«Я раньше тоже такой здоровый был». Стас с недоверием посмотрел на Толика. Шестьдесят килограммов костей не производили впечатления чрезмерного здоровья. «Не веришь? Смотри»,  - Толик достал из тумбочки паспорт. С фотографии нагло смотрел амбал с шеей, как у Тайсона, отдалённо на Толика похожий. «Никишин Анатолий Сергеевич» - значилось на странице рядом. «И чё с тобой стало?» «Заболел». Толик через марлю вытянул из банки варево, пустил себе, потом Лёхе. За окном, держась за прутья решётки, зеленела лицом Верка, толянова маруха. Верку ломало, но она мужественно ждала, пока Толик поправится сам и поправит товарища по палате. Верке, как обычно, достались ополоски. Красивая баба, думал Стас. Чё она в этом Толике нашла?

Спидмаркерное отделение располагалось на первом этаже инфекционки, выше – два этажа «лимонов» и «дристунов», как презрительно называли их обитатели привилегированного первого этажа. На втором этаже, свесив ноги между прутьями, грелись на последнем осеннем солнышке желтушные наркоманы. Больным дизентерией на бабье лето было похуй.
    
Стас, выпускник гуманитарного вуза, косил в инфекционке армию. Перспектива ехать на три года учительствовать в деревню нравилась ему не больше, чем год в сапогах. А СПИД только начал триумфальное шествие по стране, и на местах к нему относились до смешного серьёзно. Нарки, от нехватки мест штабелируемые в коридорах, а тем паче, «дристуны», с завистью поглядывали на «спидошных», которые жрали от пуза вполне сносную по больничным меркам хавку и лежали по трое-четверо в абсолютно изолированных палатах, с туалетами и душевыми. И имели возможность беспрепятственно свариваться в любое время суток, кроме времени врачебного обхода.

Настоящего СПИДа в городе ещё не было, первый ВИЧ-инфицированный плющил здесь койку всего две недели назад, да и тот был этапирован из Калининграда. Идею отлежаться с болячками, которые, на самом деле есть у каждого, подкинул Стасу кореш детства, аспирант медакадемии, будущий инфекционист. Недостающие нормальным людям для полного букета заболевания Стас, как выяснилось, благополучно приобрёл в процессе безудержного блядства, так что, слегка обрушив до нужных титров иммунитет, вполне канал за неизлечимо больного, на деле таковым не являясь.

А вот Толик впечатления человека здорового не производил, даже рядом с Лёхой – слепым на один глаз тувинцем, которого коновалы несколько лет безуспешно лечили от хлама, в то время как глаз его доедал тубик.  Толик лежал в больничке уже в четвёртый раз, и знала его там каждая собака. Было ему тридцать четыре года, и прожил он к тем порам, по сравнению со Стасом и Лёхой, длинную и насыщенную жизнь.

«А помните, - рассказывал Толик, куривший косяк, прямо лёжа на кровати, - в девяносто втором в Москве с бензиком понты были? Мы с одним казанским залётным на «черкизе» чёрных по беспределу, поверх крыши, щипали, ну и дощипались – как-то идем по рядам, а нам вслед: молодые люди, можно вас на минутку? Казанский этот, пидар, не оборачиваясь, сразу сдулся, а я стою, думаю – пиздец мне, их пятеро, кил по стодвадцать все. «Кто такой, чем дышишь, под кем плаваешь?», - спрашивают. Я отпираться не стал, говорю: залётный, а кто я, по мне и так видно». Они поржали, говорят, ладно, не ссы, прощаем, щас тема – бензик, людей не хватает, частники на бензовозах охуели, будешь с нами работать. Подняли тогда неслабо, правда, я, один хуй, пропил всё, из Москвы не выезжая, ещё в рамс влез в кабаке, чуть не завалили».

«Во пиздит», - думал Стас, принимая «паровоза». «А помните, три года назад челноков, что в Китай через Казахию ехали на автобусе, ёбнули посреди степной дороги, в мусоров переодетые? Моя была идея, мы с одним хуем её до мелочей проработали, форму спиздили, маршрут отследили, тачку подготовили, а меня загребли, и не срослось. А потом читаю в газете – нихуя себе: наша тема, вчистую сработанная. Нашёл, видать, кого-то, сука».

Когда Толику становилось совсем невмоготу, он шёл на сестринский пост вымогать себе двойную барбитуру. Стас однажды вдруг понял, почему Толику так нравится в больничке. Здесь у него было всё: кров, пища, слушатели, которым он мог беспрепятственно врать про свою лихую молодость, состарившийся к тридцати четырём годам от болезней и наркоты, никому не нужный отброс эпохи. Обитатели больнички, по сути, были его миром, из которого он с огромной неохотой уходил и с радостью возвращался. «Какое жуткое одиночество стоит за его бравадой», - думал Стас, и ему в такие моменты было по- человечески Толика жаль. Как-то Стас заглянул в его больничную карточку. Пол страницы убористого текста составляло только перечисление толиковых болезней, хватило бы на захолустный дом престарелых.

Через три месяца после выписки, уже получив на руки военный билет, Стас пришёл сдавать повторные анализы. Перемигнулся в коридоре с Ленкой, знакомой медсестрой, спросил чё-как. «Толик-то, слыхал? Следователь приходил, оказывается, Толик в розыске был, за что, не сказал, интересовался, правда ли он такой больной. Главный вроде сказал, что правда, хотя лично я считаю, что нифига. Симулянт он, я настоящих больных насмотрелась. Знал, видать, что рано или поздно посадят, вот и готовил себе на зоне больничку вместо барака».

Медсестра ушла, а Стас стоял посреди коридора с чувством, что его наебали.