«При слове «Бобруйск» собрание болезненно застонало. Все соглашались ехать в Бобруйск хоть сейчас. Бобруйск считался прекрасным, высококультурным местом».
И.Ильф и Е.Петров

Сдвинутая набок, мятая фетровая шляпа прикрывала седой редкий волос бывшего члена Белокаменской организации «Вольных художников» Семена Яковлевича Коржова. На равнодушном лице, словно приколотый булавкой, располагался мягкий и красноватый разбухший нос. Прямо под носом уныло свисали длинные «горьковские» усы.

Полдень. Сделав неосторожный шаг в сторону главного здания небольшого городка, затерявшегося среди курортных гигантов самого теплого края страны, Семен Яковлевич, зацепившись правой ногой за бордюр, распластался на мягкой от июньской жары асфальтовой дорожке. Такое порой случается с ним. Зрение давно уже не то.

Припоминая давние успехи в этом незамутненном человеческими страстями оплоте нравственности (именно в этом здании, будучи еще славным подростком, Семен Яковлевич продавал свои первые, дышащие мрачным пессимизмом, картины), художник, быстро оправившись от постыдного падения, бодрой походкой вошел в белое трехэтажное здание, держа подмышкой свою предпоследнюю работу, которая носила красивое название «Смерть коммунистического ЭГО». О том, что такое «коммунистическое ЭГО», Семен Яковлевич даже не догадывался, но сама эта фраза по какой-то непонятной нам причине казалась ему потрясающе подходящей для небрежно выполненного в ядовито-красных тонах пейзажа.

На проходной сидел толстый охранник и разгадывал очередной сканворд. Посмотрев на бедноватый вид старого художника, охранник с неподдельной тоскою указал пальцем на огромную дубовую филенчатую дверь, украшенную сказочной красоты резьбой. Семен Яковлевич вежливо приподнял шляпу и проследовал в указанном направлении. За дубовой дверью находился длинный коридор, стены которого до половины высоты были окрашены зеленой глянцевой краской. Семен Яковлевич проследовал в самый конец коридора и вошел в единственную открытую дверь. Комната, в которую попал художник, была удивительно похожа на ту, в которую он когда-то входил еще совсем желторотым восторженным юношей, с множеством глупых эгоцентричных мыслей копошившихся в молодой и горячей голове. Как и в то время, за письменным столом сидела важная деловая особа и что-то пописывала в своих важных деловых бумагах. Семен Яковлевич искусственно кашлянул. Деловой мужчина оторвал взгляд от стола, посмотрел на вошедшего, а затем на зажатую подмышкой картину. И сразу же глубокая скорбь отразилась на сытом и одновременно несчастном толстом лице. По всей видимости, мужчине было неприятно осознавать, что в то время как его дети, обучаясь в единственной в городе платной гимназии, покусывали на обеде теплые свиные отбивные, в этот вот самый момент в его просторный кабинет входит человек, который всю свою жизнь посвятил искусству и благодаря этой безграничной любви к высокому, утратив способность выживать в этом капиталистическом обществе шакалов (а быть может даже и не имев эту способность вовсе), вынужден теперь бедствовать и зарабатывать себе на жизнь, продавая свои картины.
Откуда же мог, Егор Гаврилович Барсуков, начальник ***** отдела, знать, что этот бедный художник и является типичным представителем этого, как он выразился, капиталистического общества шакалов.
- Вы хотите продать свою картину? – поспешно спросил начальник ***** отдела и полез во внутренний карман своего дорого вельвет-кордового пошитого на заказ пиджака за своим прекрасным кожаным бумажником.
Семен Яковлевич обрадовался, что теперь не придется делать лишних объяснений, рассказывая о своей тяжелой жизни и благословив про себя этот славный город, положил картину на стол.
- И сколько же стоит ваш шедевр? – спросил начальник, рассматривая неаккуратные широкие мазки.
Семен Яковлевич, пытаясь придать голосу драматичный оттенок, хрипло сказал:
- А сколько вы считаете, она стоит?
И тут начальника ***** отдела охватил немой ужас. Обидеть бедного художника и сказать, что цена красной мазни, по его мнению, равняется пятистам рублей и не более, Егор Гаврилович просто не мог и поэтому, зачем-то повертев картину в разные стороны, выкрикнул непростительно дорогую для себя сумму:
- Три тысячи!
Семен Яковлевич своим красным дедморозовским носом обиженно втянул теплый воздух служебного помещения, опустил глаза вниз и драматично произнес:
- Ну, что ж, видимо такова цена, - тут художник сделал большую театральную паузу и, для пущего эффекта многозначительно посмотрев куда-то в потолок и легко потрясывая головой, добавил, - такова цена «СМЕРТИ КОМУНИСТИЧЕСКОГО ЭГО».
Эффект от произнесенного названия картины был просто ошеломительный. И теперь сопоставив нелепые красные полосы со «смертью коммунистического эго», успев при этом уместить в своем сознанье многочисленные восторженные образы руководящих лиц (среди которых был и сам глава страны) при виде висящего в его доме шедевра, Егор Гаврилович решительно изрек:
- Пять тысяч и не меньше.

Семен Яковлевич вышел из администрации довольным. Получить за часовую мазню, пятеру, было для него очень и очень неплохо. Пройдя квартал, он повернул за угол, где возле местного продуктового магазинчика его дожидалась родная Тойота. Отключив сигнализацию, художник скинул на заднее сиденье старые обноски и переоделся во все новое. До моря оставалось пятьдесят километров, а в багажнике оставалось всего четыре пока непроданных полотна.

Выезжая из славного города, Семен Яковлевич, то ли до сих пор не придя в себя от приятных мыслей об удачно провернутом дельце, то ли по какой-то другой причине, но, так или иначе, не сбавляя газа и забыв повернуть направо, вылетел через дорогу прямо в чей-то открытый гараж. Неожиданно затуманенное сознание старого художника включилось уже в самый последний момент, когда перед глазами появилась мирно стоявшая ГАЗелька, груженая всяким мусором из которого торчали две длинные стальные трубы. Первая труба при столкновении с Тойотой подскочила вверх и прошла по крыше, а вторая, пробив лобовое стекло, вошла во внезапно открывшийся от удара рот старого художника. Затылочная часть черепа стремительно вылетела и отскочила от заднего стекла, которое в ту же секунду украсилось замечательным пейзажем, выполненным в характерных кроваво-красных тонах.

От названия только что проданной, теперь уже мертвым художником, картины, эта картина отличалась лишь одним словом. И если бы сейчас, добрая душа Егор Гаврилович Барсуков, был вынужден оценить этот шедевр, то он непременно бы сказал, что в отличие от пятитысячной «смерти коммунистического ЭГО», «смерть капиталистического ЭГО» - бесценна.

Крымск
10 января 2008г.