На невольничий рынок, что в Вила-до-Порто на Азорских островах, Митенька завернул из теоретического любопытства - посмотреть на диковатых европейцев, прицениться, а может и купить да выпустить одного, на удачу. Каковая традиция, что греха таить, бытовала среди молодых офицеров Океанского Его Императорского Величества Флота, запретная, и оттого весьма заманчивая.

- Непотребство какое – хрестьянами торговать! – проворчал за спиной Харламов, немолодой матросский старшина, приставленный к Митенькиному чину для уважения и сбережения. Митенька не ответил, только раздраженно дернул эполетом. Хламыча, как по-свойски звал он близкого старшину, юный мичман терпел стоически.

В рядах оживились. Молодой офицер, еще безусый, в лихо замятой «фураньке» и распахнутом полушубке, в румянце от мороза и шампанского - здесь таких любили. Быстро как каютные тараканы наползли со всех сторон зазывалы, лишь тылы, прикрытые суровым Хламычем, оставляли надежду на ретираду.
Русский моряк, впрочем, не отступает!

- Дор-рогу! – звонким баском покрикивал Митенька, рассекая бурлящий водоворот.
- Куды-ы! – взревывал позади Хламыч, спасая – иногда и кулаками - порученный Митенькой ананас, только что купленный впятеро у жулика-османа.

Равнодушные к суете, невольники жались друг друга, грелись, где скованные цепями дрянного железа, где так. Согнали их неисчислимо; даже странно, если в заледенелой Европе остались еще туземцы, растерянно подумал Митенька. Он шел, скользя взглядом по одинаковым грязным лицам, пустым глазам, рваному дикарскому отрепью, и понимал уже, что не купит, побрезгует. От этого в свежей Митенькиной душе занималось нехорошее по отношению к себе чувство, ибо эти бессмысленные дикари были свои, одноверцы, коих следовало возлюбить и от басурманьих поползновений оберечь.

Да вот беда, не получалось возлюбить.

Почти весь долгий ряд прошел Митенька, пока увидел с самого краю огненную – будто солнце взошло – запорошенную инеем шевелюру и наткнулся на взгляд не просто осмысленный – умоляющий.
Стоп машина, право руля! Митенька отработал поворот, от какого маневра в голове слегка зашумело шампанское.
Рыжая девчонка в одном исподнем (и это на морозе-то!) крупно дрожала и пыталась что-то сказать.
- Карош! Карош! – заюлил вокруг бесоватого вида арап-хозяин в барсучьей дохе. – Купай, каспадина.

Побелевшие губы никак не слушались, и девчонка отчаянно заплакала.
- Вашбродь, никак русская? – удивился Хламыч. – По нашему ревет.
- Нет! – не поверил Митенька. – Как это – русская?
Девчонка быстро-быстро задергала головой – закивала.
- Г-г-господин офицер… - выдавила, наконец.
- Ага. Наша, – почти спокойно согласился Митенька и побелел лицом, отчего юркий арап отскочил и нехорошо ощерился. – Харламов, дай-ка ему по мордасам.
- Никак нет, вашбродь, - закапризничал Хламыч. – Папенька Ваш насчет мордобития строго предупреждали. Вы на нее лучше нанас сменяйте или купите.
- Я тебя, Харламов, в кочегарке сгною, – душевно пообещал Митенька. – Ну-ка тулуп с плеч, не видишь - дама закоченела!

В черную базарную гашишню пришлось идти по крайней нужде. Выкупленная полонянка оказалась совсем плоха, а тут натоплено и еды подадут. Сидели на ковре за низким столиком, держа наготове – Митенька револьвер, Хламыч матросский шестивершковый нож. Вокруг бурлила непонятная гортанная жизнь. Хозяин, нечистый телом и взглядом, с поклонами разжег кальян, принес разной еды – жирный бараний суп, лепешки, чай. Подмигнул и показал из широкого рукава беленькую. Хламыч было оживился, но Митенька мстительно сунул ему кулаком в бок.

Юный мичман чувствовал себя прескверно. Гашишня – это вам, судари, не «Столовый Двор», что в Царьграде напротив Морского Е.И.В. Корпуса. Там с Харламовым и выкупленной девицей Митенька за стол уж не сел бы - не по чину.  А здесь - строгий приказ командира, капитана первого ранга, его превосходительства Пустомыслова Эммануила Никаноровича, чтоб в порту держаться по двое, а лучше группой. 

Девица одной рукой уцепилась за Хламычеву фланельку, чтобы, значит, Хламыч не улетел на небушко, где ему, ангелу-избавителю, самое правильное место, а другой хватала со стола и, давясь, пихала в рот. Девица Митеньку изрядно смущала - и жадной едой, и голыми до колен ногами, а доверчивое Хламычево держание вызвало укол нешуточной ревности. Хоть бы посмотрела, не сказать – поблагодарила! Будто не Митенька увидел, не Митенька откупил. Вот она, женская благодарность, обидчиво думал мичман с высоты восемнадцати (ну, почти восемнадцати!) прожитых лет.

