-Сволочи! Фашисты!!! Да что же это такое?- ругался Михаил Николаевич, выйдя из продуктового павильона. Трудно сказать на кого именно распространялась его злоба: на продавцов ли в лавке, на правительство или просто Михаил Николаевич выражал своё презрение этой жизни, заставившую его, ветерана войны, влачить жалкое существование.
-Сталина жалко нету! Он бы вам… мерзота…- сокрушался старик, глядя уже в нутро сумки. Кефир в мягкой упаковке, хлеб и пачка «Беломорканала» вот и всё что можно себе позволить на пятьдесят рубликов. – Да, дела… ещё и горючего надо как-то купить?- прикидывал Михаил Николаевич в уме бредя к дому.
Михаил Николаевич, не смотря на свой преклонный возраст, был довольно коренастым человеком, не пышущий здоровьем, но на него, здоровья,  пока нежалующийся.  Из под кустистых бровей смотрели живые угольки глаз, а мясистый нос придавал лицу ветерана какое-то добродушие. Он действительно воевал и даже оставил свою роспись на рейхстаге в 1945. О войне он не любил ни говорить, ни вспоминать, но всё же кое-что военное не выветрилось с годами до сих пор: песня «Чёрный ворон», «фронтовые сто грамм» потихоньку перешедшие в ежедневные «триста» и страшное ругательство «фашист» закреплённое за всем что ему не нравилось.

Старик брел медленно, боясь поскользнуться и срезая путь, юркнул в проход между деревянным  детсадовским забором и генераторной будкой. Можно было и прямо, но как водиться на Руси, коммунальщики главную аллею перепахали, что-то там чиня и ходить там зимой, с риском попереломаться всему, было опасно.  В проходе происходило какое-то мало понятное старику движение, и слышалась матерная воинственная брань. Михаил Николаевич, щурясь и всматриваясь в темноту, подошёл ближе, силясь понять, в чём дело.
-Так и есть. Дерутся, поганцы…- сделал вывод ветеран. В этой куче-мале было трудно разобрать, бились ли равные составы или большинство нападало, а противники умело отбивались, возраст дерущихся тоже не определялся, но драка захватила внимание старика настолько, что, внутренне переживая за сам процесс, он подходил всё ближе и ближе.
- Ну кто…ну кто так бьёт,- комментировал Михаил Николаевич.
- …ты  не в ухо, в висок ему бей… Ай-йй,  дай покажу. -  Михал Николаич со всего маху зарядил в глаз, вылетевшему ему на встречу, человеку в красной шапке с перечеркнутым белым ромбиком. Тот от силы удара повалился навзничь на землю и так и остался лежать, раскинув руки.
- Вот как надо,- удовлетворённо говорил старик непонятно кому, -Ну что такое… ну кто так душит?.. А?..  Да ты не шарфом, дубина…
Бодрым шагом дед подошёл к двум сопящим от напряжения бойцам, вцепившихся друг другу в глотки, и сунув свою сумку одному– …держи сумку, - схватил другого и стал учить:
-…Смотри, сопляк… двумя руками за горло, а шарф этот на хер… и большими пальцами давишь,  давишь…видишь?.. Понял, наконец.  – вдруг потеряв интерес и отбросив удушаемый экспонат, Михал Николаич обратил свой взор к гурьбе клубящейся рядом.
- Ай-йй.. ну что ты пинаешь-то? Ну не видишь что ли, он калачиком свернулся,? Ты сначала ногой в район печени,- Михал Николаич одновременно демонстрировал сказанное, втыкая свой каблук в лежачего, - потом в промежность… Видишь, он раскрылся?  Чё ты пялишься? пинай в рожу…Э-э-эх, молодежь, ни черта не можете.
Объясняя технику выбивания переднего зуба с одного удара, Михал Николаич сильно повредил руку. Он отошёл в сторонку сжимая и разжимая кулак, осмотрел ссадину, оставшуюся у него на костяшке среднего пальца от зуба, по-видимому, так и не выбитому с первым ударом.
- Вот откормили борова. Ммм… - морщился он от боли,- да и я уже что-то сдал, стар стал, чёрт тебя дери!!
Старик сокрушенно махнул рукой и стал собирать свои вещи, слетевшие в этой сутолоке с него. Несколько парней бросились помогать, что-то ему объясняя, но Михаил Николаевич слушал рассеяно и в пол уха, важнее было не пропало ли содержимое сумки. Произведя инспекцию и удовлетворившись результатом, он посмотрел на парня, все ещё что-то радостно щебетавшего рядышком и трясущего его руку.
- А? кто? Мю…Мюн…Мухин… ба… бава…Борис чтоль?- силился понять Михаил Николаевич,-
Слушай Боря, я тебя совсем не понимаю. Ты бы шёл домой, полежал бы, эк тебя отмолотили то, хулиганы!

Дома Михаил Николаевич долго не мог прийти в себя, беззлобно кого-то матеря и грозясь кулаком, сжимал кукиш и ежеминутно призывая в свидетели Александру Яковлевну говорил: -  Нет, мать, ну на кого страну оставлять. Ведь они ничего, ничегошеньки не умеют и нас, стариков, ещё шпыняют, как не знаю кого. Бестолочи… А вот вам, выкуси… Мы ещё повоюем…
-Да ладно дед, угомонись. Вот чё завёлся, не пойму. Иди вон «Человек и Закон» смотри, начался, – осадила его Александра Яковлевна из прихожей. Она с интересом рассматривала шарф, в котором пришёл её дед. Он был мелкой вязки, легким и раскрашен в полоску, как шарф кота Матроскина , тёмная полоса чередовалась с бордовой. Вдоль всего шарфа шли буквы : FC MUNCHEN BAUERN.