Было это года три назад. В тот июньский день ваш покорный слуга решил сходить в парикмахерскую, но идти одному на другой конец района, а именно пешком было добраца дотуда легче всиво, мне было влом. Поэтому я позвал с собой своего друга, который жил со мной в одном доме - Артёма. Тёма был натурой робкой, я бы даже сказал стеснительной, поэтому первую половину пути я ещё пиздел о чём то но потом все темы для монологов были исчерпаны и мы шли молча.

- Чё молчиш то?

- Да, чё то живот болит...

Надо сказать фраза эта была довольна частой в его лексиконе, и она вовсе не означала что у него болит живот, скорее её можно было бы расшивровать так: " А о чём мне говорить? Я спокойно сидел и драчил дома, тут ты зашёл за мной, я, дурак, не смог тебе отказать, и мне вновь надо контактировать с этим противным, орущим миром, который я неприемлю, и неприязнь эту ощущаю почти физически". Но так он почему то не говорил.

Однако меня тогда насторожило то что когда мы подошл к парикмахерской  он вновь сказал что у него болит живот и что "в талчок слихка охото". Ведь Тёма сам без надобности никогда не говорил, уж тем более на такие интимные темы.

Теперь несколько слов о парикмахерской. Думаю у каждого из вас, дорогие читатели, есть в городе парикмахерские подобнага рода. Она находилась в подъезде обычной девятиэтажки, в том месте где в проходных подъездах находица,собственно, сам проход,а в остальных железная дверь за которой я в душе ниибу чё находица, ибо сам живу в пятиэтажке, либо парикмахерская.

Так вот. Позвонил я по домофону, набрав номер указанный на бумажке, на которой говорилось что это код парикмахерской, и нам открыли, не спросив "кто?". У Артёма зазвонил телефон. Это была мама переживавшая где он. Затем зашли мы в ту самую дверь, и нам открылась такая светленькая комнатка где то 2 на 4, прямо у окна два кресла для стригущихся, направо журнальный столик, рядом с которым тубаретка, а налево дверь в толчок.

- А пастричся мона? - спрашиваю девку такую маладую, парикмахершу.

- Да, проходите, садитесь.

Я сел, она приступила, а Артём сел на табуретку. Я наблюдал за ним в зеркало которое висело передо мной. Чё то он весь елозил так, неспокойно сидел. "Видать и впрям живот болит" - падумал я. Вдрук минут через пять, Тёма громко и как то странно чихнул. Не знаю как парикмахерша, она то сразу сказала "Бутьте здаровы", но моё опытное ухо сразу разоблачило в этом чихе неумелую попытку замаскировать нехилый пердок. Сразу же Артём как то замешкался, полез в карман, достал десять минут назад громко звенящий но ныне молчащий телефон, поднёс его к уху и начал, очевидно наигранно:

- Аллё, привет. Я? В парикмахерской. Зачем? Ладно. - он засунул телефон обратно в карман. -  Слушай, - обратился он ко мне -  Мне щас мама звонила, домой мне надо.

И тут же без слов съёбся из парикмахерской. Я стараясь не разоржатца, стал глидеть на тётеньку, улыбающуюся с аблошки "Касмаполитана", лежащего на столе.  Но не прошло и минуты, как в дверь раздался робкий стук, и в ней показалось Тёмино иблище:

- Из-звините пажалуста, где у вас туалет? Мне бы руки помыть.

Парикмахерша показала ему на дверь толчка, и он сразу открыв её зашёл в талчок. Я тогда уже всё понял. Этот далбайоб, прасти хоспади, поняв что щас тупо абасрёца, решил съебсти домой из парикмахерсой, но толька выйдя на улицу, понял, что нихуя не добежит до дома и вернулся под таким безобидным предлогом обратно.

И вот он скрылся за дверью. Секунд через пять, вместо звука работуещего крана из туалета раздался жистокий пердок. Я ахуел. Глянул на парикмахершу. Она делая вид что ничего и не слышала  продолжала свою работу, однако темп всёж изменила. Мне стало очень ржачно. Хотя нет это блять слабо сказать. Не знаю, вот есть такие люди при которых не хочетца ржать как ибливая абизьяна. Вот таким человеком была та парикмахерша. Ну чёто я застиснялся. А по сему стал на ходу пазнавать азы йоги штоб сибя контролировать. Тем временем из толчка донёсся очередной жопный вопль, который подконец перешёл в грубую пердь, сопровождаемую звуком брызжущей из жопы дрисни. Патом прошёл ряд кратковременных брутальных пердков, и закончил этот зверский этюд звук дрыщущей жопы заливающей унитаз струями гавна. Затем жопа, видимо, решила взять тайм - аут. Лицо парикмахершы покрыл робкий румянец, моё лицо стало подобно лицу старого, бывалого ковбоя: такое же сморщеное, с прищуреными глазами, плюс ищо дибильно зачёсанные в процессе стрижки воласы, всё это было единственным признаком того что меня душил приступ сильнейшего, животного ржача. Я пытался перемножать двузначные числа про себя чтоб отвлечся, но я был весь бардовый шопипец. Кароче та парикмахерская в тот момент могла бы выиграть конкурс как самая ибанутая в мире.

И снова. Жопа Артёма взвыла. Пауза. Мощный, диструктивный пердок. Пауза. Звук льющевася дерьма, сопровождаемое пирденьем. Кряхтенье, долгий протяжный пердок. Минута тишины. Дверь из толчка открылась, оттуда выскользнул бледный Тёма, неглядя произнёс "досвиданья" и хлопнул выходной дверью.

Тем временем парикмахерша закончила.

- Восемсят рублей с вас. - раздражонно прощебетала деваха.

Я протянул ей деньги с тем же самым иблищем Клинта Иствуда, попрощался, быстренько выбежал на лесничную площадку и ёбнулся на читвиреньки:

- Блиа-а-а-а-а-аа! А-а-а-а-а! Гы-гы-гы-гы-гы! А-а-а-абляа-а-а-а!

Затем я отдышался, и пошёл домой. Артёма я встретил только через три дня. "Продристалсо я." робко оправдалсо Артёма.

                            Вот так бля.