Сей рассказ поведу я вам о житие да искушениях Святого Василия. Какого-такого Василия? А простого Василия. Можа и не Василием даже вовсе величали его, можа Фомой, а можа Евлампием, суть сего сказа ни на единый волос не меняется. Просто сказывали мне ту историю о человеке святоприблажном калики перехожие в кабаке, а тем скоморох передал на гульбище, а уж откуда скоморох о ней прознал, так то единому Богу известно. Ну пущай зваться святой наш будет Василием ибо благозвучно, да видно сразу что человек то был простой, без всяких там расфуфыренных пердимоноклей.

Был наш Василий ни худ, да и не толст, не пригож, да и не страшен, не высок, да и не низок. Да и сам по себе – ни богу свечка, ни черту кочерга. Даже воровать был не приучен, что уж совсем на голову не оденешь. Недотепа. Что есть Василий, что нет его – никому дела до того не было, разве что друзья пьянчужные погоревали бы о нем пару дней, да и позабыли разом. Не было у Василия деньжат больших, никогда не водились. Зато жена была – трясогузка. Семеро дитять по лавкам мал мала меньше. И всем понимаешь жрать подавай, да одевай, да жисть обустраивай. А был наш Василий инженеришка заштатшный, безынициативный, не шибко умный, не шибко ладный – как такому семью то прокормить?

Ну и решил значица Василий Дело открыть. Василий то был человек маленький, а дело сподобился открыть большое, благо и усю технологию да механизьму знал изнутри, почитай полжизни в таких вот делах ворочался, пуп надрывал. Какое такое дело было? Да не суть важно. Большое одним словом. Поболя Василия это уж точно.

Но Дело открыть – это тебе не яйцо почесать. Тут много чаво надобно. И умишка цепкий, как у еврейчат, али армян, и родственнички для блату сокровенного, да и капиталец стартовый тож ой как необходим. Яснее ясного, что ничегошеньки такого у Василия не было. Один пиджачок потертый, портфельчик помятый, шляпа засаленная штаны на подтяжках, рубаху нестиранная да галоши. Вот и весь его капитал. Да еще спиногрызов вагон в придачу.

Ужиматься Василий начал. Все охота было быть не просто Василием, а Василием Васильевичем или хоть ПБОЮЛом. Вроде и басурманское прозвание, а все лучше чем так. Сперва ели один куриный суп с картошкой. Потом без курицы. Потом и без картошки. Наконец перешли на кипяток с кубиками да комбикорм. Доужимались таки. Холодные, голодные, зареванные то, но Василий твердо решил Дело делать, а как сделает Дело то уж есть будут тока икру черную да омарами закусывать. Накопилось тогда денег у Василия на целый пухлый конверт. Сам весь синий, едва ногами перебирает, да про Дело помнит и слабины ни себе, ни родным не дает.

Всяк кто на Руси Дело делать пытался, тот знает, что без бумаги тут никуда. Да не без одной бумаги, а без целой кипы бумаг разных да глупых да бессвязных. Ибо бюрократия она как березки или там группа Кремль - исконно нашенская, родная, хоть и корявая, хоть и бездарная. Василий смекнул (хоть на то ума хватило), что заместо того чтобы всех писарей да дьяков бесчисленных обходить надобно к главному в городе по Делам обратиться.

А Главным по Делам в том городе служил Великан Великаныч. Баааальшой был человек. Огроменный. Авторитетом да властью был крепок аки дуб вековой. Когда беда у кого, все значит в Великан Великанычу – ты нас рассуди, ты нас примири, ты нам помоги. Все же родственнички, все друзья давние, али служили вместе, всяк Великан Великаныча знает. Оттого и была у него Главная Печать. Такую на какую хошь бумажку ставь – разом дело справиться и вопросов не будет и ответов не требуется. Большой то ведь был человек, щеки не во всякую дверь протискивались.