Суровый Харламов подобрел, начал девицу отечески жалеть и наставлять:
- На-ко запей бульоном… Подавишься… От! Икает! Чаю, чаю пей… - пока девица с жалобным стоном не отвалилась от стола. Посмотрела вокруг бессмысленно и вдруг повалилась набок.
Померла! – ужаснулся Митенька.
- Спит! – умилился Хламыч. – И то – умаялась, поди. Куды ее теперь, вашбродь?
Об этом Митенька, конечно, не подумал, но не признаваться же!
- Отпущу, - не очень уверенно решил он. – Денег дам…
Говорил, уже понимая, что не получится: на Азорах не имелось ни посольства, ни военного поста. Бросить девицу одну, да при деньгах – честнее сразу к арапам свести. Ее бы на какой пароход устроить, Императорских Морских Линий или Френкель-и-Самсонова мореходной компании, до Анатолии или лучше до Царьграда, до Главного жандармского управления,  чтоб обидчиков ее, человекоторговцев, разыскали и примерно наказали.

Одна беда, когда утром заходили в порт, никаких русских или хотя бы союзных вымпелов ни на рейде, ни у стенки не наблюдалось.

- Ты вот что, Хламыч, - решился Митенька. – Ты ее в гостиницу снеси, у порта. Как проснется, выспросишь хорошенько, денег дашь, - он вытащил бумажник, начал отсчитывать, - из нумера велишь ни ногой. Чтобы оказии ждала.
- Когда она, оказия-то? - забурчал Хламыч. – Умыкнут девку! Жалко, вашбродь, уж больно хороша.
- Сам вижу! – Митенька слегка покраснел. – Снесешь, а там видно будет. Да ты смотри, Харламов, водки не пей!
Митенька сопроводил Харламова до шумной харчевни, уплатил и с чистой душой вернулся на борт. Хламыч к ночи не явился, и Митенька взял провинность на душу, не доложил по команде. Спал тревожно, снилась ему папенькина раззолоченная приемная, вместо ковра застланная огромной арабской лепешкой. Девица с открытыми коленками сидела на лепешке, и, казалось, вот-вот улыбнется. Очень было Митеньке во сне томительно, что не узнал он имени рыжей полонянки…
Между тем, броненосный ледокол «Не тронь меня!» зашел на Азоры непредвиденно, задачу имея пройти кромкою льдов до Америк с целью разведки. Еще в конце марта, приняв на борт для морского испытания целый выводок молодых мичманов, выпускников Морского Корпуса (и Митеньку Телянтьева с ними), ледокол взломал лед в бухте Золотой Рог, что в Царьграде, и двинулся проливами в сторону Средиземного моря.

В Геркулесовы Столпы, главную базу Океанского Е.И.В. Флота прибыли без особых злоключений, но на базе пришлось долго ждать неторопливый дирижабль из Царьграда, с коего выгрузился хлыщеватого вида господин, статский советник Ф., а с ним слуга и восемнадцать мест багажа. Про советника говорили, что он по дипломатической части и будет устраивать в Америке консульство.

Господина приняли на борт, роскошно устроили в двух каютах и сразу отвалили. Командир ледокола, каперанг Пустомыслов сердился – чистую воду, ожидаючи, упустили. Геркулесов пролив забило шугой и крупным льдом. Пробились и снова попали в бескрайнее поле, где надорвали одну из трех машин; теперь «Не тронь меня!» давал со скрежетом и нутряным дрожанием не более ста двадцати оборотов винта. Ближе Вила-до-Порто земли не было (Азоры славились невольничьими рынками и пиратскими убежищами), но выбирать не приходилось…

Утром второго дня Митенька, невыспавшийся и злой, встал на вахту. Хламыч не объявился, и Митенька в редких перерывах вахтенной службы раздумывал, как доложить и что ему за это будет.

- Доброе утро, милейший Дмитрий Иванович! – господин Ф., делавший утренний моцион, ловко перехватил откозырявшего на бегу Митеньку. – Куда спешите?
- Добутро, Эрнест Васильевич! – Митенька попытался выдернуть локоть, ибо господин Ф. кошачьей улыбочкой и прилипчивым взглядом сделался ему крайне неприятен еще с момента знакомства. – Приказ вахтенного начальника…
- А я, знаете ли, прогулялся на берегу, - не дал ему договорить Ф. и театрально закатил глаза. – Ох уж эти правила – ходить группой, туземцев на судно не пускать.
- Приказы капитана не обсуждаются, - насупился Митенька. «На судно»! Тьфу, крыса статская!
- Да-да! – с энтузиазмом поддержал его Ф. – Вот и часовые не хотели его пускать, хотя чернокожий Гаврош размахивал письмом и кричал «Телянтьеф».
Приняв треугольник серой бумаги, Митенька так и замер с открытым для вежливой отповеди ртом.
«Ваше бл. Дмитрий Иваныч», - писал Харламов, - «залихорадило Катерину лежит в жару не знаю что и делать».
Внизу приписал еще:
«Арапчонку пять копеек дайте а больше не давайте»
- Я дал посланнику рубль, - тем временем разливался соловьем Ф., – ибо плохие вести не стоят большего.
- С чего Вы решили, что вести плохие? – спросил Митенька.
- Как же иначе, Дмитрий Иванович!? Вы, вчерашнего дня, вернулись на судно без вестового Харламова, а нынче Вам записка каракулями...
Вот глазастый! – досадливо подумал Митенька.
- …традиция наших гардемаринов выкупать невольников весьма известна. Выкупили, небось, Дмитрий Иванович, а что с ним делать не знаете. Или с ней? – Ф. лукаво прищурился.
И Митенька сдался, ошеломленный.
- Заболела, - признал он растеряно, и Ф. сочувственно покивал.
- Мичмн Те’янтьф! – рявкнули с мостика в рупор.
Митенька заметался.
- Я могу помочь, Дмитрий Иванович, - быстро зашептал Ф. – Поверьте!