В свое время пришлось мне посетить замечательный город Русского Севера – Каргополь.
Ныне маленький и почти забытый, он однако не моложе Москвы, и является одним из последних памятников архитектуры северного русского зодчества.
В силу определенных причин мне нужно было пребывать там «инкогнито», так сказать, и мои северодвинские партнеры дали мне адрес, где бы я смог остановиться.

Не без труда я обнаружил указанный дом – двухэтажный, деревянный, весьма неприглядный, он напоминал полувымершие деревни.
Однако это был жилой дом на четыре квартиры, граничивший с одной стороны с пятиэтажками, подпираемый частным сектором с другой стороны.

  Поднявшись на второй этаж я сверился с листком , на котором был записан адрес и Имена-Отчества хозяев, затем позвонил в дверь.

  Дверь открыли без вопросов «кто там?».
На пороге меня встретила очень пожилая благообразная женщина.
- здравствуйте, Серафима Михайловна. Ваш адрес мне дал N (в силу определенных причин мне не хотелось бы упоминать этого человека). Мне бы переночевать. Я заплачу.
- проходите, молодой человек, раздевайтесь, пожалуйста. Есть у нас комната, вечером поужинаем, утром позавтракаете с нами. Помыться можно будет – вода есть, колонка только барахлит у нас немного.
- Спасибо большое. Вот Вам, пожалуйста – я протянул хозяйке двадцать долларов.
- Многовато.
- возьмите, пожалуйста.
- Пойдемте, я Вам комнату покажу.
Мы описали какую-то замысловатую дугу по коридору, затем спустились на этаж ниже. Вот чудеса архитектуры – я ни до, не после не встречал двухэтажной квартиры, чтоб входная дверь была на втором этаже.
Комната была чистой, с тумбочкой, фотопортретом Гагарина , платяным шкафом и кроватью.
- а белье здесь вот будет – хозяйка открыла шкаф, где помимо белья висели какие-то платья, и пару костюмов.
- это моя со стариком рухлядишка – сказала Серафима Михайловна. Одевать не одеваем, а выбросить – не за чем.
Я с интересом посмотрел на пиджак, горделиво вывешенный поперек шкафа. Такой есть в любой семье, где живы ветераны войны. Если ветеран офицер – то вместо пиджака –китель.
На пиджаке, помимо юбилейных военкоматовских медалей гордо разместились орден Славы, «Кенигсберг» и медаль «За отвагу» на квадратной колодке, стало быть первых лет войны.
А хозяин то боевой мужик, подумал я, по старому – Георгиевский кавалер. Орден Славы так просто не давали.
- пойдемте что ли ужинать – вывела меня из размышлений хозяйка.
Мы сложной траекторией поднялись на второй этаж, где на кухне сидел громадного роста седой как лунь старик. Вспомнив содержание записки, я поздоровался.
- добрый вечер, Андрей Иванович.
- Андриан, приветливо поправил меня хозяин, с трудом привстав из-за стола. Только сейчас я заметил, что с ногами-то у него беда – он опирался на палку, вторая же палка была прислонена к столу.
- сидите, пожалуйста, Андриан Иванович.
- так и ты присаживайся, в ногах правды нет.

Как бы разговорить этого героического деда, подумал я . Ведь есть о чем ему рассказать, а мне не грех послушать. Действовать я решил простым и наиболее проверенным для русского человека путем.
- а может мы выпьем с Вами за ужином. Немножко. Я бы и сходил, а то, как говориться «сухая ложка рот дерет»
- а давай выпьем. Ты не против, Серафима?
- да выпейте, что ж мне с вас взять.
Я мигом оделся и следуя указаниям хозяйки обнаружил на площади ныне забыто чудо экономики под названием «Коммерческий магазин». Для тех кто совсем молод, поясню – сия торговая точка могла торговать любым ходовым товаром – от турецких порток то мягкой мебели, Лишь бы спрос был. Ну, и естественно, без водки никак.
Выбор напитков показывал капитуляцию местных производителей перед германскими и польскими.
Не решаясь испытывать судьбу я тут же поменял на рубли пятьдесят долларов у нахохлившегося за прилавком кавказца, затем приобрел штоф 0.7 Smirnoff Silver, лелея надежду что дороговизна и замысловатость бутылки несут в себе гарантию от подделки. Подумав я взял пару пачек  State Line.

