Светлой памяти Одноглазой Медсестры

Катюша проснулась оттого, что ее лицо задел большой папин крест.
— Зая, извини. — Отец Димитрий дохнул на дочку перегаром и одернул мятый, пропахший табачным дымом подрясник. — Ты это, давай, тебе в школу пора. А мне выезжать через десять минут.
    Она резко села, сунула ноги в тапки и прошла в туалет. Там кто-то уже был, и этого кого-то тошнило. Катя презрительно оглядела его тощий зад в мешковатых джинсах. Решила почистить зубы. В ванной на полу сидела девушка в черном платье, с черными волосами и черными губами. Лицо девушки было совсем белым, даже с каким-то голубоватым оттенком, будто из нее выпили всю кровь. Она уставилась на Катю, черные губы раздвинулись, сверкнул желтый оскал прокуренных зубов. Рядом с девушкой стояло ведро, полное кровавой воды. Поперек коридора лежала швабра — видимо, кто-то пытался сделать уборку.
— ПАПА!!! — Катя пинком распахнула дверь на кухню. — Папа, что они здесь делают???
— Так надо, зая. — Отец Димитрий махнул сковородкой, и толстый блин перевернулся в воздухе. На столе стояли четыре тарелки со стопками блинов.
— Папа, ты обещал! — Катя почувствовала, как закладывает нос. Слезы уже готовы были хлынуть, но она сдержалась.
— Зая, все, честное пионерское, это в последний раз. Ты же понимаешь, им нужна помощь. У Алисы и так все забито. Я же не могу бросить на улице человека, который хотел покончить с собой?
— Тебе-то какая разница! — Катя топнула ногой. — Если ты будешь сюда водить своих уродов, я сама таблеток наглотаюсь!
— Не выдумывай, для тебя общение с суицидниками не опасно. У тебя абсолютный иммунитет. — Отец пододвинул к ней одну из тарелок, налил в кружку кипятка из ковшика и бросил туда чайный пакетик.
— Не хочу. — Слезы медленно капали на горячие блины.
— Ешь. — Рассеянно повторил отец Лурье. Выключил газ и метнулся в сортир. Панк с трудом разлепил веки. Накануне он выжрал пачку фенобарбитала.
— Ну, вылезай уже. Мне дочку в школу собирать. Как она писать будет, если ты тут валяешься в обнимку с унитазом?
    Панк, пошатываясь, вышел в коридор и сел у стены.
— И ты тоже выметайся. — Буркнул отец Лурье бледной девице. — Я вам там блинов напек. Позавтракаете, а потом я за вами заеду. Все ясно?
    Вампирша кивнула и выползла из ванной, отец Лурье торопливо вылил ведро, помыл швабру в унитазе, надел рясу и поехал в церковь. На полу в ванной остались розовые разводы.
    
    В кухне зазвонил телефон. «Ну их нафиг, — решила Катя, — не буду подходить». Автоответчик сказал папиным голосом: «Извините, сейчас мы не можем подойти к телефону. Оставьте ваше сообщение, и мы обязательно с вами свяжемся». На другом конце провода невидимая женщина заорала: «Сволочи, где моя дочь! Что вы сделали с моим ребенком?! Вы, батюшка, вы сатана в рясе, вы мразь! Вы сектант! Вы мракобес! Я написала письмо в Московскую патриархию, я на вас в суд подам! Не притворяйтесь, что вас нет дома, я знаю, что вы там! Верните мне мою дочь! Верни мне моего ребенка, сволочь!» — Женщина зарыдала, раздался треск — швырнула трубку.
Катя намазала блин медом и свернула его в трубочку — она привыкла к тому, что папе время от времени звонили какие-то сумасшедшие тетки. Бледная девица хихикнула и тоже взяла блин, а панк снова убежал в туалет.

