Меня зовут Аксель. Привет вам, знатоки человеческих душ. Я знаю, что вам ведомо все обо всем и я далек от дерзкой мысли поведать вам что-то новое. Но возможно на свалке моего сознания вы найдете нечто полезное для себя, а если и нет, то хотя бы в очередной раз убедитесь в собственной исключительности.
Это был 2001 год от рождества Господа нашего и ваш скромный слуга был всего-то студентом четвертого курса медицинского училища, был наивен и верил в любовь, верил что счастье непременно ждет его в недалеком будущем и даже в то, что в мире есть Черное и Белое, а не просто серость.

Этого паренька звали Павел Целинский и он был поляк по матери, а ведь и во мне течет на четверть кровь польских дворян - может оттого я так остро почувствовал в нем родственную душу. Он перевелся в наше училище на курс младше меня из какого-то сибирского города и угодил как раз в мою компанию из третьекурсников и четверокурсников, основным времяпрепровождением которой были бесконечные пьянки, вылазки на роковые концерты и Эгладор. На одной из таких пьянок я его и приметил. Разговор шел о чем-то вроде влияния социума на становление развивающейся личности и одним из примеров было сравнение человека, выросшего в полной семье с человеком, лишенным отца или матери. Паша по своему обыкновению сидел сгорбившись, глядя куда-то вдаль, молитвенно сложив руки с зажатой в пальцах сигаретой. Неожиданно он резко поднял голову и сказал:
- Я тоже рос без отца... А хотите я вам прочитаю стихотворение?
- О-о-о, гляньте-ка кто проснулся! Ну, давай, мочи!
- Я пишу на английском, но я вам буду переводить.

На тех равнинах был наш мир,
И мы благодарили землю,
Что давала нам так много.
И о, я так любил это.

В том мире были глаза моего отца,
Что были в моем сердце,
Пока нас не разлучили.
И о, я так любил его.

Мать, почему?! Скажи мне, мать,
Почему отец уходит от нас?!
А ты сказала: "Верь, сын,
Твой отец ушел побеждать.
Для тебя."

Я помню птиц мольбы,
Черные тени пронзавшие землю,
Безликие люди с оружием проходили,
Крича о храбрости - кому нужна она?

Мне нужен отец, его любовь, его совет.
Ваша война не заменит его, не накормит меня.
Смотрите! По примеру отцов сыновья взяли оружие!
Уходя строй за строем в безумие.

Их глаза насторожены: "Смотрите! Враги!"
Но в обоих армиях лишь сыновья да отцы.
Земля кровоточит там, где они шли -
И нужно все больше новобранцев.

Отец, кто выигрывает войну? И для кого?
Я не заплачу, не покажу себя трусом!
Я не разочарую тебя, отец...
Я проиграю войну для тебя.

На русском это звучало как подстрочник, но по-английски это был шедевр.
- А ты талант, - сказал я, - И много у тебя стихов?
- Много, сердце, как пронзенный ствол березы весной - сочится словами и нет мне от них спасенья.
Он любил иногда выражаться так витиевато (со стороны это смотрелось презабавно), тщательно подбирая слова и украшая свои высказывания всевозможными рюшечками, не допуская в речь всяких словечек вроде "типа" или "короче" или "значит" и прочей дребедени. У него был стиль.
Я завидовал ему по-хорошему: как все в 18 лет я тогда писал дурацкие стихи, но у Пашки действительно был дар.
- Везет тебе: я сколько ни пишу, все какая-то ботва получается. А ты еще и на английском...
- Акс, вот скажи мне, ты счастлив?
- Ммм... Ну да, наверное, да...
- А я - нет. То, что ты называешь талантом - для меня тяжкое бремя, которое, говоря начистоту, мешает жить. Стоит ли завидовать несчастью?
- Да ты чего, Паш, какое несчастье, чего тебе не хватает?!
- Да жизни мне не хватает - простой человеческой жизни. Простых чувств, потребностей, желаний. Со своим внутренним миром я подобен белой вороне - мое внутреннее Я мешает мне быть как все. А быть как все - это и есть простое человеческое счастье - гармония. Вот ты счастлив: ты общителен, у тебя простое чувство юмора, понятное всем - ты желанный гость в любой компании. У тебя есть девушка, а у меня - нет. И не было. Не воспринимают они меня - возможно я родился в неправильное время: люди не понимают моих слов, моих поступков, моих стихов, не понимают меня, не принимают меня. Я одинок в толпе. Там, где стоило бы промолчать, я не могу кривить душой и прятать свои чувства. Я должен, обязан говорить то, что думаю, потому что поэт собирает солнечный свет и отдает его людям в виде одного луча - правды.

