«Молоко и сено! Что может быть лучше!
Всегда думаешь: « Это я ещё успею! Ещё будет много в моей жизни молока и сена!» А на самом деле этого никогда больше не будет»

                              Ильф и Петров, «Золотой телёнок»


    - …Салатик, салатик…Ну что ж, можно и салатик… «Бриз» - что это такое? Ну,
  давайте «Бриз».

Я перемешал ложкой порезанное крутое яйцо, креветки, зелень – люблю, чтобы все ингредиенты ощущались в салате равномерно – тщательно  распределил густой соус, начал жевать. Опустил ложку. Сглотнул, положил ложку на стол и уставился в тарелку.

В бельгийском фаст-фуде « Квик»(большая белая”Q” на красном фоне) этот салат назывался «Океан».
Креветки, яйцо вкрутую, зелень, черри, морковка и густой соус. Совершенно незнакомый вкус, даже в кооперативных кафе таких салатов не делали.
Правда, последние десять дней «Океан» мы уже не брали: грянула финансовая катастрофа - обещанный пароход из Антверпена в Ленинград отложил выход на десять дней.
Не послезавтра, а через десять дней!

Мы переехали из трёх звёзд на площади Луизы в полупритон коридорного типа с общим душем на этаже, оплатили вперёд( здесь не церемонились), и денег у нас осталось 40 долларов на двоих, не считая бельгийской мелочи.
На десять дней жизни.
Конечно, мы ругали себя за расточительство, закупку подарков, полные багажники запчастей и расходных, но кто знал? Нам железно обещали 12-е декабря – и капитан, и евреи-эмигранты из гаража. И вдруг выход теплохода с нашими ненаглядными вольвушками-пятилетками «240» и «740» отложили на десять дней.

Мы сделали ужасающее открытие: ничего из прекрасных дивных вещей, накупленных нами в Брюсселе, продать нельзя.
Удивительно, но факт.
Изумительные, прекрасные майки, куртки и туфли невиданного качества, которые оторвали бы с руками в первом московском коммерческом магазине ( на месте подземного туалета у памятника Тимирязеву) никому не нужны. Ни за полцены, ни за треть.
Здесь нужны только деньги и покупатели.
Но нам тоже нужны были деньги, чтоб прожить десять дней.

О картах, транзакциях и «Вестерн Юнион» мы в то время  не имели понятия – валюту в Москве покупали в суточной очереди у банка на Калининском или с рук. Устроиться на работу в Брюсселе двум русским весьма проблематично, значит, надо растягивать сороковник на 10 дней.

Гостиница – какая-никакая, но завтрак давали. Шведский стол - нарезанный сыр, ветчина, кувшины с разведённым порошковым соком, галеты, хлеб, молоко, кислый гнусный кофе.
Весь шведский стол на двух столах в семи тарелках.
Мы подгадывали, чтоб выйти на завтрак вместе с китайцами – их там жило человек двадцать пять, три группы с руководителями.
Раздатчица-официантка выносила тарелки и смотрела. Все чинно брали по два-три кусочка, отходили к столам.
Раздатчица поворачивалась, шла на кухню за кофе. Мы подлетали к раздаче, скидывали с тарелок сыр, ветчину и хлеб в заранее приготовленные пакеты, оставляя на каждом блюде по ломтику, садились за свой стол и чинно - нехотя даже так -  ковырялись в тарелках. Пакеты составляли наш дневной рацион до ужина. Ужин состоял из большого гамбургера в «Квике» через дорогу.
Выходила раздатчица, недоуменно таращила глаза на пустые блюда. Китайцы, умяв первоначальную порцию, подходили за добавкой. Негритянка, пробурчав на французском что-то типа: «Скоты узкоглазые! Жрут и жрут, не напасёшься…», уходила на кухню подрезать сырку.
На третий день китайцев прямо обвинили в обжирательстве и хищении продуктов, они что-то лопотали и попискивали, диалога не получилось.

Через четыре дня хозяин явно озаботился перерасходом продуктов, стал выходить в столовую сам. Тем не менее, фокус с пакетами удавался ещё два раза.
И вот шведский стол прекратился, рационы раскладывали порционно каждому, хозяин с дочерью встали возле нашего стола – кто-то стукнул, видать.
Перед нами встал костлявый призрак голода, болтались по Брюсселю в непрестанном размышлении где бы подкормиться.

