Он читал на нашем курсе лекции по нейрохирургии. И я была далеко не единственная студентка, которая испытывала при его появлении характерный зуд и любовное томление. Известный всей пьющей Москве полуодомашненный светский лев. Восемнадцать раз он дрался на дуэли, в 17-ти из них побеждал нокаутом. Много видевший в постели Аполлон, вобравший в себя лучшее от своих дворянско-местечково-богемных предков.

И вот сегодня я решилась.
— Владимир Изяславович, — обратилась я к нему после окончания лекции, застенчиво опустив взгляд на груди. Ноги у меня коротковаты, но груди богатырские. «Лидера талибов «отправили к гуриям». Так вот это я имею внешность пышнотелой и коротконогой мусульманской гурии. А соски мои видны не только через свитер, но и через пальто, по-моему. Редко кто против них может устоять. — Я бы хотела поприсутствовать на вашей операции. Если можно, конечно.
Произнеся последнюю фразу, я, кажется, несколько пережала с застенчивостью. Но это от избытка чувств.
— Конечно, Анечка, конечно, — его глубокий баритон действует на чистую девушку вроде меня как килограмм виагры внутривенно, — я вас жду в операционном блоке часам к восьми вечера.

Вот и все, собственно. Студенты часто посещают операции своих преподавателей. Такая инициатива поощряется, так что все предельно невинно. И доценту кафедры нейрохирургии предельно все предельно понятно.
Вечером я вхожу в операционную. На моем лице написан острейший интерес к медицинским аспектам трепанации черепа. Но тело мое под белым халатом почти голое и с адским пирсингом. И способно вскружить даже вскрытую хирургами голову.  Анестезиолог, по крайней мере, вводя в вену больного лекарство, неотрывно смотрит на меня, а не на пациента. Если точнее, то на место на мне, где у девушки расположена грудь. Уйми дрожь в теле, дружок… Нашел себе дурочку с переулочка, как же…
— Анечка, будьте добры… — реплика моего любимого хирурга привела меня в растерянность. Что он, собственно, имеет в виду?
Но операционная медсестра его хорошо поняла. Она расстегнула ему брюки, каким-то изощренным хирургическим инструментом достала из трусов его половой орган и опустила последний в бутылочку, которую на медицинском языке называют «утка». Полуодомашненный светский лев тяжело вздохнул и начал писать. Писал он достаточно долго, заполнив утку почти полностью. Он был неестественно писуч, я бы сказала.

Операционная медсестра еще какое время подержала член писающего возле утки, потом встряхнула его, и в утку упало несколько последних капель мочи. Медсестра поставила наполненную мочой утку куда-то в сторону и вернула член на родину, в трусы.
Не прощаясь, я вышла из операционной. И эти люди запрещают нам ковыряться в носу! Если бы он мне просто сказал: «Аннушка! Давай йебаца? А если откажешься — берегись, я уже пролил своё масло». И я бы не смогла ему отказать. Но такое… Просто песня: «Как отвратительно в России по утрам…». Губы она раскатала. «Девушка тут же скинула с себя пеньюар и начала активно мастурбировать подвернувшейся морковкой», — это обо мне, идиотке распахнуторотой. Ругаться нельзя не только матом, но и никак. Но адекватное использование нецензурной лексики — это уже другой вопрос. Блять, вот меня швыряет... Веду диалог с кем-то невидимым... Эх, как хочется в разведку на благо родины...

Впрочем, все правильно. Нейрохирургическая операция длится много часов. Оперирующий хирург, в стерильных перчатках, достать свой член из своих же нестерильных брюк, естественно, не может. А помогавшую ему помочиться медсестру тоже зовут Аня. Вот пускай с ней и крутит любовь, старый ловелас.