Отец Лурье подрулил к церкви св. Елизаветы, поздоровался с причтом и пулей пролетел в ризницу — там стоял компьютер. Дрожа от нетерпения, иеромонах открыл почту. В ящике лежало целых шесть комментариев от жж-юзера, которого Лурье окрестил Одноглазой Медсестрой, потому что на его аватаре была Дэрил Ханна в роли из «киллбилла». Этот юзер в последнее время вымотал из него все нервы. Пользователь утверждал, что он психиатр, и крыл отца Димитрия последними словами. Претензии Одноглазой Медсестры сводились к следующему: «Если ты не имеешь специального образования, ты не должен изображать психолога или психиатра». Отец Димитрий, напротив, доказывал, что священник и есть главный врачеватель души верующего, а светская психиатрия только вредит людям и затуманивает разум. Чтобы дать отпор Одноглазой медсестре, он даже сбегал в НЧЗ Публички, прочитал несколько учебников.
    В дверь постучала свечница:
— Батюшка, пора начинать.
— Сейчас, сейчас. — Отмахнулся Лурье. Быстро набрал ответ: «А Вы уверены, что поняли, о чем здесь написано? Т. е. я вижу, что Вы уверены, но Вы не дали мне никаких зацепок, чтобы эту уверенность с Вами разделить (простая ссылка на то, что Вы врач, таковой не является)».
    Психиатр ответил почти сразу:
«Размахивая кадилом, наполненным хлорпромазином, отец поливает этим нейролептиком собравшийся вокруг него "приход". И утихают бесы, проходят видения, душа находит успокоение. А на выходе всем вместо просфорок выдают циклодол — в качестве корректора. А то негоже как-то хлорпромазин чистоганом. Не по-христиански».
    Отец Лурье плюнул и забанил Дэрил Ханна. Больше всего его злило, что Одноглазая Медсестра действительно имел медицинское образование и закидывал оппонента непонятными терминами. Чтобы ответить, приходилось каждый раз лезть в Яндекс, а интернет в церкви был медленный.
    Литургия прошла молниеносно — хор и дьякон не поспевали за батюшкой. Отец Димитрий торопился в свой «Центр по превенции суицидов».
    По дороге его остановил гаишник — удивился, увидев за тонированным стеклом бородатое лицо и крест, постеснялся, штраф не выписал.
    Отец Лурье погрузил вампиршу и сонного панка на заднее сиденье и погнал — ехать надо было на другой конец города, центр находился у станции метро «Кировский завод».
    Подростков он находил в интернете — одни тусовались на сомнительных форумах, где обсуждали разные способы самоубийства, другие писали в жеже, что хотят покончить с собой, третьи обращались лично к нему, потому что отец Димитрий был известной фигурой в питерской неформальной тусовке. Ходили даже слухи, что он лично отпевал ту самую Янку Дягилеву, которая, как Офелия, утонула когда-то в водах сибирской реки.
    Каждый уважающий себя панк знал его, такого трудно не запомнить — борода лопатой, прямой нос, припухшие веки, большие еврейские глаза. Много ли вы знаете священников, которые дружат с панками? А он дружил и с панками, и с ролевиками, и с готами, и даже с сатанистами.
Коллеги плевали на него, считали еретиком. Отца Димитрия это не смущало — у него и без них хватало дел. Он спасал людей от суицида. Он каждый день мотался с Академической на Кировский завод, рылся в библиотеках, собирал пожертвования, выбивал гранты. Он был занятым человеком, не то что Одноглазая Медсестра. Найти бы эту Дэрил Ханна и поговорить с ней по-мужски… Он ей устроит кадило с хлорпромазином…
— Ну, вылезайте. — Священник остановил машину у серого сталинского дома. На газоне во дворе лежали огромные кучи листьев, из подъездов пахло сыростью. Накрапывал мелкий дождик. На детской площадке мерно скрипели старые качели.
Бледную девицу передернуло:
— Это мы тут будем жить, да?
    Отец Лурье не услышал — он думал об Одноглазой Медсестре.
— Пошли. — Он втолкнул их в пахнущий мочой лифт, нажал на обуглившуюся кнопку без цифры.
    В двухкомнатной квартире стояло облако табачного дыма. На полу валялись бурые заскорузлые бинты, спальные мешки, бутылки. Кого-то по традиции рвало в сортире, худенькая украинка Катя оттирала кровь с кафельных стенок ванной. Крикнула оттуда:
— Дмитрий Сергеич, Кузовкова в больницу увезли. Одно место свободно.
— Это хорошо! — Брякнул отец Лурье.
    За компьютером в большой комнате сидел админ Сергей, рядом на полу расположились четыре пьяных панка. Они выли под гитару:

Намеченной жертвы распростертый взгляд,
Затраченных усилий захудалый гнев,
Очередь за солнцем на холодном углуууу…

