2
В это время старинные напольные часы, стоявшие в углу гостинной, начали отбивать полдень.

«Какая, однако, мразь»,- не перставая морщиться подумалось Семену Федоровичу. «Так ведь, шельма, ты мне весь праздник испортишь», - пронеслось в его голове. Не долго колеблясь, Семен Федорович открыл флакон с нашатырем и резко вдохнул резкий аммиачный запах. Сиюминутные наслаждения тут же отошли на второй план, наполнив его сладкими грезами о прошлом. Тогда он еще студентом, предавался неге на сочинском пляже, а вокруг гомонила детвора, шныряли золотозубые продавцы мороженого и воздух, такой неприятный и затхлый при сходе с трапа самолета в адлерском аэропорту, становился сладостным, наполнял его легкие и пел о разложении, как о начале всякой жизни. Семен Федорович в этих мечтах был еще статен, хорош, собой и не носил пенсне на золоченой оглобле.

Полустон-полувзвизг вырвал Семена Федоровича из теплых объятий ностальгии. Мартышка пришла в себя и в ее больших черных глазах Семен Федорович увидел то, что заставляло его все эти годы, отказывая себе в самом необходимом, продолжать свои искания. Страх. Первобытный страх попавшего в капкан зверя. Боль. Отчаяние. Семен Федорович достал из кармана резинового желтого утенка и почти ласково погрозил ей обезумевшему от ужаса животному. «Не пойти ли мне сегодня пешком, а что, отпущу Ивана, вид у него посленее время больно усталый», - переметнулись мысли на престоящую поездку к нотариусу. Практически уже прийдя в себя, обезьяна начала выть, сквозь зубы, неприятный пузырь пены переливался на ее губах. Неодолимое отвращение нахлынуло на Семена Федоровича. Он поднял с паркета дрель, выпавшую из так и не ставших родными, деревянных пальцев.. Деловито смахнул со сверла налипшую шерсть, протер скатертью и, напевая уже «Woman In Love», принялся за дело. Мартышка билась и верещела, и он уже подумывал не позвать ли Тихона на помощь, но внезапно причитания прекратились, обезьянка обмякла и лишь крупная дрожь сотрясала ее тело.

Наконец ноздрей Семена Федоровича коснулся божественный запах испражнений. Прекратив петь, он поглядел, на серебрянный поднос  – свершилось, аккурат на выгравированной надписи расползались жидкие фекалии агонизирующего животного. Семен Федорович упал на колени и, жадно раздувая ноздри, старался не пропустить ни толики этих чудесных миазмов. Пахло адреналином, который так ценился у гурманов, полупереваренной картофельной шелухой и... зоопарком. «Наебали, сволочи»,- подумал Семен Федерович,- «А ведь обещали дикую привезти, из Африки. И за что я их дармоедов кормлю. Ну да ладно, устрою вечером Прошке экзекуцию»

-Тихон,- голос хозяина казалось звучит отовсюду,- Поди сюда!

Тихон смахнул муху с седой ресницы, подхватил сачок и ловко, бочком двинулся к выходу из людской в сторону «покоев», как любил их называть сам Семен Федорович. Тихон по привычке остановился в дверном проеме, чтобы сбежать случись чего незамедлительно.

-Передашь Зое, чтобы позвонила в лечебницу, срочно обезьяну в реанимацию, потом в питомник – там ей самое место, мне свежий халат,а эту дрянь, -небрежным жестом Семен Федорович указал на поднос,- Отнеси к Кальдману, пускай приготовит фрикассе. Да и передай, чтоб не жидовничал ине кропалил, а сделал, как в прошлый раз. Мы с Сергеем Петровичем вечером договорились у меня, так что к пяти чтобы все было готово. Я к нотариусу, но в обед буду, учти, - сказал Семен Федорович и направился к выходу.

-Да, и не смей ебать несчастное животное. Выеби лучше Зою, у нее адский прыщ на носу выскочил,- обернулся в дверях Семен Федорович

Все существо Тихона издало какой то утробный звук, означавший видимо безмерное обажание старым слугой своего хозяина. Услужливо подпрыгнув, он пропустил хозяина вперед и занялся мартышкой.

Настроение у Семена Федоровича оставалась радужным несмотря ни на что. День только начинался, а он уже так много сделал для страны в целом и для каждого сирого и убогого ее представителя в отдельности. Закончив «Woman In Love» он принялся с воодушевлением подражать знаменитому оперному басу, которого он слушал в Большом с Агнессой Павловной. Что было за время- чудо, а не время. Зима стояла необычайно теплой, и легкий снег пухом окутывал площади и мостовые Москвы. Раскрасневшаяся Агнесса Павловна, в распахнутом пальто что то щебетала ему на ухо. А он шел – высокий сильный и тысячи снежинок таяли в его бороде. После был дешевый кабак с блядьми и нежно голубые прекрасные глаза Агнессы Павловны в пробирке с формалином, которую он, охваченный сентиментальной грустью, доставал из секретера и вспоминал, вспоминал...

.