К моему возвращению на столе был уже накрыт ужин – яичница, сало, лучок, хлеб…
- кучерявенько – прокомментировал штоф Андриан Иванович.
Первый тост я предложил за хозяев. С нами выпила и Серафима Михайловна, выпила, как положено воспитанной русской женщине – не до дна, а пригубив.
Мы же с хозяином выпили по полной стопке граненого стекла, которые еще именуют «сталинками».
Я вздрогнул от 50-градусной крепости, хозяин же пожевал губами, медля с закуской.
Разлили и по второй.
- давайте выпьем, что бы никогда больше не было войны – произнес Андриан Иванович.
За это то дна выпила и хозяйка.
Мы немного помолчали.
- а расскажете про войну, Андриан Иванович – попросил я.
- Что тебе раскказать-то?
- Все расскажите, я уверен, Вам есть что рассказать.
- Давай помянем сначала – третий тост мы выпили не чокаясь, все до дна.
- ну, вы сидите с дедом, а я пойду уж – сказала Серафима Михайловна. А то накурите сейчас, да и вставать мне рано.
На столе появилась незамысловатая, внушительных размеров пепельница, к моему облегчению. Признаться мне сильно хотелось курить, но без разрешения хозяев курить в доме я не осмеливался, а выходить, в надежде на рассказ, мне не хотелось.
От предложенных сигарет хозяин отказался, с шумом продув гильзу «Беломорканала».
- давай еще по одной – предложил он.
Мы выпили, и Андриан Иванович окутав комнату табачным дымом начал свой рассказ.

« Сам я не каргопольский. Родился я в 1917 году – как в песне «молодая комсомолка – октябрю ровесница». Так вот – родился я в Ушково – это деревня в киломЕтрах двадцати отсюда. Ну да сейчас нет ее уже. Еще при Брежневе последние старики померли, а молодежь и того раньше разъехалась.
  Народ жил у нас просто. Рыбу ловили да по воскресеньям Богу молились.
Труд это всегда был артельным. Карп Ильич – артельный староста, мужик был основательный, посудина была егоная, поэтому он после продажи улова получал на двадцать паев больше остальных. Ну так и он и сыновья его работали с нами на равных, а зимой судно в пригодности поддерживали. Однако при Советах видать понял что к чему – передал ее в коллектив.
Потому раскулачивания у нас не было – артель переименовали в рыбколхоз, Карп стал председателем.
И так дотянул он до 1935 года.
Я работал уже вовсю…а то – шесть классов закончил – и в колхоз.
Так вот. В 1935 году Карпа все же осудили, но не сильно – выслали его с семьею в Даурию. Он Бога гневить не стал, собрался и уехал.
В том же году церковь каргопольскую – а своего то храма у нас не было, в город ездили, решили закрыть.
Как сейчас помню, какой-то пьяница полез на купол – крест порушить, да начал его ломать, сверзился и расшибся насмерть.
Вон в окно посмотри – так до сих пор и стоит крест-то набок наклоненный.
Больше охотников лезть не нашлось, храм закрыли, а отца Феофана увезли приезжие милиционеры. В Архангельск, кажется, а может нет – не знаю.
В 1937 году попали мы на озере в шторм. Ты не скалься – на пресной воде то же качает.
И уже у пристани я за борт сверзился и мне тогда бортом и пристанью обе ноги перешибло. Хорошо, что вытащили – а то так бы на дно и ушел.
Отвезли меня в Северодвинскую общественную больницу. Так я в первый раз дальше Каргополя уехал.
Как сейчас помню доктора – Яков Наумыч. Из Петербургских евреев. В начале тридцатых за что-то из Ленинграда его сослали. А здесь осел. Начальником отделения был.
Он мне ноги и поправил как надо. Шибко бегать ты, конечно, Андриан уже не побежишь, говорит, но на свадьбе танцевать будешь.
И слово свое сдержал.
Я даже и не хромал практически, только если больше трех часов на ногах крутить ноги начинает – перешибло мне там чего-то. Ну да на судне есть где присесть – стал я дальше работать. Правда призыв свой пропустил – почил врач в комиссии мое дело и отложил его.
Так я в деревне и остался. Попал я в ополченский призыв. А ведь когда война-то началась, то мы все думали что месяц-два, ну три от силы – и победа будет наша. Как в песне «малой кровью, могучим ударом».
И по этому когда немец попер, то страшно было, да же по радио слушать.
Каждый день слышишь, какие города отдали…
Тут и наш призыв собрали и повезли. Плохо нас везли, да и кормили плохо…
Эшелон наш тихо ехал,  и все как понимали – не воевать, умирать едем.
Оружие на месте выдали – по винтовке с одной обоймой, да и тех на всех не хватили.
Бросили нас на лужский рубеж. Пехота она конечно, царица полей, только в поле-то больше всего и гибнет народу…
  Поставили нам задачу выбить немца с такого-то рубежа.
Там до поля, где их окопная линия была, лесок небольшой. Мы этим леском – и в атаку.
Лейтенанты, что с нами были – мальчишки совсем – мне ровесники.
С одними пистолетами вместе с нами.
И ста метров не прошли – такой огонь немцы открыли, что мы легли.
По нам из минометов.
Побежали обратно, в лес.
Офицеров почти всех выбило.
Страшно было, очень страшно…
Тут нас артиллерия стала накрывать – и мы из леса обратно, к своим..
И вот бегу я, хорошо винтовку не бросил и слышу «Андриан, помоги..»
Смотрю сидит под сосной паренек, в одном вагоне ехали мы , а у него толи осколком то ли еще чем живот посечен, так что кишки наружу.
Испугался я, сделал вид что не слышу дальше бегу.