— Я вижу, у вас тут все в порядке. — Отец Димитрий улыбнулся, потрепал админа по плечу и отправился на кухню. Там хозяйничала невзрачная Алиса — студентка третьего курса Первого медицинского. Она, тихо матерясь, обрабатывала кое-как зашитые раны на руках вампирши.
    Из большой комнаты донеслось:

Так обними же мое тело узловатой рукой,
Забери меня в свой параличный покой,
Меня не застремает перемена мест,
Стукач не выдаст, свинья не съееееест…

— Черт бы вас всех подрал. — Сквозь зубы сказала Алиса. — Дмитрий Сергеич, не хочу я с этими психами жить. Я домой хочу. Я сама тут с ними сдохну.
— Не выдумывай. — Отец Димитрий привычно похлопал ее по костлявому плечу. — Не выдумывай, Алиса. Ты сильная. Ты справишься. Так, все, ладно, я поехал. Это вам на расходы. Только не забудь взять товарные чеки, поняла? Чтоб не как в прошлый раз. — Он сунул ей триста долларов и убежал.
    Хлопнула входная дверь. Алиса крикнула вслед:
— Пошел ты на хуй!

    Вечерня начиналась в шесть — еще нужно было забрать из школы дочь, заехать за книгами, купить продукты, сварить обед — хотя нет, поест в Макдональдсе. Вдруг отца Лурье прошиб холодный пот — во дурак, оставил ребенка наедине с этими двумя психами. Об этом он как-то не подумал.
    На набережной Лейтенанта Шмидта его снова тормознул гаишник, на этот раз оштрафовал за превышение скорости.
    Отец Димитрий успел как раз вовремя. Заметил на лестнице рыжеватые кудряшки дочери, подождал, пока она протолкается в раздевалку за курткой. Чмокнул ее в щеку.
— Катюха, ты извини, ладно? Мне правда некуда было их отвести. Ты же понимаешь, там, в центре, и так народу полно. Мы ведь должны помогать людям?
    Дочка кивнула и загадочно улыбнулась.
— Что задали?
— Прочитать «Ромео и Джульетту». Я уже читала.
— Ты моя умница.
    Он отвез Катю в Макдак, потом на бальные танцы. Заскочил в Маяковку и как раз успел к вечерне.
    Домой вернулся в пол-одиннадцатого. Катя лежала на кушетке, завернувшись в одеяло, и читала Кастанеду.
— Кто тебе дал эту гадость?
— Девочка, которая вены порезала.
Он аккуратно вынул опасную книжку из ее рук и отнес в мусорное ведро. Включил компьютер. С этого момента весь остальной мир вокруг него исчез.
Комментариев от врача больше не было, зато пришло анонимное  письмо: «Как я понимаю, вы, многоуважаемый, держите вместе молодых людей, склонных к суициду, — это недопустимо. Это все равно что собирать наркоманов для обмена опытом. Они обсуждают, как лучше убить себя — я угадал? Некоторые из них делали это не раз и не два, и сделают это снова — в том числе с вашей помощью. Может, вам стоит перешагнуть через собственные амбиции? Вы не Господь Бог, милейший. Вы не можете лечить молитвой и наложением рук. Прекратите заниматься тем, в чем совершенно не разбираетесь».
Отец Лурье привычно удалил анонимку. Автоответчик слушать не стал: он заранее знал, что там записано. Открыл недавно скачанную книгу из Принстонской библиотеки и принялся разбирать английский текст.
Дочка достала Кастанеду из мусорного ведра, протерла влажной тряпочкой и заперлась с этой бесовской грамотой в туалете.
    Около часу ночи отец скомандовал:
— Отбой!
    Они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.