Вот и решил Василий наш в пиджачке да в калошах осенью промозглой, зябкой к Великан Великанычу на поклон идти, Дело открывать. Конвертик припас, деньжата пересчитал, через третьих лиц обо встрече договорился (так уж заведено было, что через третьих, блатут то не было) и получил назначение явится в воскресение прям-таки к Великан Великанычу в палаты. Великаныч то был так уж крут, так уж велик, что и конверты прям у себя чуть не в сенях принимал, и все канешна об этом знали, да кому жаловаться? На Великаныча жаловаться и себе проблем огрести и устои обчества подорвать, а в городе за такое ух!

И вот стоит Василий холодный да голодный (третий день одним кипятком питался то) под дверями в палаты огромные, в хоромы пышные. Ждет. Да не встречает никто. А самому стучаться боязно как-то, да и не заведено так было. Ну и ждет. Пришел то вовремя, утро как раз занялось, заря алая полыхает, а ни Великаныча, ни лакея-привратника нету. Спят все, да похрапывают. Корпоратив вчера был разгульно-веселый, какие уж тут приемы. Тут бы голову от салата оторвать, веки разлепить и то силенок не хватает.

А Василий Стало быть ждет. Ждет. Ждет. Ждет. С ноги на ногу переминается. Очки протирает. В окна заглядывает. А там темень одна да посапывание. Кому он сдался Василий этот с конвертиком своим? Зачем по мелочи больших людей то от отдыха праведного отрывать?

Ждет Василий. Зябко ему. Уйти домой порывается. Может, перенесли встречу? Да как подумает, что Великан Великаныч призовет, а его на месте нет, так страх его пробирает и в вере своей Василий укрепляется. Стало его одолевать первое искушение – холод. И ветер свищет, и изморозь по лужам потрескивает, и пальцы уже коченеют потихонечку. Но крепок Василий был духом, ради Дела да ради Печати главной и не такой мог вытерпеть.

А за холодом и второй искус подкрался, друг Василия Федька из-за угла тащится. Да не один, а с пузырем. С нераскупоренным. Ну Василий хоть недотепой и был, а выпить знамо дело не дурак. «Эй, зема! Чего стоишь жопу морозишь попусту? Пойдем душу да тело согревать, нас уже во дворике и третий дожидается!» Хочется Василию согреться, так нельзя, Дело ждет, Печать может выпадет таки. Конвертик теребит знай в руках да отнекивается – не мешай мол, дело у меня.

Тут за Федькой Гришка выскакивает и орет разудало-радостно «Ой, а закуси-то, закуси-то понабрали! Там в товарном отделе был какой-то переучет избыток списать хотели, да подсуетился народ, теперь можем как князья заморские балык кушать и гусиной печенью заедать». Долго Гришка про яства разномастные сказывал, у Василия уж и кишки псалмы на разные голоса поют, ан нет, нельзя. Все искусы. Изыдите бесы – говорит - и без вас тошно. Мне бы Дело начать, Печати дождаться, а там сами крохи с моего стола собирать будете, да в глаза заглядывать жалобно.

Плюнули Федька с Гришкой и ушли. Уже и ясно солнышко занялось, полдень стало быть, собаки дворовые собираться стали, за ошметки мусора грызутся, да на Василия нехорошо так гастрономически поглядывают. Много собак тех, целая свора, тьма тьмущая и все злые, голодные, зубастые, клыкастые, а то и вовсе того… Бешеные. Ну прмя как коровы. Или как курицы – гриппозные. Нет бы Василию деру дать, да зело крепок духом он был, конвертик заветный в карман положил, палку себе потяжелей взял, да и разогнал собак, хотя и цаптуь его успели и грызануть как следует тож, но ради Печати и не такое можа вытерпеть.

