Горби подписал приказ о выводе ограниченного контингента войск из Афганистана. Стали выводит. По-советски: сказано выводить - значит выводим. Куда? Зачем? Понятно, что надо было как-то разрубить это узел. Сколько там парней положили, отдельная тема для разговоров и песен. Выходили герои: кто на бэтерах, кто на бмдешках, кто на танках, кто на борту самолетов. Наши выходили на вертолетах. Мы не проиграли войну, войну просрали генералы. За то поднялись генералы. Кому война и мать родна. Больше всего поражает подлость. Подлость и наглость. Это потом, уже в другой войне, все повторится и даже гипертрофирует. А пока борты возвращались домой, плотным строем. Большие, как коровы МИ-6, вертлявые и быстрые, как стрекозы, МТшки, и грозные МИ-24. Уходили из Кандагара, отстреливая тепловые ловушки. Над горами, над ущельями, над мертвой землей политой кровью десантуры, пехоты, летчиков, танкистов, в  общем солдатской кровью. Пушечным мясом. Генералы списали последние потери, и, закрыв, толстые талмуды поспешили дальше по своим генеральским делам, успешно растаскивая, как крысы по зауглам крошки от барского стола бога войны.

В далеком гарнизоне, на краю огромного, тогда, Советского Союза, недалеко от Хабаровска  с нетерпением ждали возвращения своих. По городку ходили слухи, слышались уже привычные  для уха, Кандагар, Баграм. И вдруг, как свежий ветер, знакомые всем Кушка, Ташкент, Фергана, и дальше уже совсем родные, названия аэродромов Сибири и ЗабВО. Возвращаются! Ликовали жены, дети, друзья. Больше не будут приходить сухие похоронки, больше не будет «черных тюльпанов» с грузом 200. Больше не надо вздрагивать каждую ночь, просыпаясь в тяжелом поту, от кошмара и тянущего предчувствия беды. Больше не будет сердце вырываться из груди, бешено стучать в грудную клетку, от внезапно нахлынувшего среди ночи реального боеконтакта с  моджахедами. Домой! Домой! Домой!

Временами, я бываю невыносим. Сам для себя. Романтичность и вера в то, что люди все-таки лучше, чем есть на самом деле, подводят меня. Доверчивость еще в детстве была причиной многих казусов. Жизнь, казалось прямой, справедливой, и всего добиться можно своим трудом, честностью, прямотой.

На окраине городка, среди невысоких кустов ивняка и сирени, спрятался детский сад. По вечерам, в нем активно тусовалась местная молодежь. Под гитарку, немного хэша и бражки, темными вечерами  проводили весело время подросшие уже дети военных и молодые офицерики. В темных углах большой беседки весело вспыхивали огоньки от сигарет. В воздухе стоял запах свежей, едва подсушенной конопли. Негромко бренчала гитара, тоскливо, по-пацански гнусавил уже поломанный баритон. А в маленьких беседочках  в темных уголках уже по-взрослому, в засос целовались вчерашние десятиклассницы.

Детский сад закрыли больше года назад, и не потому, что не было детей, а из-за антисанитарии. И он, потихоньку ветшая, доживал свой срок. Уже не было стекол, некоторые стены, в пьяном угаре, посносили мои однокласнички. Крыша как-то покосоебилась, и уже начала потихоньку, как горный оползень крениться к земле. Видимо из дачников кто-то присмотрел халявный кирпич, и уже начал разбирать стены котельной. Но по теплым летним вечерам, когда в воздухе, уже уставшая целый день искать добычу мошкара пряталась, в садике собиралась туса, и веселилась до поздней ночи. Комары весело зудели над ухом, но, отмахиваясь от них рукой, все также пел свои песни гитарист.

В гарнизон вернулась эскадра. Изрядно потрепанные вертолеты подкрасили, подшаманили, и, зачехлив, поставили на привычные места на стоянку. А вот с летным составом не церемонясь, ткнули в строчки устава про «тянуть лямку и тяготы и лишения». Орденов  и медалей не стесняясь. Боевых, испытавших  на себе огонь Афгана мужиков загнали в останки детского сада. Поставили кроватей в два яруса, кое-как фанерой забили оконные проемы, вымели мусор. Вот вам боевое офицерье – казарма - теремок. Живи – не хочу, туалета нет, воды нет, элементарных условий лампочка под потолком. И плевать, что тебе уже не двадцать три, и даже не тридцатник. Что где-то на западе жена и дети. А на груди пара орденов «Красного Знамени», да «Красной же Звезды». А медалька за БЗ, ну так это так, всем давали.

