Вблизи забытого в степи хуторка разместилась потрёпанная деникинская часть.
Был полдень. Солнце стояло в зените... в зените было длинное, жаркое лето.
Беспощадный зной терзал людей, траву, деревья и скот.
Деникинцы порывались выйти из окружения, непрестанно ища бреши в обороне противника. После двух недель непрерывных боёв убыль в полку была такова, что ротмистр Чердынцев, принявший командование над остатками разбитых частей, оказался вынужден сделать своим помощником по разведке грузинского князя Мдивани.
Единственного оставшегося в живых офицера в чине штабс-капитана.
И в то же время – известного в полку пьяницу, дебошира и бабника.
Высунувшись в разбитое окно, Мдивани окликнул вестового Ермолая, которого все звали «дядя Ярмоха»:
– Левкоева ко мне... Живей, шэни дэда!
Ярмоха – пожилой, нескладный и рыжий, которого полковник Сергеичев, ныне покойный комполка, самолично выгнал когда-то из строя со словами: и чтоб я это пугало больше не видел! Расстреляю, к чертям свинячьим!! – искренне обрадовался поручению.
Подойдя к умывальнику, Ярмоха наскоро сполоснул потное лицо. Вытерся расшитым полотенцем – и вперевалку зашагал к подножью холма, на котором раскинулся хуторок.
Внизу, в лощине, блестел серебристой лужицей омуток с ключевой водой. Там, у воды, Ярмоха и рассчитывал найти своего приятеля, посыльного Митю Левкоева.
.
Подружились они на почве общей отверженности.
Полгода назад, после одной из кровопролитных атак, двадцатилетнего Левкоева  обнаружили стоящим на коленях на дне окопа. Несчастный Митя, корчась от удушья и рыданий, стоял на коленях над трупом красноармейца, порубанного чьей-то бедовой казацкой шашкой... Оказалось, что рвавшийся в бой Левкоев – гимназист-недоучка, ставший приказчиком модной лавки в самом центре Ростова – органически не переносил вида крови! При виде кровоточащей ранки у него непроизвольно начинался панический приступ, напоминавший, по симптомам, грудную жабу.
После часа разговоров и насмешек Митю перевели в посыльные.
Надо сказать, к новым своим обязанностям он относился столь же ревностно, как и раньше – к званию пехотного юнкера.
Митя кивнул подошедшему Ярмохе, уныло рассматривая отставшую от сапога подошву. Ярмоха остановился, с шумом перевёл дух. Оглянувшись, сунул вечно полуголодному Мите краюху хлеба, посыпанную крупной серой солью.
Потом взял из Митиных рук сапог и сказал: ничего, ступай... поправлю чуток!
Несмотря на крайне нескладный вид, Ярмоха имел в полку репутацию мастера на все руки.
.
Осчастливленный, Митя хлопнул Ярмоху по плечу и отправился в мазанку, к князю.
Где и получил приказание: немедля седлать Сутягу – лучшего жеребца из остатков полковой конюшни – и провести скрытую разведку береговой линии.
Верстах в трех от хутора, где стояли деникинцы, протекала неширокая, но бурливая речка Омуга. Узнай, втолковывал Мите князь, существует ли на подходах к реке сплошная линия обороны, или же остались только разрозненные дозоры?
Но с чего это посыльный – и вдруг в разведку?
Мдивани просто жаль было отправлять под пули кого-то более расторопного.
Не ровён час, налетят красные... какими силами прикажете отбиваться?
Каждый человек на счету. А Митю, если и пропадёт, не жалко.
.
Проходя через сени, Митя обратил внимание на приготовленную Ярмохой для чистки и точки коллекцию княжеских кинжалов.
Свою коллекцию Мдивани всячески оберегал и очень ею гордился.
Остановился Митя – и вдруг засмотрелся на блестящие, узорчатые лезвия, тускло мерцавшие в полумраке. Затем, не понимая, откуда в нём взялось столько дерзости... позабыв и о приличиях, и о судьбе приятеля, Левкоев схватил с разложенной тряпицы узкий, обоюдоострый стилет и воровато сунул в рукав. 
Если что, в драке нож надёжней нагана...
.
Правым берегом Омуги служил высокий край огромного песчаного оврага.
По весне, небось, паводком заливает, подумал Митя...
Рассмотрев издалека берег и ничего подозрительного не обнаружив, Левкоев решил подъехать поближе. Неловко, неумело пришпорил коня...
Обозлённый Сутяга ударил задом, вышибив из седла посыльного, и скрылся из виду. 
Митя сильно ударился о землю. Затем скатился, подняв тучи пыли, ниже – на дно оврага.
Здесь было сыро и душно. Привстав, Митя огляделся по сторонам и заметил, что вокруг, даже под ногами – непрерывно движущаяся чёрная, зеленоватая и серая плоть.
Свитые в огромные клубки, на дне оврага маслянисто блестели, шевелились, шипели десятки, а может, и сотни ядовитых степных змей...
