Шли разными путями, чтоб никто не засек, зачем нам лишние глаза, лишние разговоры. Он – налево, я – направо. Добрались до места, закрыли за собой дверь, стало совсем темно и тихо, далеко остались свет и шум предприятия и наша работа.
Обнялись и стали целоваться. Только недолго, все надо делать быстро, чтоб не поймали, хотя сюда конечно вряд ли кто пойдет.

Я сняла трусики, повернулась лицом к стене, уперлась руками в какой-то выступ. Вошел быстро, стало больно, но я скоро привыкла. Как не привыкнуть, других вариантов все равно нет, только так, красться по темным коридорам, прятаться в подсобках, целоваться влет, мельком, и сексом заниматься быстрым. Длилось все не больше минуты, в полной тишине, только сбитое дыхание, ни слов, ни стонов. Перед самым концом, неудачно выгнувшись, я прошлась щекой по штукатурке, подумала, что никакой нет разницы между грубостью того, как меня трахают и грубостью этой стены. И боль одна и та же.
Трахал, положив руки на бедра, не держась за них, не сжимая пальцев, просто положив. Кончил так тихо, что я и не заметила, просто движение прекратилось и все. Ничего не почувствовала, кроме той первой боли.

Отдышавшись, достали сигареты. Я прислонилась к стене, он сел передо мною на корточки. В кромешной густой темноте вспыхнули две зажигалки. Я поправила платье. Он взял мою руку и поцеловал в ладошку. И больше стало ничего не надо.

Во всей пошлости этой ситуации, во всем ужасе нашей тогдашней нелюбви друг к другу, во всей нашей изломанности, неумении быть счастливыми, во всем этом нет правды. Все что есть, самое нежное, самое трогательное, что было в моей жизни – этот поцелуй.
За это несоответствие я и люблю тебя, родной. Как бы больно ты мне не делал, как бы не пытался теперь убить во мне эту любовь, у меня есть поцелуй в ладошку, за который можно простить все. За который можно любить вечно. За который можно умереть.