А на нашей стороне леса – уже заградотряд НКВД.
Все здоровые, c автоматами.
Первую очередь дали поверх голов, потом какой-то ихний офицер застрелил из пистолета двоих, кто ближе всех к ним подбежал.
Мы легли – ни туда ни сюда.
Ждем.
Команда перегруппироваться в лесу и приготовиться к атаке.
Мы обратно в лес.
Смотрю, паренек тот, уже мертвый под сосной сидит.
Но из леса не выходим – страшно, очень.
  С час проходит – слышим шум – идет с нашей стороны с батальон моряков.
И прямо в полный рост на немца.
Ты «Чапаева» смотрел?».
- Да, конечно.
« ну идут они , как в кино, где психическую показывали. Только без музыки, и не строем. И похоже, что и оружие то не у всех. И вроде как пьяные.

Немец по ним из пулеметов, они побежали. Только не как мы, в лес, а на немца.
Тут кто-то кричит из офицеров – вперед, в Бога душу мать..
Мы тоже из леса.
А там моряки уже немцев в траншее режут.
Никого живых не оставили.
Правда и их больше половины на поле осталось.
Мы по траншеям да с убитых оружие снимать.
А немец-то хорошо был вооружен да одет, обут. Фляжки с водкой, галеты, шоколад.
Там в траншее, первый раз поели мы хоть не бурды.
Только я стал окапываться поудобнее – слышу шум справа – это их стрелок шевелится.
Думали убитый, а он толь без сознания, толь контузия. И автомат на меня.
Сзади на него матрос как прыгнул – и ножом ему горло – от уха до уха.
Снял с него автомат, подсумок.
На вот, село – это он мне – возьми ножик немецкий , пригодиться.
Подай-ка мне нож вон из того ящика буфета.»
Я открыл массивный ящик и подал сверток хозяину.
« Смотри – вот он.»
Передо мной был не штык-нож, не эсэсовский кортик, очень хорошей работы охотничий кинжал с ручкой из кости какого-то животного.
«Sulzer» - прочитал я на клейме. Этот швейцарский производитель и тогда и сейчас ценился куда больше , чем даже прославленная Золлингемовская сталь.
Такой нож мог позволить себе не каждый. Интересно, как привела судьба его хозяина умирать под Лугу? Этого уже никогда не узнать.

« Держи, пехота. И не грусти Капустин – выебут – отпустят – подмигнул мне моряк.
Держитесь тут, а нам дальше умирать.
- а кто Вы, дяденька – как сейчас помню, почему-то именно так обратился я к нему.
- шрафной батальон Балтфлота – ответил мой спаситель и повернувшись, направился к своим.»
За разговором штоф как-то естественным путем подошел к концу.
- Может? – я показал на него глазами хозяину. Я сбегаю.
- да не мешало бы.
Я пулей, хоть и чуть покачиваясь влетел в коммерческий, который к счастью был открыт.
Smirnoff был, похоже представлен в единственном числе, поэтому я, поколебавшись выбрал «Сибирскую».
  Вернулся я еще быстрее, чем бежал за бутылкой.
- а дальше что было? – произнес я разливая.
- Дальше? Ну слушай дальше.

Окончание будет скоро.


Гринго.

14.03.2008