Тяжело комсомольцу полка, приходят парни в политотдел полка, каждый про свое. НачПО привык видать к таким просьбам, а мне не наплевать. Наваливаются офицеры, каждый со своими проблемами. От одного жена ушла, устав от неустроенности, другой по детям скучает, не видел уже больше года. У всех, один вопрос - когда будут строить новый дом?  Комполка, стрелки переводит наверх, в округ, а  все разборки вешает на нас, мол, вы у нас комиссары душ человеческих, вот и старайтесь, выдумывайте, как людям голову на место ставить. А как ее поставишь? У людей она о доме думает, а дома – то и нет. И начинается, то пьянки, то гулянки, то еще какая-то поебистика, то блядей горчицей измазали, то в «Интуре» дебош устроили, построили наряд милиции, и лихо на запоре ушли от погони.

С друзьями-товарищами, сцепившись языком, приперся в их новоявленную общагу. Стойкий запах пота, нестиранных носков,  неустроенности и заматерелого перегара.
Выпили по первой рюмке спирта, закусили, чем есть, луковицей и хлебом. Чтобы пить спирт, нужен особый навык. Спирт - не водка, можно так гортань обжечь, вдохнув-выдохнув не правильно, что мама родная не поможет. Для того, чтобы правильно выпить, надо сначала вдохнуть, потом махом выпить свою порцию, после этого выдохнуть. Тогда пары спирта не обжигают слизистую, и можно синячить дальше. Махнули по грамм двести, пошли разговоры «за жизь». А жизнь у парней говно. Жалко их по-человечески, кто-то дачи себе строит на берегу Амура, а кто-то сидит и ждет с моря погоды, теряя при этом уважение к себе, семью, и проживая жизнь под вечерний спирт.

На утро, немного покрутившись в политотделе рванул в Хабаровск,  на комсомольскую конференцию. Перестройка мать ее, свобода слова и мысли. Наговорил на конференции, наорал, накритиковался. Подошел тележурналист, представился, поинтересовался, правда ли то, о чем я с трибуны кричал. И, если, правда,  когда можно подъехать репортаж сделать? Договорились вечером встретиться.

Сентябрь в Хабаровске никогда не называли бархатным, а наверное зря. Еще не желтеет листва на деревьях, еще убирают помидоры в соседнем совхозе. По вечерам стремительно холодает, но к 10 утра уже тепло, а иногда и жарко. Правда, ни один сумасшедший не купается уже в Амуре. Да и по вечерам меньше мошки, и комары с мухами день ото дня становятся злее. Мухи иногда кусают так, что диву даешься, до крови.

В девять вечера, как и договорились, на остановке из белого кирпича, и по замыслу извращенного архитектора в форме запятой, я ожидал журналиста. Странный обычай у нашего народа, везде, где есть хоть какой-нибудь заугол, устраивать общественный туалет. Я отошел от остановки подальше, метров на тридцать. Возле нее, в шестом классе я подрался с одноклассником, из-за беззаветной любви к девочке с первой парты. Бились до первой крови. Жестко, по взрослому. Кулаками, ногами, головой. Вокруг нас стояли одноклассники, и криками подбадривали бьющихся. Красную соплю я выбил первый, соперника оттащили. Он все еще вырывался и пытался кинуться на меня. На остановке же назначали первое свидание и с замиранием сердца уходили с пассией в сторону полей и огородов. Гулять в обнимку по дороге.

Подъехала съемочная группа, мы собрались и отправились по городку. Оператор взвалил на плечо камеру и стал снимать общие планы: школу, футбольное поле, летную столовую, казармы, штаб. Подошли к детскому саду.
- Пожалуйста,  притормозите,- взмолился оператор, - я не успеваю, у вас темп, как на марш-броске.
Мы остановились, закурили. Михаил, корреспондент первого канала, только качал головой и удивлялся. Службы не видал, и к такому он не привык. На фоне, в общем-то, ухоженного городка, развалины детского сада шокировали. Мы прошли по остаткам бетонной дорожки. Выщербленные, кое-где пробитые насквозь плиты, в темных толстых трещинах гулко отдавались под ногами. И снова страшная картинка: двухъярусные кровати, разваливающиеся стены, забитые окна, убогий быт, кипятильник из лезвий, стоячие носки по углам, умирающий туалет с мелкими детскими унитазами, и везде разруха. Вышли на улицу покурить, присели в беседке, потекла беседа. Кто-то сходил за спиртом, кто-то за гитарой, только песней и жива русская душа.

Материал вышел вечером в Москве, а в Хабаре его увидели утром. Но уже ночью, командующий округом был поднят звонком из Генштаба. К 10 утра начПО  вызвали на ковер. В 12 я вылетел из армии, с белым билетом. Без выходного пособия.