Ни тормозная жидкость, ни денатурат, ни одеколон по коварству не сравняцца с обычным зилёным чаем. Вот этот напиточек, блять, это пиздец. Причом полный пиздец. То есть даже так: ПОЛНЫЙ ПИЗДЕЦ. Я к нему исчо будучи студентом пристрастилсо, всё жалел, што иво только заваривать можна, а курить нельзя. Он сука вкусный, асобинна если с жасмином. Но при этом, блять, сцакогонный штопесдец. Я в сортир для отлива бегал на каждой переменке, кореша даже думали, што я нарк и втихаря там закидываюсь чем-нибудь. Никакой другой напиток таких частых сцакосигналов не вызывает.

Как-то раз в подвальчике универского корпуса шла обычная такая репетиция к некой студенческой хуйне, фестивалю какому-та бляццкому. Репетиция плавно переросла, ясен хуй, в ночное студенчизкое бухалово, а затем все расползлись спать. И посередь ночи сука зилёный чай блять со злоебучим жасмином нах стал просицца из хуя на волю. Сортира в подвальчике не было, а универский корпус на ночь заперли вахтёры-мутанты. Пойти пасцать на улице (декабрь, минус дваццать шесть, ветер адиннаццать метров в секунду) я как-то постеснялсо и стал искать чо-нить типа толчка.

В то время я пёрся от креативов савецкова мега-хуятора Валентина Пикуля. В одном из иво романов («Богатство», замечательный креатиф) казачий урядник спизднул, што пришлось ему как-то поневоле в балалайку сцать, «когда посуды не было» (с). Ну хуле, стал искать чо-нить пустотелое. В кладофке (или гримёрке – хуй прасцышь) подвальчека валялось дахуя фсякой пыльной паибени: бабские пуанты (типо жоский гандон, иво зачем-то заморенные балерины на копыта натягивают), какие-то задроченные костюмы, выглядевшие так, будто на них помои выливали, бутафорские шпаги, порванная гармошка (выглядела так, словно иё динозавр выебал), обгрызанные крысами и абосранные тараканами листы с текстами песен, пластиковый череп в натуральную величину – как живой, блять (это для «Гамлета»), гитара без струн и за каким-то хуем две пары отличных беговых лыж.

Сцать внутрь пластмассового черепа я не решилсо, сильно пахоже на глумление над трупом. Хотя поцоны им даже в футбол пытались играть, уебанцы. Оставалась как вариант лишь гитара, в которую я и пасцал, примерно наполовину иё заполнив, спакойно так, как у себя дома в толчок. И, ощутив благодарность угомонившегося мочевова пузыря, завалилсо дальше спать.

А наутро разразилсо дикий скондал, какда вахтёрша ту гитару нашла на полу в крайне плачевном состояянии. Картина была вполне достойна кисти Айвазовского, беспезды. Как оказалось, не я один такой к музыке нечувствительный и не я один ту гитару оприходовал. Один из бухавших пареньков, Сирожа, закомплексованный занудный ботаник (хуже даже, чем я), не выдержав испытания бухлом, наблевал полную гитару и исчо вокруг неё. Ему все словесные пиздюли толстой вечно потной усатой (буээээ) вахтёрши и достались. Она же заставила иво отмывать благородный инструмент от струганины, што обделафшийся от ужоса и пунцовый от позора Сирожа старательно сделал.

Гитара (какое-то фанерное савецкое гавно из отходов лесоперерабатывающего произвоцтва) наплыва сцак и рвотины, да исчо и последующей помывки срецтвом для мытья пасуды не выдержала. И расползлась на куски. Сирожа исчо раз огрёб вербальных пиздюлей от всех подряд. А я с тех пор стараюсь не употреблять это абасцачное пойло.