Затем лярвы какие-то мимо пробежали, лясы точили, Василию глазки строили. Срамными своими речами завлекали его, а Василий то окромя жены и баб-то не щупал лет уж десять как. А те хорошие, игривые, глазки масляные, наряды такие, что тока в кине немецком и бывают. Дай, говорят, дядь нам денюжку, а мы тебе хорошо-хорошо сделаем, не посмотрим на то что покусанный, да не страшно, что ты такой бледненький. «Вон!» - кричит Василий. «Дело важней утех плотских! Я, таких как вы еще с три дюжины обработаю, главное сейчас не сорваться!» - такие речи вел Василий, хотя уд срамной с ним ну никак согласится не мог. Так и прыгал в штанах, так и тянулся к девицам, разве что не визжал от предвкушения. Но Василий уд срамной кулаком к земле нагнул и лярвы горемыку нашего покинули, испугавшись таких чудных извращениев.

А как девки стороной прошли, так юркий такой аферюга спекулянт вырисовался. Давай грит мне свои денюшки, а я их тебе в иную валюту, да по такому курсу что аж в глазах зарябит. И ведь не врал же, сволочь! Не врал! Как назло именно этот аферюга не из тех кто запросто так кидает и выгода выходила Василию огроменная, но он и его послал куда подальше, все Печать вожделенную дожидался. 

Ближе к вечеру дождь занялся. Сперва то оно как - кап да кап. А потом каааак жахнет. И гроза, и град с голубиный помет размером и молнии и гром грохочет. То уж не просто гроза, то метель, вьюга налетела, да такая, какой лет двадцать как в тех местах не бывало. Вымок-вымерз до нитки Василий, но стоял, ждал, Дело было важное, нужное. Весь измучился, весь скукожился, в горячку нервную впал, все на милость Великаныча уповал, хотя так и не спешил никто к нему выйти.

Ночь Василий простоял у ворот, сон гнал от себя, по лицу бил, чтоб не дай Бог не пропустить встречу заветную. Мороки сумеречные обступали его, лихие люди с ножиками на галстуки порезать грозили, уж и жена с детьми пришла, насильно в дом чтоб затащить – все ни в какую. Уперся Василий ногами в землю и с места его не сдвинуть. Договор о встрече был, значит должна она состоятся! И Печать будет и Дело, раз уже столько всего вытерпел, еще капелюшечку то лиха не тяжко будет.

И жена с детьми ушли (к соседу и навсегда) и люд лихой по подворотням попрятался (а чего им с психа бомжеватого брать, у таких денег не бывает). Снег с утра выпал. Василий, что твоя статуя стоит – сам себя не помнит. Тут то Великан Великаныч и соизволил выйти. Весь вчерашний день он по саунам своим хоромским с девками похмелье гнал, весь день шампанкаое с конфетами ликерными кушал, да и позабыл про недотепу Василия.

Вышел стало быть Великан Великаныч и говорит: «Ой, брат, ой как же ж ты так? Как же ж ты так? Стока ждал, стока ждал… Ай-яй… Ну это мы ничего. Мы тебя ща рюмочку коньячку, да ищо икоркой черной закусишь и будешь ты как человек, а не как  заморыш. Ты ж за Печатью пришел, так? Дело хошь делать? Это, брат, хорошо, это брат правильно! Конвертик то с тобой, недотепа ты этакий?»

Вспомнил тут Василий про работу свою прошлую, да про семью пошлую, про голод да про холод, про Федьку с водкой да про Гришку с селедкой, про собак клыкастых да про блядей сисястых, про честного аферюгу да про суровую вьюгу, о кошмарах ночных да о разбойниках злых. Вспомнил он все это стало быть… Выдохнул шумно так долго, да и гикнул удальски:
«А не пошли бы вы, Великан Великаныч, на хуй! И Печать свою в жопу засуньте».

И ушел, чистый, блаженный да просветленный.

Святой.

P. S. А что с деньгами из конверта того стало? А кто ж его знает.

Спиздили наверное.