Виктор Марич сидел в кресле перед компьютером и тоскливо смотрел на мигающий на экране курсор. Дата выхода сборника неотвратимо приближалась, а рассказов катастрофически не хватало. За оставшуюся декаду предстояло набрать сто страниц текста, а не то грозили такие неустойки, что следующие рассказы пришлось бы писать собственной кровью на стенах домов. Безусловно, Виктор не идиот и настругает за оставшееся время какой-нибудь ботвы в стиле чтива в мягких обложках, что, конечно, успеха иметь не будет, поскольку постоянные читали Виктора не поймут, а потребители чтива в мягких обложках о его существовании как не знали, так и знать не будут. Но ведь это так обидно - чтобы не сдохнуть с голоду, кормить народ экскрементами. Ни одного выдающегося рассказа в сборнике уже не будет, несколько просто хороших есть - и все.

Виктор поморщился, представив себе коллег, хлопающих его по плечу со словами: "Читал твою последнюю книгу - сдаешь, братец. Ну, ты же понимаешь, я по-дружески говорю, никто чужой от меня ничего на эту тему не услышит. Но ты прими к сведению конструктивную критику". И еще в глазах у них будет светиться тихая такая радость.

И вообще, писать надоело. Два раза к одной теме возвращаться - слишком убого, а Виктор сочинял уже и про милицию, и про бандитов, и про политику, и про шахтеров, про врачей, учителей, инженеров. Писал даже про космонавтов на далеких планетах, про зеленых человечков и про рыцарей-охотников за драконами. Только про писателей Виктор, пожалуй, еще не писал. А что, кстати, это идея. Прототип искать не долго надо, вот он, среднестатистический российский писатель в мониторе отражается. Пусть будет писатель, Алекс Костров, всеми закоулками своей души похожий на Виктора, пусть даже любимая группа у них будет одна и та же, и пусть...


Доставать зонтик ради такого дождя Алекс считал ниже своего достоинства, но стоять под ним было все-таки несколько неприятно. Редкие, неощутимо мелкие капли падали с серого неба в серые лужи на сером асфальте, серое здание печально смотрело на Алекса серыми окнами, на одном из которых, будто соринка в огромном стеклянном глазу, висело объявление:

Издательство обанкротилось.
Имущество будет продано с аукциона 28.01.07.

Издевательство обанкротилось...

Интересно, - подумал Алекс, - а восемнадцать моих рассказов, включая суперрассказ "Встреча с тройником", тоже будут проданы с аукциона?

Как ни странно, ответа от здания на свой мысленный вопрос Алекс не получил. Пришлось ему, понурив голову, пойти, шлепая по лужам, на станцию метро "Проспект Ветеранов".
Мимо проносились битком набитые троллейбусы и маршрутки. Под ногами задумчиво чавкало то, что еще вчера было первым снегом.

И кто-то еще любит этот город,  - подумал Алекс, - загазованный центр с рассыпающимися зданиями, серые окраины, откуда один за одним исчезают маршруты муниципального транспорта, грязные дворики за спинами халтурно подлатанных домов на Невском, фонарные столбы без фонарей на Придорожной Аллее, давки у входа в метро, сточная канава Нева, бесконечные пробки на главных улицах, по которым быстрее идти пешком, бесцветное небо и вода, вода, вода, нескончаемыми потоками льющаяся оттуда. И кто-то еще любит этот город... И я еще люблю этот город.
Люблю потому, что здесь родился, потому, что он воспитал меня таким, как я есть, люблю неагрессивно, без комплекса неполноценности, не бью морды москвичам, что сейчас некоторые называют истинным патриотизмом, а действительно люблю свой город и пишу, пишу о том, как здесь замечательно жить - трудно и опасно, но лучше, чем где бы то ни было, - пишу про Эрмитаж, про Университет, про Летний Сад и закаты на Финском Заливе, про Петергофские фонтаны и про Аничков мост, про Стрелку, Пушкин, про многое, многое другое, и, конечно же, про прекрасных петербургских девушек.
Наш герой любил свой город, несмотря на то, что тот довольно часто плевал в его широко открытые глаза.

Как писатель, Алекс достаточно часто думал о себе в третьем лице, но тут вдруг его внимание остановилось на этом и он спросил себя:
- А что, вдруг я действительно чей-то литературный персонаж? Вдруг вся жизнь моя протекает лишь в капле чернил или в doc-файле? Да нет, все это бред, конечно. Но - сюжет для рассказа. Представить себя куклой на ниточках, которой управляет невидимый кукловод... ну, допустим, назовем его Виктор Марич.