    Сон накрывал отца Димитрия постепенно. Сначала начали путаться мысли, и он поймал себя на том, что думает какую-то чушь. Перевернулся на другой бок. Перед глазами проплывали события прошедшего утра. В час ночи позвонила на мобильный Алиса: истерически рыдала, говорила, что больше не вынесет этого кошмара. Потом Сергей привез этих двоих — они сообщили на форуме, что хотят умереть вместе. Побеседовал с ними, напоил чаем, постелил им на кухне. Девка заперлась в ванной и порезала вены, он спросонья рылся в аптечке, отыскивая шовный материал. Зашивать раны он сам не умел, но много раз видел, как это делала Алиса. Пока шил, не уследил за парнем. Действительно, кошмар.
    В комнате посветлело, над ним нависал белый перфорированный потолок больничной палаты. Душа отца Димитрия поднялась наверх и созерцала тело — худого сорокалетнего еврея с курчавой седеющей бородой, привязанного ремнями к узкой койке. Ему не было страшно — все события, происходящие с ним во сне, он воспринимал как должное. Стены палат походили сверху на декорации к фильму, потолок куда-то делся. Справа он увидел широкий больничный коридор с блестящим полом. В дальнем конце коридора что-то звякнуло. Отец Димитрий прислушался. Это был до боли знакомый ему звук. Мерно стучали каблучки, цепочки гремели все сильнее и сильнее. Он разглядел накрахмаленный чепец и мини-халат Одноглазой Медсестры.
    Дэрил Ханна шла ему навстречу, размахивая кадилом, в котором, как он уже понял, находился хлорпромазин. Обольстительно улыбнулась, пнула длинной ножкой дверь его палаты, взяла тело за руку. Подмигнула душе единственным глазом.
    Зазвонил телефон. Отец Лурье не сразу понял, во сне это или наяву. Блондинка-медсестра исчезла, зато из автоответчика были слышны чьи-то всхлипывания:
— Я знаю, что вы там. Убийца! Отпустите моего ребенка!
    Он вскочил, цапнул трубку и пробасил:
— Так! Женщина, вы мне надоели. Если вы хотите, чтобы ваша дочь передознулась в вонючем подъезде или перерезала вены у вас дома, приезжайте и забирайте. Если вы думаете, что ей с вами лучше, чем с ее новыми друзьями — скатертью дорога. Если вы думаете, что сами можете оказать ей помощь — пожалуйста. Я ее не держу. Лечение в центре — дело добровольное. Она сама может уйти в любой момент.
— А почему она не уходит? — Тупо спросила женщина.
— Видимо, потому что ей у нас интереснее. — Голос отца Лурье
потеплел. — Она находится в кругу единомышленников, они развлекаются вместе, беседуют о философии, о современном искусстве, о религии. Сами подумайте, где девушке лучше — одной дома или с друзьями? Если она захочет покончить с собой, ее отговорят, окажут медицинскую помощь.
— Аааа, ну, если так… А я думала, у вас там секта. — Женщина замялась.
— Да ничего страшного. Все мы волнуемся за наших детей. — Отец Лурье улыбнулся невидимой собеседнице.
— Я тут в газете прочитала, что у вас шесть человек покончили с собой за полгода. Вы уж извините, но это фигня какая-то получается. — Мамаша высморкалась.
— Ну да, конечно. У нас случаются неудачи. Но вы поймите, они бы и без нас покончили с собой. Мы уже ничем не могли помочь. Мы сделали все, что могли. Это как с наркоманами — ты их лечишь, а они снова срываются. Вы понимаете?
— Да, да, конечно, понимаю. Простите меня, пожалуйста. Но и вы поймите: я скучаю по Светочке. Я за нее волнуюсь. Эта дрянь мне даже не позвонила ни разу. Извините, что разбудила.
— Да ничего…
    В трубке раздались короткие гудки. «Сука», — подумал священник, снова забираясь под одеяло, в хлорпромазиновые объятья Одноглазой Медсестры. Через пять минут запиликал мобильник, звонила Алиса: Света выбросилась из окна, но неудачно — застряла в кроне тополя.

