Я тожа родине-матири служил… маленька… адин день, бля.
Утром апосля того, как я отметил засчиту диплома, я праснулсо не то что в носках, а пряма в пиджаке и при галстуке. Будильнег, собственно должен был напомнить о том, что последнее что миня отделяет от высшего абразования – это бегунок в котором не было пичати напротив графы «военкомат». Прямо как был, не умываясь, я попиздовал в указанное учреждение, патаму как они, суки, работают с 8 до 9. Наверное, чтоб брать пахмельных валантеров теплинькими, пряма с пастели. Ушлый, сцуко народ! Идти недалико, слава богу, и я даже водички ни папил – думал бля скарее успеть. Сбегаю, а патом в кайф ебну пивка и завалюсь спать.

… И не знал я тогда что до конца висеннего призыва оставалось на тот мамент всиго три дня…

Кагда я, зайдя в военкомат, пастучал в акошко его аткрыла такая еще детородного возраста бабёнко, вполне даже симпотичная. Улыбаетца. Я ей гаварю, мол, тетинька паставьте пажалуста пичать, а то я в библиотку тараплюсь, шопиздец. И тут она у миня бигунок так резко выдергивает и неожыданно грубо говорит иди, мол, прахади мед. камиссию.
Я ей гаварю, что мол тетинько вы миня не поняли, мне бы тока пичать…
А она говорит нет, это ты миня не понял. Пездуй на мед. камиссию.
Тут я осчутил некоторе биспакойство и говорю, еще пока спакойна: «тетинько, мне надо…»
А она миня перебивает и говорит: «а мне нада чтоб ты в армию пашол!»

Вот тут я понял как миня гасударство жестоко наибала. И что секса у миня с тетенькой нибудит и вообще его, может быть, не будет ближайших два года, а то и вовсе уже никогда. И тогда я сказал нибальшую речь. Я ей сказал, что, мол, вы ни сматрите тетинько, что я трясусь – это я ни от страха – это я захворал. И пока ищо вежлива прашу вас не обращаться ко мне на ты, потому как это, меня, маладого спициалиста, абижает. И что странно, что она лично заинтересована в маей службе в армии и это напаминает мне частную лавочку, а не сириозное ваенное, можна сказать сикретное, учреждение. Патом патребовал придать мне статус ваеннапленного и, в заключении, придупредил что перегаворы я буду вести тока с ихним самым главным что ни на есть камандиром.

Тетинько привыкшая драчить осьмнадцатилетних отраков-навабранцев, слегка, видимо, подахуела от такого красноречия и, как следствие, слегка разинула ебальник. Тогда я попыталсо этим васпользоватьсо и вырвать этат ебаный бегунок. Однако, состаяние мае не пазволило мне сделать это с достаточной ловкостью и я прамахнулсо - тока пиривернул ей на стол канцилярский клей. Тетинько тожа, сцуко, быстро сообразила и окошко захлопнуло. Патом она вышла из двери и гаварит - идите за мной к самаму главнаму камандиру, патаму как вы очинь нервный.

Пришли мы к военкому – заебаному подполу, у каторого шея была как у миня ляжка. На столе у него мне бросился в глаза партрет его, сыночка, такого же как папо уебана с невероятной по площади рожей. Тетинько ему гаварит – вот он (и пальцем на миня паказывает, хамье, бля) ни хочет служить, дизиртир типа и все такое. А он, привычно так, не глядя, говорит мне – садись. А ему говорю раз уж мы так сразу с табой на «ты», скажи мне мил чилавек, уж не ты ли тут самый главный камандир? Он типа, как учит устав, внимание не это обращая мне говорит – ты что ж родину не любишь? Я ему гаварю, мол, как интеллигентный чилавек я ваабще люблю папиздеть на атвличенные темы, но на данный мамент плоха сибя чуствую, патаму как у миня от спертого вашего воздуха разбалелась голова. А хачу я у тибя спрасить кто определяет срок отсрочки? Он гаварит  -ВУЗ. Я гаварю ну дак пазвани в ВУЗ и я пайду уже, а то от этих бессмысленных разговоров миня жажда мучаит.

Тогда он, мне гаварит мол вам все равно придется проходить мед камиссию, и что лучче сийчас, но в этот призыв вы так и быть не пайдете. А тока в следующий – то есть осинью, что миня вполне устраивало.

Я гаварю ну ладно раз так - то я согласный. И тут началось! Весь военкомат ожил. Как же, блядь, – мясо! Даешь бля план! Мгновенна появились румяные прапоры и стали взашей рассаживать дактаров по их кабинетом! А один прапор-женщина мне сказало «мы вас быстро аформим». Это миня канешно напугало,но отступать была поздна.

Первый же хирург померив мне довление и паслушав серце пришел в замишательство, и еще он нашел у миня искривление пазваночника. Патом, он патыкал мне пальцами под яйцами (рифма! Заобабу на заметку!), и облизнув их перилистнул страничку. На ней он написал пару направлений. После этого интерес ко мне савсем пропал и пришлос проходить камиссию часа три.

Любапытно что со мной прахадил мед.камиссию какой-то иобнутый краснаармеец без трех пальцев. Выяснилось, что это ачиридная его камиссия, которую он праходит чириз каждые три года! Хуй знаит на что они рассчитывают? После этого я уже ничиму ни удивлялсо.

Патом миня привили в комнату где сидело много женщин, одна из каторых папрасила миня застегнуть ширинку и подписать бумашку. Уже ни смущаясь я застегнулсо и подписалсо ни глядя. Она порвала этат листочик и вторую палавинку отдала мне. Сказала чтоб я завтра же все принес фатаграфии сваиго пазваночника, намекая об окончании срока призыва.

Ни помню как я дашел дамой, была еще страшная жара и я думал, что мне просто придет пиздец. Праснулся я тока ночью и в кулачке у миня зажата была бумажко. Включив свет я увидел, что бумажко имеет красную диаганальную палосочку. И там написано что, мол, я клянусь притти с висчами сухарями и гитарой на призывной пункт послизавтра, чтоб я издох. Я сразу вспомнил все и обратиля к папе – тогда он был уже в отставке за разниснениями. Он похлопал миня по пличу и сказал, паздравляю, сынок, с началом службы…

Кароче на следующий день я отмазалсо… Вот. Извините, канешно, если что ни так. Зане человек я сугубо штацкий, ваенному делу ниобученный, крепкай армейской дружбы не пазнавший и на священный долг хуй палаживший…