Сквозь сон я услышал как хор тибетских монахов надрывно, но в тоже время, как-то очень бережно затянул: «Ом мани падме хум…Ом мани падме хум». Конечно это были не монахи, а скорее какой-нибудь вокально-инструментальный ансамбль песни и пляски, решивший подзаработать немного денег на создании мелодий для телефонов в столь популярном сейчас восточном стиле. Не открывая глаз, я потянулся к телефону. Вот тебе и «Во благо…» — мелькнуло в голове. На цветном дисплее, немного подплавленном в углу неловким движением сигареты, красовалась рожа сокурсника с выражением лица явно говорящим: «Нехуй меня снимать, сука!», и надпись «Вам звонит пан Сяпа фон Мерзкогнильский-Курицка».

— Да, бля…
— Что, дрыхнешь, конина блядская?
— Здарова, пан Сяпа фон Мерзкогнильский-Курицка, дрыхну, а хули?
— Пошёл на хуй со своим Курицкой. Поднимай свой мерзкий зад, и паехали на учебу,    седня зачет в девять…
— Помню, сейчас сколько?
— Пятнадцать минут десятого.
— Бля, к хуям, всё равно не успею, потом сдам. Всё, не еби мне голову.

Не дожидаясь ответа, я повесил трубку и, выключив телефон, повернулся на другой бок. Зачет, хует, пошли они все в пизду, выспаться надо. Проворочавшись минут 5, я открыл глаза, заснуть у меня нихуя не получилось, видимо сон, обосравшись с тех самых псевдо монахов-песняров, съебался на поиски чистых трусов и настоящей музыкальной гармонии. Помню меня ещё смутила мысль, носит ли сон трусы, но сославшись на то, раз он мог обосраться, значит и трусы у него вполне могли быть, я успокоился. Резким движением скинув с себя одеяло с изображением черно-белых жирафов и не менее странных рыже-оранжевых зебр, и подобрав с пола телефон я попиздовал в кухню, выпить кружечку чаю, и в надежде, что в холодильнике все же осталось хоть баночка пива.

— Зебры под тигров маскируются, чтоб не сожрали, не иначе — подумалось мне — Хотя тигров на моем одеяле не было вовсе да и могли ли тигры, нарисованные на одеяле, сожрать нарисованных там же зебр? Тогда зачем зебры маскировались? Бля, опять хуйня всякая с утра в голову лезет, надо окончательно бросать эти пьянки, гулянки, диско и фанки, снами девчонки-растаманки и вся хуйня.

Пива в холодильнике не оказалось. Я было уже подумывал о суициде, но вдруг понял, что голова моя вовсе не раскалывается и даже не гудит, как это обычно бывает после бурного застолья. А застолье было бурным. Практически всё, что я помнил со вчерашнего дня сводилось к двум диалогам:

— О, здарова, Шурик, как твои дела? Черт, у тебя же день рожденья в конце ноября, двадцать девятого вроди, да?
— Угу.
— А сегодня у нас какое число?
— Угадай.
— Бля, вот тебе и поучил билеты.

Второй диалог был намного короче:
— Здравствуйте, девушка, нам пажалста две бутылочки водочки, как её, ну вон та вот — зелененькая, пару пива, и винца красного, на ваш вкус. Да, и колбаски какойнить, хорошо?
— …
— Спасиба…


Помню ещё, что нас было четверо, кажется, или…Щелчок чайника прервал мои попытки вспомнить что-то более-менее связное про вчерашний вечер. Я выпил крепкого чаю и скушал половинку хурмы. И хотя душевное равновесие потихоньку восстанавливалось, всё же было в окружающей обстановке что-то неуловимое, вернее поймать это было можно, но сделать с ним ничего было нельзя. Это было состояние сродни тому, когда во сне, прекрасно понимаешь, что спишь, что всё происходящее не реально, но всё равно ничего не можешь поделать и, как ни старайся, а сон ведет тебя в нужном ему направлении.