* * *

    Когда Катя проснулась, папы дома уже не было. Она помылась, позавтракала булочкой с маком, сунула в рюкзак учебники, Шекспира и Кастанеду. К первому уроку она уже опоздала, так что торопиться было некуда.
    Перед тем, как открыть входную дверь, выглянула в глазок — так учил папа. На лестничной площадке сидел незнакомый молодой человек с ноутбуком на коленях. Длинные волосы свешивались ему на лицо.
    Лифт не работал, а парень уселся возле самых ступенек, загораживая проход. Выглядел он достаточно мирно, и Катя попыталась пройти мимо него.
— Ты куда, зая? — Ласково сказал молодой человек. — А я так хотел с тобой познакомиться.
— Вы маньяк? — Спросила Катя.
— Нет, я друг твоего папы. Папа дома? — Молодой человек закрыл ноутбук и убрал его в сумку.
— Нет. А что ему передать? — Катя снова попыталась проскользнуть между маньяком и перилами, но ничего не вышло.
— Заинька, передай ему, что он… Нет, я лучше сам передам. Лично… Ты в каком классе учишься?
— В восьмом.
— Супер! Скоро пополнишь папин контингент. Ладно, приятно было познакомиться, Екатерина Дмитревна.
— Ага! — Катя прошмыгнула мимо и помчалась вниз по ступенькам.
— Пока, зая! — Крикнул парень.
    Вторым уроком шла литература. Бородатый молодой учитель Юрий Юрьевич вещал о бродячих сюжетах, а Катя за задней партой обсуждала с Витей Черногузом еврейский вопрос вообще и существование мировой жидомасонской организации в частности. Потом показала подаренную вампиршей книжку и рассказала, как эта дура уделала всю ванную.
— А нафиг она вены резала? — Шепотом спросил сидевший перед ними Валера Салмин.
— А фиг ее знает. Говорит, это классно.
— А чо она там видела? — Витя прикусил колпачок ручки гнилыми зубами и сделал вид, что записывает слова учителя. — Ну, типа, жизнь после смерти?
— Я не спросила, в школу надо было идти.
— А ты спроси. — Прошептал Валера.
    Сосед по парте, Рафис, ткнул его локтем, чтобы смотрел вперед. Юрьич вполне мог поставить двойку за разговоры.
    На перемене Рафис поймал их троих и потащил в мужской туалет на третьем этаже — старшеклассники там курили и прятали пиво.
— Тут воняет! — Возмутилась Катя.
— Ничо. Привыкнешь. — Рафис состроил серьезную морду. — Короче, хотите знать, что бывает во время клинической смерти? Если сделать десять глубоких вдохов, а потом тебе надавят на диафрагму, душа выйдет из тела. Мы так с Мишкой в первом классе друг друга усыпляли. У нас на Ваське все в эту херню играли.
— Пиздеж. — Черногуз достал пачку LM и раздал им сигареты. Щелкнул дешевой китайской зажигалкой. Кате дал прикурить первой.
— А может, и не пиздеж. — Катя закашлялась.
— Херня. Так даже сердце не остановится. Смотрела этот фильм, с Джулией Робертс? Там они все по-другому делали. — Черногуз поджал пухлые губы.
    