Неожиданная догадливость героя порядком удивила Виктора. Он встал от компьютера, включил магнитофон, подошел к окну и уставился на череду розовых зданий на противоположной стороне Варшавской улицы.

Стереть все к черту? Что за бред лезет в мою голову? - думал он. Однако волны бодрого рока с ранних альбомов группы "Scorpions" несли его за собой и вместе с отгрызенными ногтями сильно поднимали настроение. А ведь рассказ-то получается. Сюжет-то, вроде бы, ничего - герой в тенетах рока, марионетка в руках своего бога - в моих руках, этакий Эдип наших дней, не в смысле комплекса - в смысле обреченности.
Выключив магнитофон, Виктор снова уселся за компьютер.

Алекса забавлял новый рассказ. Изображать себя куклой на ниточках, и в то же время сознавать свою полную власть над тем, кто считает себя его автором. Ведь это Виктор, - думал Алекс, - живет в стрежне моей гелевой ручки и это его жизнь с чернилами вытекает на бумагу на северной окраине города, в доме номер 37 по улице Руднева.

До какого-то момента Алекс освещал только те эпизоды из жизни Виктора, которые были связаны с рассказом, получившим рабочее название "Алекс". (Кстати, в пику ему свой рассказ Алекс назвал "Виктор"). Затем, в какой-то момент, он перешел к другим сторонам жизни своего героя, поселил его в доме на Варшавской, 56, ввел в рассказ телефонные разговоры с Леночкой из издательства.

И как-то раз Алекс чуть не сбил Виктора трамваем.

В холодном поту ввалился Виктор в тменую квартиру, и сразу же сквозь дверной проем бросил взгляд на компьютер - обиталище Алекса. На секунду Виктору показалось, что компьютер поворачивается к нему и хищно раскрывает зубастую пасть монитора, готовясь бросится на Виктора и вцепиться мертвой хваткой в его плоть. Виктор включил свет - испытанное средство всех героев фильмов ужасов – и наваждение исчезло.
Сбросив мокрое пальто на стул в прихожей, Виктор включил свет также и в комнате и с опаской, чуть не на цыпочках, прошел туда. Включил компьютер, и, пока мучительно долго загружались Windows XP и Far, нависал над ним, вцепившись зубами в ногти пальцев правой руки.
Ничего.

Про трамвай в файле не было ничего, и вообще, с тех пор, как Виктор закончил работать с ним, там ничего не изменилось.

Почему же тогда, совершая свой прыжок из-под носа трамвая, провожаемый фейерверками брызг, вылетающих из желобков под рельсами - почему же Виктор яснее ясного ощутил, что трамвай - дело рук Алекса?
Ты перестарался, - сказал себе Виктор, - переработал. Восемьдесят страниц халтуры уже написаны и тебе на три дня остался только этот рассказ, от постоянных размышлений над которым у тебя поехала крыша. Алекс тебе уже снился два раза, теперь вот трамвай... В конце концов, Алекс живет только в твоем разуме и ты можешь просто забыть про этот трамвай и не написать про него ничего...
Но Виктор знал. что напишет.

Когда в Алекса стреляли, отнесся к этому с юмором - пускай это будет покушение со стороны Виктора. Мысли вроде: "А вдруг действительно?" он с успехом гнал от себя, и всегда старался оставаться спокойным и жизнерадостным.
Прожужжавшая мимо уха пуля - чем не ответ на трамвай? И чем бы ответить на эту пулю, как бы припугнуть Виктора, чтобы не выпендривался? Написать ему, что ли, на стене комнаты светящимися буквами "мене, текел, упарсин"?

Алекс представил себе перекошенное от страха лицо Виктора, когда тот вернется домой и увидит надпись на стене, лицо Виктора, который уже понял, кто здесь хозяин - Эдипа из Алекса хотел сделать,  а сам - чем трамвай не колесница? Водителя, правда. не убил, слабо ему это, а так, в общем, сам ты Эдип. Лицо параноика Виктора, который сейчас, должно быть, едет в 157-ой маршрутке, чтобы...

Дома номер 37 на улице Руднева не оказалось. Старенький справочник "Весь Петербург-95", которым Виктор до сих пор пользовался как картой, потому что другого не было, сыграл с ним шутку. Дом на углу улицы Руднева и Придорожной Аллеи носил 31-й номер.
Что ж, зайти в гости к Алексу не получилось. Хотя есть еще возможность все исправить, переселив Алекса в этот 31-й дом, пусть он оттуда любуется прелестями гаражей на другой стороне "Аллеи", заводов за железной дорогой и видимых вдалеке, с верхних этажей, деревень. И лесом на горизонте, и не загороженным многоэтажками небом на севере.