Вот такой он был и так он мучался, сколько его не убеждали мы, что все замечательно. Он был красив и умен и кладезь талантов, но его слишком сложная душевная организация и впрямь мешала ему жить. Молчать он не мог. Он мог запросто залепить недалекой девушке словесную пощечину, пройдясь по ее слабым местам, открыть ей глаза на самое себя в самом неприглядном свете, мог сказать в любой момент то, что думает о человеке - такая специфика общения не нравилась людям, его избегали.
А бедный Пашка мучался. Мучался отверженностью. Мучался от любви:

День за днем, ничто не может
Замедлить твоего отдаления.
Но я хочу, чтоб ты знала,
Что я не могу больше спать ночами.

Ночь за ночью звезды так ярко сияют,
Но моя боль больше чем вся вселенная
Этой ночью.

Год за годом, слеза за слезой,
Я чувствую как сердце распадается на
Две половинки. Ты приходишь как ветер
И я не могу защититься.
Ты режешь сердце так глубоко,
Что порезы не зашить.

Я не верю в любовь
После этого, после этого.
Нельзя изменить или переделать
Того, что мы потеряны друг для друга.

Время за временем я трачу,
Возвращаясь в прошлое, когда был силен.
Но сейчас я уйду. И я не отбрасываю тени,
Когда я один. Но я останусь навеки в мечтах,
Где ты рядом. Я хочу, чтоб ты знала, что
Я не могу больше спать по ночам.

Зато в нашей компании оригиналов он чувствовал себя своим. Но вот с девушками ему и тут не везло - скорее всего это был уже внутренний барьер. Раз шли мы к училищу с Шуриком - мрачным панком-философом, видим на заборчике сидит Пашка с какой-то девушкой и что-то вдохновленно ей втолковывает. Девушка симпатичная такая и сидит с заинтересованным видом - ну, думаю, Пашка жгет, наконец-таки нашел себе подругу. И тут наш мрачный панк-философ выдает: подходим к Пашке с девченкой, а Шурик говорит: "Ты ей лучше расскажи как ты говно на Сатариале жрал!" Ну-у, такие шутки были обычным делом для нашей компании и ничего такого тут не было, но Пашка смутился, покраснел и замолк. В воздухе повисло такое напряжение, которое мог конденсировать только он и через десять минут девушка сказала: "Мне пора, я вспомнила - надо в деканат зайти". Больше Паша с ней не общался, хотя она делала попытки. Да, именно так и было: человек то ли наяву, то ли вбил себе в голову, что раз он не такой как все, девушки у него быть не может. А тут он, видите ли, усомнился, за что и поплатился краской на лице.

Однажды нас забрали с ним в милицию. Мы сидели с ним на деревянных лавках, пялясь на шлюх в клетке напротив, как в своеобразном зоопарке. Он говорил:
- Ну что мне делать? Я спрашиваю у себя, спрашиваю у Бога, спрашиваю у всего мира, что мне делать? Неужели я отдан в служение поэзии, как жертва, принесенная Музе, без права на жизнь и счастье? Неужели я должен быть проводником чужих эмоций, при невозможности вкусить хоть часть того, что проходит через меня? Есть ли Бог? Остался ли в этом мире или все мы как дураки молемся на стенку? Послушай, что я написал:

Взгляни на одиноких людей, теряющих веру
В мире, полном отчаяния, где всем все равно
Что происходит вокруг, где Бог исчез.

Я вижу боль в окружающих лицах,
Вопрошающих - отчего Бог поднялся к себе
На небо, не попрощавшись.
Прошу, скажи мне, что Бог не умер!

Я хочу знать!
Если он скажет мне,
Что Бог не умер.
Я хочу знать.
Почему?...

- По-моему ты просто устраиваешь театр, чувак. Живи как живешь и делай что должен.
- Акс, я пью, я каждый день пьян и все проклял и не верю ни во что. Я уже готов выйти на площадь, сожрать все свои стихи и заорать: "Минет! Полцарства за минет!"
- Паш, я даже не знаю, что тебе на это сказать...
- А тут и говорить не о чем...

Таким он и остался в моей памяти - бледным исхудавшим высоким черноволосым юношей с длинными пальцами. В стальных очках, за которыми прятались умные и очень грустные глаза. Никем не понятый, хотевший простого.
Спустя четыре года гуляя по Арбату я встретил его. В педерастическом прикиде, с размалеванной блядью подмышкой, с "Отверткой" в руке. Ошалевшее лицо, тупой смех...
- А-а-а-акс, бля! Ебать, кого я вижу, ебт! Скока лет, скока зим, брателло! Как сам, ебт?
- Паша? - В мой разинутый от удивления рот наверное можно было посадить джамбо-джет, - Привет, дружище, как дела, как стихи!? Чего не звонил? Печатаешься?
- Какие стихи, Акс, гы-гы-гы, ебанарот? Ты че как не пацан, ебт? Я больше не пишу стихов. Видишь, теперь я стал таким как все.