Она приходит в эту квартиру на углу 14й улицы и Второй авеню каждый четверг. Звонок в домофон, короткое «Это я», десять ступенек – первый пролёт, десять, – второй, дверь направо уже открыта.
Молча, глядя большими грустными глазами в пол, Клара снимает плащ и проходит в единственную комнату. Здесь - на стульях, на диване, на телевизоре, как всегда, разбросаны предметы женского гардероба – платья, пояса, чулки, косметика. Удушливо пахнет сладкими духами.

По многолетней привычке, всё так же не поднимая глаз, Клара равнодушно, пуговица за пуговицей, расстёгивает блузку, снимает юбку, лифчик, трусы и аккуратно вешает свой нехитрый латаный гардероб на спинку стоящего в углу стула. Вечно неприбранная серая кровать - тут же, в углу. По обыкновению, Клара встаёт на колени поверх грязного рваного одеяла и ждёт Его. Своего мучителя. Своего господина.
Всё  отточено, отрепетировано по минутам за годы их еженедельных встреч. Он появляется из душа голый, в лаковых скрипучих сапогах и фуражке СС, с кокардой в виде черепа. В руках – длинный английский стек. Пошлёпывая стеком по сапогу, подходит к Кларе, по-хозяйски щиплет её за соски, оттягивая, проворачивая их между большим и указательным пальцами, и, крепко ухватив  за подбородок, вскидывает её  лицо вверх, заставляя взглянуть в его глаза. Одно и то же, год за годом.

Он очень любит этот ритуал и, как истый консерватор, вносит в него правки крайне редко. Например, год назад он начал проворачивать её соски не по часовой стрелке, как обычно, а - против. В результате он стал сильнее возбуждаться и кончать на 30 секунд раньше. Клара знает это точно, ведь она монотонно ведёт  про себя отсчёт каждой  секунды их встреч.

На триста двадцатой секунде он берёт её за волосы на затылке и начинает тыкать вялым членом в губы. Клара флегматично сосёт его, помогая  рукой и вспоминает, как дядя Ицхак, новый мамин муж, впервые поймал её, 12-летнюю девочку, у туалета в их маленькой квартирке на окраине Кирьят-Шмона, и, затащив в ванную, так же совал свой обрезанный отросток в её девичьи губы. Сначала она плакала, сопротивлялась, но дядя Ицхак пригрозил, что расскажет всё маме и подружкам в школе, и Клара вдруг успокоилась и замолчала. Она молчала  четыре года. Стоило маме выйти из дому за покупками, отчим привычно затаскивал её в ванную, и эти 3 минуты сопения на краю ванны стали для неё такой же привычкой, как и нынешние встречи с её американским Господином.
На четыреста сороковой секунде он разворачивает её раком и медленно имеет Клару, насвистывая очередной немецкий марш.

Он работал в третьесортном травести-шоу в Бронксе, открывая рот и выкидывая уродливые коленца под фонограмму Глории Гейнор. По какой-то причине, этот бар был популярен у туристов из Германии. Прижимистые бюргеры затаскивали его после представления в маленький туалет за сценой и за 50 долларов пихали свои баварские колбаски в его раздолбанный анус. От них-то он и нахватался немецких словечек вроде «майне кляйне», «их штербе» или «ахтунг». Дома он полюбил переодеваться в нацистскую форму и играть на кларнете из Гайдна.

Пять лет назад он совершенно случайно узнал, что некая Клара Либерман, недавно перебравшаяся в Штаты из Израиля сотрудница музея естественной природы, причастна к краже уникальной коллекции морских ископаемых. Он шантажировал Клару, угрожая всё рассказать полиции. Единственным условием неразглашения её тайны было – раз в неделю удовлетворять его «маленькие прихоти».
Ему очень хотелось иметь своего собственного раба. Рабыню, с которой он мог бы обращаться так же, как потные бюргеры обращались с ним в том маленьком туалете за сценой.

Покачиваясь на локтях и коленях, Клара тоскливо смотрит на здание собора святого Франциска  за окном. Служба закончилась, и из дверей собора выходят люди. Черные, белые, китайская семейная пара с двумя детьми… Через пятнадцать секунд закончится и он. Да, вот уже засопел, содрогаясь в оргазме.
Сейчас, как обычно, прогонит её в душ, а сам достанет свой любимый кларнет и будет наигрывать что-нибудь немецкое. Она молча выйдет из душа, оденется и пойдёт домой. Так оно было всегда.
Но не сегодня.

В ванной Клара достаёт из сумочки жгут и шприц. Ломает маленькую ампулу, работает кулаком. Неумело, дрожащими руками вводит иглу в вену. Горячая волна окатывает её с головы до ног, зрачки расширяются, мышцы наливаются силой и уверенностью.
Вместо того чтобы мыться, она включает воду и берёт в руку опасную бритву. Ту самую, которую она украла у дяди Ицхака, убегая из дома навсегда. Лезвие холодно блестит в тусклом свете грязной лампочки. Шумит вода в душе, он играет на кларнете. Он не услышит…

В два часа ночи соседи Карла Прайса вызвали полицию – слишком громко работал телевизор. Дверь в квартиру оказалась открытой. Полицейские нашли хозяина квартиры лежащим на животе на забрызганной кровью кровати в черных сапогах, СС-овской фуражке и  с перерезанным горлом. Из ануса жертвы торчал глубоко забитый в него кларнет.

В тот момент, когда перед ними открылась эта необычная даже для Нью-Йорка сцена, из кларнета раздался грустный протяжный звук.
- Ре минор, - сказал, хмыкнув, один из полицейских, - Отлетела душа у пидора. Вызывай труповозку.

**********************************************************************
******

Клара сидела на скамейке в Центральном Парке и курила, улыбаясь звёздам и свежему ветерку, ворошившему её кудрявые волосы. Дома её ждало Сокровище. Кораллы самых причудливых форм и расцветок, привезённые из самых  разных уголков мира. Некоторые – совсем древние, давно исчезнувшие с морского дна. А кларнет – зачем он ей?
Ну его в жопу.