На ловца и зверь бежит.
Бог послал ловцам растяпу-развозчика. Оставил коробку с продуктами у входа в итальянский ресторан и пошёл внутрь разговаривать. Может, грузчиков ждать…Мы не стали искать грузчиков, подхватили двухпудовую коробку и потащили её через весь город к вокзалу, в наше логово. Хамона на всю жизнь наелись.
 
Теплоход «Комсомолец Латвии» (ничего названьице спустя пятнадцать лет, а?) тащился сквозь жуткое сивое море трое суток, всё это время мы столовались в комсоставовской кают-компании, слушали морские басни капитана Валерия Александровича и выпивали.
Выпивали и закусывали.
Закусывали и выпивали.
Когда капитан засыпал (редко), мы заходили, как бы случайно в матросскую столовую, где всегда был чай, хлеб, масло для дежурной смены и немножко перекусывали. А там и капитан снова просыпался.
Обходя Данию, в проливе попали в ледяное поле, жуткое ощущение льдин, скрежещущих в борт, в нескольких, кажется, сантиметрах от тебя.
«Хуйня», - сказал Валерий Александрович, - ещё один пластырь наложат, всё равно последний рейс. Помощь из Дании дорого вызывать. Выебут меня за это». Мы вздрогнули.

Бандюки в порту, ледяная дорога из Питера в Москву.
Впервые в жизни в руках руль с гидроусилителем – после двадцатьчетвёрки  чувство  нереальности, баранка будто совершенно ни с чем не связана, а крутится просто так. Такое же ощущение от коробки без хруста и скрежета, ручка передач словно болтается в тёплом масле.
Я ушёл в кювет на Валдайских горочках, он тросом вытянул. На машине – не царапинки.

Приехали в Москву за четыре дня до нового, 93-го года, еле успели растаможить по каким-то, уже не помню, по каким, но по старым, более выгодным правилам.

Через пять лет, другие, совсем на других машинах, через Белоруссию, Польшу и Германию приехали в тот же Брюссель, на ту же площадь Луизы, зашли в тот же «Квик».
Сидели,  и хохотали, вспоминая, как воровали сыр, хамон и питались на два доллара на день.
Как разбирались на брюссельском вокзале в принципе работы кофейного автомата (сфотографировали даже на память) – разобрались, он нам выдал-таки по чашке кофе с молоком и сахаром.
Как врезались в огромное, чистое до невидимости, стекло ресторанной витрины в переходе метрополитена – грохнуло, бельгийцы за столиками повернулись и внимательно воззрились на двух русских медведей в кожаных куртках и ондатровых шапках, потирающих лбы у стекла. На следующий день, проходя мимо этого кафе, обратили внимание на красные кружки, украшающие стёкла.
Как  ходили в российское консульство, надеясь на вспомоществование.
Как я пытался клеить дочь хозяина в расчёте на смягчение режима кормёжки.
Как недалеко от Ельца оживляли бензонасос в темноте и под снегом.
Как тёрли с бандюками в 93-м, 94-м, 95-м.
Как стояли по три часа за бензином в 91-м с пятью канистрами в багажнике.
Как везли кожаные куртки из Ставрополя и нас остановили ночью в чистом поле.
Как попали под СОБР в казино «Панда» в Питере на канале Грибоедова и два часа пролежали на полу…

Казино его и уложило. Пять лет назад. Проиграл всё, что можно, потом – что нельзя. Потом поиграл ещё два месяца в состоянии невесомости и застрелился.

Зачем я это написал?
Он не был офицером, он не служил в армии, этот день – не его праздник. Но без его поздравления в этот день мне тухло.
Тухло оттого, что я не подколю его в ответ на поздравление, тухло и пусто без человека, с которым росли и выросли, встречались почти каждый день и отбегали все девяностые.

Это не сидит в голове каждый день, с утра до вечера крутишься, бегаешь, но  в праздники остываешь, замедляешься и тупо ждёшь поздравления. Которого не будет.

Невозможно найти другого друга… - нет, даже не так.

Друга найти невозможно.
Только в детстве и молодости, пока мы ещё мягкие и неокостенелые, раскрываем наши изгибы и раковины души навстречу друг другу и срастаемся до понимания без слов. Когда он уходит, от тебя отрезают этот срощенный кусок и закапывают вместе с ним. И там, под землёй, он продолжает болеть.

Так зачем я это пишу?
Тем более - сюда?
Для себя, наверно.
А, может быть, чтобы ценили молоко и сено, пока оно есть. Пролетает ведь всё очень быстро.