Гром прокатится над карьером
По нетронутой тишине.
Пташка с первым своим коленом
Робко выступит на сосне.

И зазнается. А машины
С грузом каменным побегут.
Сопок выгнутые вершины,
Солнцем доняты, потекут.

И, раздвинувши снег сугробов,
Косолапый зевнет со сна
И задумается, огромный,
С прислушается: весна...

И уставится, размышляя.
В сосны, в хвойные зеленя:
Ишь какая уже худая
Лапа левая у меня.

И поднимется. И разбудит
Кедров белое забытье.
Ну, а чем он кормиться будет —
Дело темное, не мое.

От карьера не столь далеко,
Через несколько теплых дней
Торопливо шмыгнет сорока,
Будто гонится кто за ней.

Над оттаявшим хворостишком,
Невменяемая с пути,
Трясогузка  начнет хвостишком,
Точно нанятая, трясти.

Грохот катится над карьером.
Сопки ахают. Снег течет.
И, не склонное к полумерам,
Солнце спины уже печет,

А поблизости, может статься,
Мишка вздрагивает слегка
И бежит невесть чем питаться
С деловитостью босяка.

Я и сам ведь не хуже мишки,
Годовалого пестуна,
Жил зарывшись, не в снег, так в книжки,
Не во сне, так в подобье сна.

И по глупости, видно, светел,
По неведенью, видно, шал,
Я не ветром, а словом «ветер»,
Как филолог какой, дышал.

Но ангарские будни сразу
Мне сказали, где «да», где «нет».
И теперь только жду я часу —
За курортником тем вослед!

В те края, где у стен плотины,
Набирающей высоту,
Платит молодость, как платила,
За действительность, за мечту.

Март ломает свою карьеру
И апрелю сдает ключи.
«МАЗы» катятся по карьеру.
По Сибири бегут ручьи.