Причем в ту минуту я отчетливо представил себе «Сон» в черной кожаной куртке с ремнями, аналогичной кепке и маузером, торчащим из кобуры, который уже тащил кого-то, заломив ему руку на спину, в переулок. Лица я так и не разглядел.

Ощущение этой странности не покидало меня, и видимо именно оно рождало у меня в воображении столь бурные образы и сравнения. Пытаясь отогнать от себя эти мысли, я в спешке забежал в ванную, затем оделся, поднял с пола сумку. В ней, как в прочем и во всех студенческих сумках, было хуй знает что: пара толстых тетрадок с непомерным количеством рисунков странного рода на полях и черная Pilot’овская ручка и книга «Чапаев и пустота». Где-то на дне, затерявшись среди скомканных тетрадных листов, лежали карандаш, ластик и нож для бумаги, я ими почти не пользовался, но привычка таскать их в сумке осталась ещё со школьных лет, когда я, хуй знает как, попал в художественный класс. Где-то там внизу лежала и бутылка из-под лимонада «Буратино» или «Дюшес», с характерной дырочкой на боку. В прочем, это была совершенно обычная студенческая сумка.

Я вышел на улицу. Несмотря на то, что завтра, если верить календарю, уже должна была быть зима, на улице было примерно +5 градусов. И повсюду виднелись омерзительные, как мне подумалось, лужи, со взмученной машинами глиняной водой и какой-то непонятно-серой пеной по краям. Нет, они не были мне неприятны, отношение к ним было больше похоже на отношение человека к какому-нибудь местному чиновнику или менту: одновременно и знаешь что он козел, но в общей сложности на него совершенно похуй. Я пошёл в сторону остановки, поскольку так и не удосужился найти время и сдать на права, да и машины у меня один хуй не было. Через несколько минут, ещё недавние «омерзительные» лужи показались мне больше похожими на большие шоколадно-кремовые пироги с пеной взбитых сливок по краям. Я списал это на то, что нормально не позавтракал, и теперь мне во всем виделось съестное, хотя вполне возможно, что лужи и были этими кремовыми пирогами, думаю, мало кто пробовал мутные лужи на вкус. Такие вот странные мысли могут приходить в голову человеку в пол десятого утра на автобусных остановках.

Люди закопошились. Мне почему-то всегда нравилось, как люди оживляются, завидев вдалеке автобус, ещё не известно, проедет он прямо, или завернет на нашу улицу, а каждый уже что-то думал, наверное, примерно так же думает очень голодный человек, увидевший курицу на вертеле в витрине магазина, закрытого на обед. Вроде и вот она, бери да ешь — а вот хуй, закрыто. И тогда человек начинал бубнить и возмущаться, мол «люди жрать хотят, а у них закрыто». Тоже самое случилось и с автобусом, не обращая ни на кого внимания, с явно издевательской ухмылкой он прокатил мимо, даже не сбросив скорость. Легкая волна недовольства прошла по остановке. Их всех, конечно, можно понять, каждый куда-то спешит, и когда надежда сесть уже в этот чертов автобус проезжает мимо, причем по наглой роже автобуса заметно, что он это делает специально, есть повод позлиться немного...

Подъехал автобус № 8а. Причем номер этот, в чисто русской манере, был сделан из номера «8» к которому сбоку, синим маркером, подрисовали букву. Я неспешно вошёл в автобус и сел на ближайшее место у окна, ехать мне было недалеко, поэтому проходить куда-то дальше было бессмысленно. Автобус тронулся. Я молча смотрел в окно, на проезжающие машины, на прохожих, на дома. Всё это сливалось в одну картину, как будто я сидел перед большим плазменным экраном. Не помню о чем я думал, когда в голове пролетела мысль: «А ну, блять, встать в строй! И не пиздеть!». Я сначала удивился, но потом понял, что мой взгляд в это время был направлен на один из тех рекламный щитов у дороги, которые всех заебали. На нем была изображена картина, которая, видимо, по замыслу автора, должна была будить в увидевшем патриотические чувства. На ней были изображены несколько десантников в голубых беретах, скорее даже это был один десантник, снятый с разных ракурсов. Я, помнится, ещё подумал, что у них, возможно, был только один комплект военной формы для съемок. Или командир части отпустил только одного бойца на фотосессию, остальные продолжали нести нелёгкую службу — мыть сортиры и заниматься другими «поставляемыми в комплекте» делами. Венчала эту красоту надпись «Займи свое место в нашем строю».