    На физру они решили не идти — кому охота бегать в Румянцевском садике под дождем?
— Я не лягу, тут пол грязный. — Катя достала одноразовые салфетки и принялась вытирать бурую плитку.
— Панки грязи не боятся. — Черногуз улегся на пол и задышал как рожающая женщина.
— Кончай выебываться. — Валера стукнул его по грудине грязным кулачком.
— Я вижу свет в конце тоннеля! — Ржал Черногуз. — Я вижу ангелов!
— Кончай, я сказал!
— Не кончу. Не там щупаешь. — Черногуз поднялся и отряхнул джинсы.
— Лежать! — Скомандовал Рафис.
— Отвалите, мущщина. Я с вами не лягу. — Манерно пропищал Витя, виляя задницей.
— Что тебе, жалко, что ли? — Катя пнула его под коленку.
— Жалко у пчелки. — Витя снова растянулся на сортирном полу. — Усыпляйте на здоровье. Только потом я с вами сделаю то же самое.
— Да говно вопрос. — Пообещал Валера.
— Дыши глубже. — Велел Рафис.
    Они сосчитали десять вдохов и втроем навалились на Черногуза.
— Еб вашу мать, больно же. — Прохрипел Витя. — Я вам чо говорил? Херня это. А ну слезли живо!
— Не херня. Это потому, что ты жирный. — Рафис явно обиделся. — Кабан, бля.
— Кабан, значит? Ложись, падла.
    Когда Рафис сделал положенные десять вдохов, Черногуз со всей дури ударил его по ребрам. Рафис понял, что задыхается, но никакого тоннеля не было и душа никуда не делась. Он по-прежнему лежал, закрыв глаза, на покоцанной холодной плитке.
— Ну чо? — Катя потрясла бесчувственного Рафиса.
    Он сделал вид, что медленно приходит в себя.
— Ну, типа я видел, как лежу внизу, а вы стоите и смотрите на мое тело.
— Ага, а потом ты полетел по трубе навстречу ангелам. Ты бы хоть врал поинтереснее. — Черногуз хихикнул.
— Да иди ты в жопу. — Рафис покраснел. — Кстати, по-моему, тут на полу было нассано. Понюхай.
— Тут везде нассано. — Черногуз открыл форточку. — Салмин, ложись.
    Валера страдал вегето-сосудистой дистонией. Он честно сделал десять глубоких вдохов, поплохело уже на восьмом. Когда одноклассники надавили ему на грудь, он почувствовал во рту сладковатый привкус, как всегда перед обмороком. Потолок потемнел, в воздухе замельтешили сине-красные мухи. Очнулся он оттого, что Рафис плеснул ему воды в лицо.
— Пиздец! — Прошептал Черногуз. — Мы думали, ты скопытился.
— Не... Всё заебись. — Валера чувствовал странную легкость во всем теле. Затылок болел, потому что лежал на твердом, но в целом ощущения были приятными.
— Чо видел? — Рафис подергал его за рукав. — Ну?
— Ничего я не видел. Ваще ничего. Вырубился и все.
— Пошли в столовую? — Катя подхватила рюкзак и направилась к двери.
— Стоять! — Черногуз цапнул ее за локоть. Он был самым высоким и жирным мальчиком в классе, настоящий кабан — от такого не больно-то вырвешься. — Лурье, ты ваще оборзела. Мы тут в ссанине валялись, а ты такая деловая колбаса, да?
— Отвали! — Она впилась в его запястье обкусанными ногтями.
— Ссука... — Он вздрогнул, но Катин локоть не отпустил. — Слышь, Лурье, мы договаривались, что усыпляем всех. Если те противно на ссанине лежать, я рубашку подстелю. Все равно ее теперь стирать надо.
— Отвали, я не хочу! — Она попыталась вырваться, но мальчишки крепко вцепились в ее руки.
    Черногуз размахнулся и врезал ей кулаком под дых. Катя охнула и согнулась пополам. Он быстро снял рубашку-ковбойку, кинул ее на пол и уложил Катю на обе лопатки.
— Дыши давай! — Его морда покраснела от напряжения, короткие светлые волосы намокли от пота, по виску стекла соленая струйка. — Дыши, сссука!
    Катя заревела.
— Дыши, а то еще врежем. — Карие глаза Рафиса сверкали от возбуждения.
— Дыши! — Валера уселся верхом на ее ноги.
— Помогите! — Крикнула она, и Черногуз тут же зажал ей рот ладонью. Попыталась укусить — не вышло. Витины толстые пальцы сжали ее горло. От слез заложило нос. В глазах потемнело, что-то тяжелое давило на грудь, в затылке жгло, кровь прилила к лицу.
— Давай еще, она дергается! — Кто-то долбанул ее по ребрам.
— Еще давай!
— Давай, Лурье!
— Врежь ей!
— Давай!

* * *

    Взрослые брезговали туалетом на третьем этаже, но Юрию Юрьевичу было некогда бежать до учительского сортира на первом. Он велел седьмому классу сидеть тихо и помчался туда, где поближе. С трудом открыл дверь — ее подпирал изнутри ученик.
    Поповна лежала на полу без сознания, а двое дебилов пинали ее ногами:
— Лурье, вставай, дура!
— Вон отсюда! — Учитель вышвырнул их за шкирку одного за другим. От волнения он даже забыл, что хотел отлить. Глаза лурьевской дочки были полуоткрыты, но она его не замечала. Лоб весь в капельках пота, кожа бледная, под носом — почти синяя.
    Юрий Юрьевич соображал, что делать. Наглоталась колес? ЧМТ? Порок сердца? Пульс он нащупать не смог.
    Те трое придурков стояли в дверях и смотрели.
— Что она принимала?
— Ничего. — Черногуз откашлялся. — В обморок упала.
— Сам вижу.
    Мочевой пузырь снова дал о себе знать. Учитель забежал за невысокую перегородку, зажурчала струя. Вернулся. Поповна по-прежнему валялась в отрубе.
— Отвернулись все, живо! — Он накинул ей на рот платок и попытался сделать ИВЛ.
— Искусственное дыхание, да? — Вежливо спросил Черногуз.
— Тихо! — Учитель заметил, что Катина диафрагма поднялась и опустилась сама по себе. Рыжие ресницы девочки дрогнули.

— Юрий Юрич, а у вас нимб вокруг головы. — Прошептала Катя. — Я вашу ауру вижу, она у вас большая и светлая.
    Губы учителя скривились:
— Еще и не то увидишь. Привет папочке. Или как его там величают, батюшкой.