Он был счастливо женат на голубоглазой, ласковой Ксении ровно четырнадцать лет и шесть месяцев. Но она все же развелась с ним, и ушла жить к высокому седому американцу, который работал «носителем языка» на  курсах английского. Роман этот был известен уже три года всему четырехподъездному дому. Жена хотела уйти и раньше, но он отговаривал, доказывал разговорами и ночами, что ей с ним лучше . Потом очень  кстати  пришелся переходный возраст их совместного детеныша, в один миг нашедшего ответ на вопрос «тварь ли я дрожащая или право имею…» Жена перетерпела и, не внемля уговорам тещи, соседок и подруг, вдруг проявила несвойственную ей ранее самостоятельность мышления – ушла, не взяв ничего из совместно нажитого имущества.
            К зиме эти сокровища, нажитые в браке, надоели своей мрачностью и он, взяв отгул на работе, в один день погрузил все  в наемную грузовую машину и вывез  на городскую свалку. 

              Он всегда был молчун, а теперь стал еще молчаливее. Весь некогда богатый словарный запас, вынесенный из счастливого детства, включающего маму, папу, полный комплект бабушек с дедушками и любимых мальчишеских игрушек, включая велосипед «Кама» на десятилетие, убого ссохся до фраз - приветствий соседям, сослуживцам и случайно встреченным знакомым. Сам он пребывал в состоянии постоянного, длинного внутреннего монолога,  но, в  конце концов,  обязательно забывал мысль, всколыхнувшую  сознание, и, в поисках ее, закуривал очередную сигарету.
            Он разлюбил музыку и полюбил тишину. Даже любимое блюзовое старье теперь покрывалось годичными кольцами пыли. Звук перфоратора от ремонтирующихся соседей сверху бесил и сбивал с нового ритма жизни.

              Через два года полного одиночества он, смущаясь и сомневаясь до последнего,  заказал по телефону двух проституток. На все вопросы, которые ему задавала девушка с низкими мрачными обертонами голоса, он отвечал «да». Вторая ему понравилась. У нее было белое тело и маленькие мягкие ладони. Он иногда звонил ей потом по сотовому, когда плоть говорливо требовала свое. Она приезжала, честно отрабатывала свои деньги и молча уходила. Иногда они вместе после всего пили чай. Не была ни красавицей, ни профессионалкой в своем деле, но чем-то  напоминала ему первую школьную любовь. И имя у них было одно на двоих - Лена.

              По профессии он был инженер. Возился с  компьютерами.  Но на самом деле он был альпинист. Два или три раза в год они ходили с командой в горы. Последний раз это был Северный Тянь-Шань. Ему нравилось идти через перевалы, вдыхать холодный воздух, смешанный с запахом стелющегося чабреца. Он знал, как надежно закрепить ледобур в ноздреватом слоистом льду. Обвязка, каска, ледоруб, кошки, карабины, жумар, скальные крючья, молоток и айсбаль. Опасность камнепадов. Открытые ледники  с трещинами вдоль правого берега. Узкие скальные коридоры. Ледниковые озера с крутыми ледовыми склонами… Вам это что-нибудь говорит? Мне – нет. А он забывал, как звучат простые человеческие слова. И никогда не скучал по городу…Он умел жить только  в горах. А спустившись на землю,  чувствовал обязанность жить.
              Жить получалось не очень хорошо.
                           
                В прошлом августе они  сбились с курса. Прошли лишних 28 км. На работу он опоздал. По приезду уволился. И зажил спокойной жизнью городского сумасшедшего, у которого не осталось  ничего, кроме собственных нервов. Из еды он полюбил пельмени и салаты в пластмассовых контейнерах. Вечерами  пил и курил  круглосуточно.

                В марте, возвращаясь из магазина, он впустил в подъезд серую кошку. Она величаво прошествовала с ним до квартиры и он, долго не рассуждая, пустил ее в дом. У кошки оказался дурной характер вечной девственницы: она считала свои проблемы глобальными, а мировые – незначительными. Так как весь мир теперь умещался для нее в имени хозяина, кошка часто гнула свое, талдыча и  мяуча  про мясо, про улицу, про молоко, про игры…Он особо с ней не церемонился и вообще не любил, просто знал, что не выгонит. Подумывал, а не отвезти ли ее в деревню. Кошка, читая его мысли, в такие дни была особо покладиста и спала в  ногах, свернувшись клубком.

                  После ухода с работы, он ровно два месяца из принципа жил на пособие по безработице, и очень удивился, осознав, что его  хватает ровно на то, чтобы не умереть с голоду, но и не более. Наступало странное состояние – жизнь не удовлетворяла, но и на революцию за справедливость его было не уговорить. Он вспомнил, так было, когда, попав под снежные заносы, они ждали помощи в горах и четыре дня ели снег и серые лишайники. Мысли приходили странные, но очень четкие, почти графические. И еще очень хотелось уснуть. Закрывая глаза, последними кадрами на мысленном экране почему-то проносились большие желтые квадраты, пульсирующие и сужающиеся до черной точки.
                  Но деньги у него были: выручала вторая, сдаваемая квартира, старая белая «девятка» и давняя сберкнижка  с так и не пригодившимися  им, годами скопленными, пенсиями родителей. Когда было настроение, он монтировал фильмы из многочисленных цветных слайдов,  привезенных с гор. За окном стояла сырая, с черными проталинами весна, а на мониторе в глаза била лаковая зелень и бело-голубые косынки заснеженных гор.

            В сентябре ему позвонил друг и попросил составить компанию: он познакомился с молодой татаркой, которая на очередное свидание обещала привести свою одинокую знакомую. Вчетвером они сидели в похожем на аквариум, прозрачном со всех сторон кафе и изображали разговор. Та, которую привела подруга, молчала и ела бесконечное ореховое пирожное, не удосуживаясь даже посмотреть в его сторону. Как только она открыла рот, они поругались. «Хорошо, когда отношения начинаются с ругани. Это самый короткий путь к правде: мы или окажемся несовместимы по группе крови, или начнем друг друга уважать», - подумал он. Потом они поехали к другу на дачу, нашли тихую заводь, развели костер и стали смотреть на ноутбуке его фильмы про горы. Подруга  фильмы смотреть отказалась и сидела тихая и улыбающаяся на камнях у берега. Ночью все купались голыми и, замерзнув, пошли спать. Им постелили вместе.

          После некоторых его наглых телодвижений, она укусила его за плечо, очень больно и зло, и он, как-то мгновенно остыв, успокоился и грубо сказал ей «спи». Она повернулась на бок, прижалась тепло спиной, взяла его руку в свою и скоро уснула, дыша во сне тихо-тихо, как умеют только ангелы и дети. Он медленно провел рукой по ее лицу, убрал со щеки темную прядь, поцеловал куда-то около виска, почувствовал какую-то лавиной хлынувшую нежность, мысленно назвал это «приближающейся старостью» и, расстроившись,  долго не мог уснуть…