Я вышел из автобуса, достал из внутреннего кармана телефон и набрал номер:

— Алло, Курицка? ну хули?
— Что «хули»? Кстати, за Курицку, точно когданить пизды получишь.
— Несомненно, несомненно, давай подходи в Новинтех, распечатаем курсовик и похуярим.
— Бля, мне надо ещё пожрать ченить, я тока из душа вылез.
— Нахуй, патом пожрем ченить по пути, подходи.
— Бляяя…Ладно хуй с тобой…через 10 минут буду.

Курицка повесил трубку, вообще все всегда звали его «Смайл», хотя на улыбчивого он был похож меньше всего, размышляя об этом я сделал вывод, что ник ему был дан не без доли сарказма. Ждать его нужно было, по меньшей мере минут через двадцать. Хуй знает почему, но он всегда опаздывал минимум минут на 10. Даже если выходил за час. Я тем временем подходил к Новинтеху. Новинтех – это какая-то задроченная компания связанная, как видно из названия, с новыми информационными технологиями. Я, конечно, направлялся не в саму компанию, а в открытый ею компьютерный класс\клуб\хз, в одном из корпусов нашего универа.

    Зайдя в это «хз» я первым дело поинтересовался, работает ли у них принтер и почему на их вывеске написано «ксерокс» и не «копир»? Принтер, как мне сказали, работает отлично, в отличие от идиота, который делал вывеску. Я присел на скамейку и стал ждать пана Курицку. Кстати Курицкой его прозвали сравнительно недавно, за то, что он с третьего раза не смог выговорить слово «Курочка», и всё время произносил то, что теперь стало ему именем. Оставалось ещё минут десять. Я достал из сумки книгу и открыл в заложенном месте:

«…Во-первых, — сказал Кавабата, — сам факт того, что слово «Бог» напечатано сквозь трафарет. Именно так оно и проникает в сознание человека в детстве — как трафаретный отпечаток, такой же, как и в мириадах других умов. Причем здесь многое зависит от поверхности, на которую оно ложится, — если бумага неровная и шероховатая, то отпечаток на ней будет нечетким, а если там уже есть какие-то другие слова, то даже не ясно, что именно останется на бумаге в итоге. Поэтому и говорят, что Бог у каждого свой…»

— Что, пиздюк, читаешь?
— Наконец-то, ебать тебя в рот, иди, распечатай эту еботу, и пойдем.
— А принтер у них пашет?
— Пашет, я уже интересовался…Ксерокс, кстати тоже.
— Блять, ксерокс. Ладно, ща вернусь.

Его тоже раздражало, когда говорят «ксерокс», или «отксерить». Он вернулся через несколько минут. Мы вышли из универа и направились в сторону областной больницы, занятия по генетике проходили именно там. Место, в котором располагалась эта больница, было достаточно живописным — полуразвалившийся индустриальный район с полным набором: трубы, баки, железные заборы, прочий хлам. Прямо за больницей тянулось большое поле, вперемешку с индастриалом, туманом и голыми осенними деревьями, создавалось впечатление, как будто ты уже не в своем городе, а где-то на окраине Припяти.