Но нет - Виктор знал, 37 так 37, тут ничего не изменить, буквы уже вписаны кровью на скрижали истории (какую фразу-то отколол, а!). Алекс живет в доме, которого нет, а значит он живет НЕ В ЭТОМ Петербурге, и любит НЕ ЭТОТ город с НЕ ЭТОЙ Невой и НЕ ЭТИМ Летним Садом.
А значит, можно без зазрения совести стирать с лица Земли Петербург Алекса, чтобы наконец-то избавиться от этого назойливого наваждения и навсегда забыть тот момент, когда решил отдать Алексу свою, авторскую фразу.
И выкинуть компьютер, который приползает перегрызать мне горло по ночам, и снова писать гелевой ручкой простые человеческие "опупеи" для мягких обложек. Но рассказ надо закончить, и пускай в отместку Алекс едет теперь на другой конец города, на Варшавскую улицу и видит...

... ремонтируемый каким-то новым русским дом номер 56 по Варшавской. Ну что ж, значит Виктор здесь не живет, шутка не удалась, - прийти к человеку и сказать ему: «В этой квартире живет мой литературный герой». Скорее всего там бы жила пенсионерка, глухая и впавшая в маразм, которая бы заорала: "Ищи своего собутыльника в другом месте!!!" И зачем он вообще сюда пришел? Не потому же, что Виктор захотел...
А если поэтому, - с улыбкой подумал Алекс, - то пусть ему будет за это "Мене, текел упарсин".

Удар ноги чуть не сбросил монитор со стола и лишь чудо спасло его от того, чтобы упасть на пол и разбиться. Огненные буквы проступали на стене и Виктор отчетливо видел их сквозь заливающие глаза слезы беспомощности и обиды.

Я - раб, я - Эдип, я, а не Алекс, - ломилось в голову Виктора с силой и настойчивостью гидравлического пресса. Виктор до боли укусил себя за палец, и вместе с этим пришло ясное понимание того, что нужно сделать.
Сесть за компьютер, спокойно включить его и насыпать в текстовый файл смертоносных букв - уничтожить, как однажды хотелось, город Алекса ядерными бомбами Штатов - Штатов из мира Алекса.

Значит, - со злобой подумал Алекс, - мой Питер уничтожить захотел, за Руднева и за Варшавскую, за то, что не так висит картина в Эрмитаже и не так примята трава на Марсовом Поле, за то, что не так стоит "Запорожец" на Богатырском проспекте и не так плывут какие-то ошметки по Неве, за то, что не в той Германии не так поет не та группа "Scorpions", а главное за то, что в моем Петербурге есть я и нет тебя.

На юге полыхнуло, и Виктор понял, что в этой войне с Алексом он если и не проиграл, то уж точно и не победил. И когда через некоторое время пришла взрывная волна из Соснового Бора, Виктор сидел на стуле как на коне, положив руки на спинку стула и сквозь закрытые веки смотрел на огненную надпись на стене: "Мене, текел, упарсин".

Вот я и убил своего героя, - подумал Алекс, - бред какой-то я написал, честное слово. Может, ну его на фиг... Хотя что я страдаю - не беспокоят меня сгубленные атомной войной миллиарды жизней? Или беспокоят - раз уж я о них вспомнил? Вообще, писатели - самые страшные убийцы. Губят миллионы безвинных людей - и никто не плачет об этих безвинных.... то есть я не плачу. Зато способен рыдать, оплакивая смерть Свидригайлова или Горлума, что, впрочем, одно и то же. Или Марича. Черт, что он такое, что меня так задевает его гибель - дело моих рук, написанный с меня под копирку литературный герой. Почему меня - впервые - так мучает совесть за то, что я убил персонажа? Неужели потому, что я никогда не создавал никого более живого?

- Папа, сколько стоит атомная бомба?
- Миллион долларов, сынок, а что?
- Лови скорее, такое богатство на нас падает!

Почему-то именно это анекдот вспомнился Алексу перед тем, как у метро "Проспект Просвещения" разорвалась американская боеголовка.

Он находился в комнате 2x2x2 метра. В ней не было ничего: ни окон, ни дверей, ни мебели. Только он и еще один человек. И хотя они никогда не виделись, они сразу узнали друг друга.

Так я убил и обрек на вечные муки двух хороших людей.  Теперь сижу и жду, когда они наконец догадаются и позовут меня к себе. Будет вам и встреча тройников.