Левкоев придушенно завопил.
Даже залаял от ужаса: ай! ай! ай!..
.
Волосы на голове посыльного поднялись дыбом; глаза вылезли из орбит.
Словно желая стать незаметнее, Митя опустился на четвереньки и пополз к отвесной стене оврага.  Добравшись и приникнув всем телом, он принялся карабкаться по стене наверх, подвывая и цепляясь за каждую трещину. Внезапно из-под ног обрушилось вниз несколько мелких камней.
Как показалось оглянувшемуся посыльному, камни с чмоканьем влетели в один из клубков, выглядевший особенно многочисленным.
Вздрогнув, расстроенный Митя потерял опору и соскользнул вниз.
В глазах его совершенно потемнело от ужаса. Через мгновение Митя содрогнулся, ощутив каким-то шестым чувством, что змеи совершают многочисленные броски в его сторону.
И вот она, развязка – два острых укола в голень...
Заорав от ужаса и не заботясь больше о последствиях, Митя в несколько мощных рывков выбрался из оврага. Сердце барабанило в уши пулемётными очередями, и он сжал виски, боясь, что голова сейчас разорвётся...
Стоило Мите выбраться наверх, и силы окончательно покинули его.
Или же яд от укусов начал действовать...
Левкоев выпрямился во весь рост, грянулся оземь и потерял сознание.
.
Он очнулся, когда почти стемнело.
Голова Мити лежала на руках молоденькой медсестры в изодранном белом халате и застиранной косынке с белым крестом. Подошёл, прихрамывая, бородатый казак в погонах, и Митя окончательно успокоился: свои.
Оказалось, что Левкоева подобрали остатки разбитого белогвардейского обоза – полевой лазарет и две отставших телеги с амуницией.
Старенький доктор в оборванной, испятнанной кровью шинели ввёл Левкоеву, одну за другой, несколько доз противостолбнячной сыворотки. Видимо, это и спасло посыльного... Теперь из медикаментов в лазарете оставались только стиранные-перестиранные бинты, карболка и немного йода.
Левкоев заметил, что один из раненых держит перед глазами какой-то листок и с хохотом читает его остальным, тоже покатывающимся со смеху. К ужасу Мити оказалось, что раненые читают его письмо к Ларисе, оставшееся недописанным и позабытое им в нагрудном кармане! В письме к давно потерянной невесте Митя рисовал себя непоколебимым, рвущимся в бой офицером... Чуть ли не гордостью полка.
Красная пелена застлала глаза Левкоева. Да это же красные, догадался Митя!
Они собираются меня допрашивать... а может, даже пытать.
.
Выхватив из рукава стилет, Митя несколькими точными взмахами развалил трахею бородатому чтецу, а затем и паре его слушателей. Бывший паникёр с упоением наблюдал, как из освобождённых вен и артерий, шипя, хлынули на землю потоки крови...
После этого Митя окончательно обезумел. Обернувшись к пискнувшей по-птичьи медсестре, он без размаха вогнал ей окровавленный нож в нежную впадинку между ключиц.
Медсестра упала без звука, словно овца на бойне.
Не сводя с Мити остановившихся глаз, доктор теребил рукой карман шинели – видно, пытался вытащить пистолет. Митя торжествующе вскрикнул и одним взмахом перерезал доктору горло – от уха до уха.
Оглянулся на разноголосый вопль.
.
Забросив верёвочные кнуты, в степь улепётывали ездовые...
Обойдя их телеги, Митя мимоходом скользнул взглядом по невесть откуда взявшемуся самовару. С потемневшего рыжего бока на него глядел совершенно незнакомый ему человек лет сорока, с седой шевелюрой и осунувшимся лицом.
Глаза, в чёрных подкружьях, были словно присыпаны сажей...
На минуту задумавшись, Митя вытащил из кармана докторской шинели пистолет. Обшарив остальные карманы, снял с докторского пальца обручальное кольцо и забрал документы. То же самое сделал и у остальных – кроме медсестры.
Закончив обыск, Митя завыл прерывисто, как пёс возле покойника.
Коротко пролаял: ай! ай! ай!.. И зашагал в сторону заходящего солнца.
Шепча на ходу: не выйдет... не выйдет!
* * *
Вместо эпилога – отрывок из дневниковой записи Ларисы Шагаловой:
«Стамбул, 4-ое октября.
Сегодня m-me Лаудон, бывшая экономка князей Урусовых, рассказала страшную вещь. Оказывается, вчера в одном из портовых притонов задушили шнурком русского офицера, якобы зарезавшего двух турецких проституток...
А сегодня его тайком хоронили.
Народу совсем не было. Я подошла поближе – и узнала нашего соседа по Ростову, Митеньку Левкоева... Неужели это он?! 
Митя много знал из Тютчева и Баратынского. И смешно представлял городового Онучко.
Мы даже в шутку считались одно время женихом и невестой...
Боже, Боже! Какое жестокое время!»