    Мы вошли в больницу и поднялись на третий этаж. Там как раз и находился актовый зал, в котором проходили наши лекции. Это был ничем, на первый взгляд, не примечательный актовый зал, в лучших традициях: Деревянные сидения, наставленные в несколько рядов, сцена высотой в пол метра и небольшая трибуна, с которой и вещал лектор. Мы тихо прошли и уселись на задние ряды, закинув по пути курсовик на стол преподавателю. «Улыбчивый» достал какую-то новую книгу, про «модов» и внимательно изучал содержимое. Только сейчас я почувствовал, что жутко не выспался, так что просто сидел и смотрел на стену за спиной лектора.  Что-то в этой стене не давало покоя моей, уже совсем плохой к этому времени, голове. Через секунду я понял, что именно — это была серая бетонная стена, на которую в нескольких местах были наклеены бледненькие цветочки. Я немного усмехнулся, и шепотом высказал свое мнение, по поводу того, как автор безнадежно пытается украсить мертвую бетонную плиту, такими же мертвыми цветами, мой монолог бы проигнорирован и я тоже погрузился в чтение:

«…Это примерно о том, о чем мы говорили, — пояснил он. — О том, как невидимые кони щиплют невидимую траву, и еще о том, что это куда как реальней, чем этот асфальт, которого, по сути, нет. Но в целом все построено на игре слов. Теперь ваша очередь.
Сердюк почувствовал себя тягостно.
— Не знаю даже, что сказать, — сказал он извиняющимся тоном. — Я не пишу стихов и не люблю их. Да и к чему слова, когда на небе звезды?...»


«Да и к чему слова, когда на небе звезды?» — зачем-то повторил я в слух. Смайл посмотрел на меня, своим обычным взглядом, мол — «ты совсем уже ебнулся, но это ниче, бывает…». Я поднял голову к потолку, почему-то мне он показался похож на отставного матроса. Наверное из-за грязных, серо-черных полосок на его «тельняшке». Я всё ещё думал о звездах и смотрел на этот потолок. Лампы, освещающие зал, были прямоугольной формы, больше похожие на пластиковые ящики для овощей, чем на люстры. Я подумал, что было бы намного хуже, если бы так и выглядели звезды, и само звездное небо было таким вот потолком-матросом. Смайл выслушал моё предположение и сказал, что его совсемь не прельщало бы жить в мире, где кучка идиотов из соседнего двора могла бы разбить его звезды камнями…Я согласился…

Дочитав между тем шестую главу, я посмотрел на часы, лекция подходила к концу, курсовую у нас приняли, зачет поставили. Мы вышли из зала и направились на остановку, где я остался дожидаться автобуса, а Смайл пошёл домой пешком, идти ему было минут десять, пятнадцать. Сидя на остановке, я уже просто умирал, так хотелось спать. Я плюхнулся на заднее сиденье подошедшего автобуса, и молча смотрел, то в окно, то на попутчиков. На минуту мне показалось, что все люди в автобусе словно близнецы, похожие друг на друга. Одинаковые женщины и девушки, одинаковые мужики и парни. Нет, у всех у них были конечно какие-то маленькие отличия. Но несколько существенных одинаковых черт делали их в большей мере одинаковыми. Я в принципе подумал, что эти люди, замученные за день работы едут к себе домой, чтобы лечь там на диван, включить телевизор и отдохнуть, возможно это и объединяло бы их, но времени было, дай бог час дня, да и это было больше внутренним сходством чем внешним. Мелькнула мысль, что-то вроде «Ага епта, атака клонов, пиздец тебе Шурик, гыгыгы». Я отвернулся к окну. Я ехал молча. Я уже было успел забыть что сегодня был такой, по меньшей мере, странный день, с лужами-пирогами, псевдо монахами, и ящиками-звездами на груди потолка-отставного матроса. Я уже не о чем не думал, когда ко мне подсел человек в черной кожаной куртке с ремнями, и аналогичной кепке.

— Александр Александрович?
— Да это я, а что?
— Вы, говорят, свободомыслием увлеклись, матросы на потолках вам  не нравятся, да и на ВДВ вы сегодня гнали…
— Возможно, а вы то кто?
— Оперуполномоченный ВЧК, майор милиции «Сон», разговор к вам имеется.

Автобус остановился на середине моста, все люди молча вышли, как будто так и было задумано. После того как в автобусе остались только мы, он медленно тронулся. Мы о чем то долго разговаривали с майором. По-моему, он что-то говорил про кремовые пироги, и благо живых существ, и что армию надо любить, про цветы вроде рассказывал, не могу сказать точно, не помню…