выдержав потока солнца и летящих с дикой скоростью облаков, веки закрылись сами. В уголках глаз выступили маленькие слезинки, и на сетчатке остались желто-серые пятна ожога. Это поможет прожить мне еще один день - я резко выдохнул воздух, резко ставший затхлым и вонючим.
Сегодня я увижу другое море.

Хули вы там дрочите, бляди сонные??!! Голос бухого с вечера и не проспавшегося бугра. Наша шхуна ночью убежала в Японию сдавать гребешка, а нас оставили в каком-то брошенном сарае под присмотром бригадира, алкаша и рецидивиста. Море в пятидесяти метрах от нас, за спиной облезлая сопка с глиняными, оползшими склонами. Кострище и личная палатка бугра, кстати, у него есть и пистолет. Пока что он, даже будучи пьяным в гавно, ни разу не доставал его при нас. И это очень хуево - верный знак, что если он достанет из кармана пушку, кому-то не жить. Мы с ним не общаемся, едим, когда он предлагает и встаем, когда он начинает орать, а делает он это, когда его рация оживает и из-за скалы выбегает ржавая шхуна. Пока спускают Ахиллеса, мы моемся морской водой и пьем из полторашки речную воду. Завтрак на борту и переход к гребешковой банке. Возле какого мы острова, я не имею даже приблизительного представления, и даже не знаю, Курилы это... или Америка? Но, судя по ежедневным дождям, туману и свинцовому накату - по любому Курилы.

По началу все было вполне, лазили по дну, выпивали - немного (!) с кэпом. Потом началось...
- А когда деньги отдадут?
- Ну, щас к макакам сбегаем, там эта, они нам долг вернут, и эта, расплатимся.
Через неделю снова тот же  вопрос.
- А, да у них самих пока голяк. Не парьтесь, парни, мы не кидаем.
Еще через неделю.
- Блядь, да заебали! В сейфе деньги, это самое, у нас расценки поменялись, надо ээ, перерасчет сделать, эээ, за жрачку вычесть, и все.
Дальше интересно? Дальше скучно - всех нас кидают, печально, когда это понимаешь задним числом. Вскоре дали понять про пистолет и рассказали пару историй, была драка, которая расставила все по местам. Нас отпиздили и мы успокоились, смешно звучит? Ну смейтесь, хули, мне все равно. Просто мы всегда надеялись - бабки то в сейфе, мало ли, конфликт. В мужском коллективе это нормально. Кто-то напрягает, кто-то работает.

Позавтракав, не имеющей названия, японской хуйней и попив отечественного чая, я окончательно проснулся и ощутил, как мне плохо - гудела голова, тошнило, тряслись руки, а на краю поля зрения плавали, меняя очертания, непрозрачные пятна. Рабочая глубина 30-40 метров. Несколько часов в день, в течение которых тебе сбрасывают на дно пять двадцатилитровых аквалангов. Всплытие, сон, еда и снова спать, ресурс организма тает с каждым днем.

К обеду волнение улеглось, мы как раз дошли до банки. Мотор заглушен, якорь вцепился в гравий, под бортами хлюпает вода - это начало работы. На улице, как всегда, легкий туман и перманентная морось. Начинаем. Со свистом и клацаньем легочников, дышим через загубники. Все молча. Мы не разговариваем друг с другом - не так стыдно... со шлепаньем подходим к бортам, судорожный вдох и покалывание в сердце, с плеском прыгаю в воду, и какая-то веревка под бортом сдергивает маску. Блядь, плохая примета! Зажмуриваю глаза, чтобы не щипало, они и без того болят и гноятся, на ощупь возвращаю маску на место и продуваюсь. Во время парения в глубину, вспоминаю, с каким восторгом раньше всегда начинал погружение. Восторг от первого сданного зачета, когда, нырнув в мутный бетонный бассейн, нащупал на дне маску и акваланг, как судорожно нахлебавшись затхлой воды из гофрированного шланга, сумел надеть и то и другое первым из группы - лучший результат, и с первого раза! Как в четырнадцать лет нырял с трубкой и в ластах на одиннадцать метров. Вода внизу ледяная, от холода немеет даже лицо. Отец подарил мне маленькую китайскую надувную лодочку, конечно, она вскоре лопнула по шву, даже удивительно, что протянула целых два лета. Я стоял, с насосом в руках, окаменевший от детского горя, а из огромной дыры в носу лодки вылетал прозрачным паром сжатый воздух. Отец был ужасно горд моими рекордами, он никогда не показывал виду, но я прекрасно видел его, как будто бы строго сжатые губы и улыбающиеся глаза.
- Никогда не кури, сынуля, никогда, я тебя очень прошу.
Какой же он славный, мой папа. И я не курил, я нырял, каждое лето, каждый день. Как я попал сюда? Так же, как многие молодые, кто хочет денег. Денег, мотоцикл, снегоход, джип... непременно Кукурузер 80, нет, лучше семидесятый, квадратный и лупоглазый - он стильный, брутальный... И мы готовы для этого работать, проливать свой пот и кровь. К смерти каждый идет своей дорогой, куда бы он не отправился.

Вверху все непроглядно серое, я дорабатываю на всплытии последний акваланг, почему никто не поднимает питомзу, набитую гребешком?  Это настораживает, приближается поверхность и уши на воздухе начинают слышать совсем по другому. За эти несколько часов я и забыл, какое оно бесконечное, даже дождевое - небо. Цепляюсь за свой сигнальный буй, эти пидоры даже специально красят их в шаровый цвет, чтобы не было видно, на шхуне из документов только две колоды карт. Блядь... от страха в груди моментально возникает вакуум, и без того измотанное сердце бьется, как сумасшедшее. Не видно ни шхуны, ни лодки. Я даже не знаю, где ближайшая суша, и что теперь толку от дорогого японского компаса? Вдруг я слышу какой-то далекий звук, дыхание перехватывает от мгновенно появившейся и умершей надежды - потому что я узнаю этот проклятый звук. Сторожевой катер... уходит.

Может быть, всего в сотне миль от меня, вспарывает поверхность океана веселый и сверкающий американский лайнер, где-то рядом, в кунаширском  Пентагоне бухают и курят химку безбашенные и такие родные сахалинские рыбаки... Обхватив обессиленными руками мокрый буй, я беззвучно плачу.