Он пёр со всей огромной армией на запад, и ни о чём таком не думал. Некогда было. Постоянные «нихт шизн» гражданских звучали для него как «убей врага». Пока артиллеристы лили вёдра воды, чтобы стволы остудить, он, с заткнутыми по-привычке ушами обрезками с портянок, лопал союзническую тушонку. «Луккенвальде, не знаю такого» - смотрел он на указатели, когда малолетние сопляки из гитлерюгенд  палили из фаустов по танкам, нарушившим скоростной режим в пределах города.

Подхватил сливу в плечо. Заорал от боли. В нерв попало. Вокруг смерть, ад кромешный, а он слышит: «Родной, я сейчас»… И тащат куда-то...
Матерится, поминая разом бога, чёрта и прочую немчуру.
Чтож ты, сука, делаешь… Больно-то как…

- А где Аня сейчас?
- Да рядом, в соседнем крыле.
Госпиталь в музее. Скульптуры стоят какие-то, картины, почти не попорченные… Бесконечные коридоры.
- Куда? Куда, мать твою? Женское отделение! Местных блядей не хватает?!
Суровая нянечка, молодая, но совершенно седая девка.

И почему-то не хочется хамить. Просительные нотки в голосе.

- Аня? Ломова? А как же. Тут. Только она не захочет тебя видеть. Кисть ей оторвало. Осколком шваркнуло. На следующий день, как тебя притащили… Просила не пускать, если чего.

Посвящается брату деда моего, Андрею Фёдоровичу, и жене его, Анне Константиновне. Живы, и здравствуют в мире и согласии.