Часть 1. http://udaff.com/creo/21777.html
Часть 2. http://udaff.com/creo/21882.html

                                                   

                                                            Хозяин меча.


Рауд Ворон спокойно повернулся лицом к ждавшему его викингу.  Он щурился от сильного холодного ветра, который внезапно поднялся со стороны моря. Великие Асы, похоже, не остались безучастны к предстоящему поединку и такой знак можно было истолковать как добрый. Лицо сына вождя было непроницаемо, и трудно было сказать, что он теперь чувствовал. Глаза же Гисли, сына Рунольва горели веселым и опасным огнем, полным решимости и готовности отнимать жизнь. Он вел себя так, словно это была не больше чем забава. Возможно, для него именно так и было. Священный северный меч тихо зашипел, освобождаясь из ножен правой рукой Рауда.

С корабля Торгейра, ближе всего стоящего к острову, невольно донеслись гулкие голоса восхищения. Хравн стоил всех сказанных о нем слов... Рыже-бурая сталь, разукрашенная пестрым узором переплетающихся, словно дым и паутина нитей,  сходившихся на клинке в неимоверно сложном узоре. А  в центре на одной из сторон широкого лезвия из рисунка четко выходил человеческий силуэт, державший в правой руке копье. Именно это и делало меч столь особенным. Без подобного силуэта он бы был сокровищем, а с ним ему просто не было цены. Каждый знал, что значит подобный рисунок. В клинок была заключена живая душа воина. И сам меч был живым существом, имеющим свою собственную волю. Многие мудрые люди видевшие Хравн говорили даже, будто то был силуэт самого Одина, который в бою всегда сражался Гунгниром – копьем, летящим и не ведающим преград.

Рауд не успел спросить у тех датчан, как было имя этому клинку – все до одного они ушли в Вальхаллу ибо не струсили и не пожелали сдаться в плен, но три дня подряд после того похода ему снился этот дивный меч, воткнутый в серый морской песок и ворон, упрямо точивший клюв о серебряный черен. Так безымянный священный клинок стал Хравном. И самые мудрые рассудили, что имя было дано справедливо и так было угодно богам. Вскоре это имя прочно приросло и к самому хозяину меча. Владеть таким оружием было великой честью, но для Рауда стало теперь тяжким бременем… Словно сражаться, одев ярко красный плащ, когда каждый враг издалека видит кто ты и потому желает скрестить меч именно с тобой, принимая подобный вызов лично на свой собственный счет.
Рауд легко словно кошка прыгая по мокрым и скользким камням, стал приближаться к противнику.
Гисли тоже увидел меч и теперь неотрывно смотрел лишь на бесценный темно-серый клинок. Само собой лицо его изменила вдруг алчная гримаса хищника, завидевшего давно желаемую добычу. Он, едва скрывая волнение в голосе, проговорил, не без труда заглушая гудящий ветер.
- Подними его выше Рауд!!! Не хочу, чтоб такой меч поржавел от соленой воды!
Рауд замер всего на мгновение. Словно раскатом грома его поразило вдруг понимание того, что многим давно уже было очевидно. Слишком сильно последнее время сын вождя был погружен в самого себя. Гисли затеял вчера ссору ради Хравна. Он убил старого раба нарочно, зная, что сын Ракни будет мстить за него, как за свободного. Все что взято в бою священно и Гисли всерьез полагал что выиграет этот хольмганг. А после, убив Рауда, заберет бесценный меч себе. Или, лучше сказать, для Рауда – проклятый меч… 
Он убивает даже в ножнах – вспомнил вдруг Ворон чьи-то слова, а в слух лишь отрывисто проговорил низким, давно и прочно сорванным на злом морском ветру голосом.
- Тебе так был нужен этот меч сын Рунольва? Добро! Сейчас я подарю его тебе…
В подобных спорах викинги дарят свои мечи только одним способом, и вряд ли такие подарки кого-то радовали прежде....
Обычно, когда сходились между собой столь могучие бойцы, исход поединка предсказать было трудно. Воины, ходившие на боевых кораблях, с малых лет знали и умели все. Редко кто из них умирал на втором взмахе меча.

Рауд сделал еще несколько широких скачков вперед, он был довольно далеко от Гисли, но внезапно оказался совсем рядом с ним. В тяжелый щит со свистом в первый раз грохнула кованая сталь. Долго они бились или нет, сказать было сложно. Но довольно скоро всем стало понятно, что гостивший в этом дворе сын Рунольва напрасно затеял ссору с Вороном.
Левый сапог Гисли и штанина чуть выше колена довольно скоро набрякли от крови. Хравн, выбив сноп бледных искр, словно тряпку вспорол тяжелую кольчугу на левом плече викинга, и рука, державшая уже порядочно изрубленный щит, очень скоро после этого потеряла  былую твердость. Сын Рунольва неотвратимо терял силы и, несмотря на все свое умение и сноровку, не мог поквитаться с Раудом за нанесенные ему раны. Между тем, натиск Рауда становился все сильней, так, словно силы его лишь прибавлялось с течением боя. Оба викинга взмокли даже на ледяном ветру, Гисли тяжело и прерывисто дышал, ему все сложнее было уследить за смертоносно быстрыми ударами, сыпавшимися, казалось, со всех сторон. И тут внезапно  случилось то, о чем Хирдманы обоих Виков говорили потом не один десяток зим.

Сначала всем показалось, будто Рауд собирался ударить противника под щит по ногам, он подался немного вперед и вниз завораживающе легко и гибко, но вместо этого Хравн в его руках вдруг резко взвился вверх и словно копье вошел своим полукруглым острием в единственное совсем незащищенное место под твердым кожаным ремнем тяжелого продолговатого шлема. Удар был безупречной точности, и защиты от него не было хотя бы потому, что подобного нельзя было ожидать. Мечи северян никогда не были остроконечными и не предназначены были колоть врага, только рубить... Все же широкое полукруглое острие священного меча было ничуть не тупее лезвия. Клинок с шипением и скрежетом зацепился за окованный сталью край щита Гисли, но остановить его викинг уже не успел. Пошатнувшись, он отступил всего на пол шага назад. Никто из Хирдманов не шелохнулся и не вымолвил ни слова, столь сильно все были поражены увиденным. Лишь Торгейр-Разлучник молча подался вперед, сжав могучими руками борт своего корабля так, что побелели пальцы. Сын Рунольва не первую зиму был его человеком, и никому не пришло бы в голову сказать, будто все это время он зря его кормил.
Мигом после удара изо рта и горла Гисли на плетеную кольчугу хлынула черная кровь. Он выронил оружие, и как подкошенный упал на оба колена, с удивлением и даже обидой глядя прямо перед собой… глаза его стали совсем чужими и холодными, то был взгляд человека, навсегда уходящего в Вальхаллу Асгарда.
Рауд отбросил в сторону ненужный теперь покалеченный щит, сделал еще один легкий прыжок вперед, уходя павшему противнику за спину. Хравн блекло сверкнул в утреннем морозном воздухе, взлетев вверх, и уже через миг обрушился вниз с чавкающим хрустом и скрипом расколов прочный продолговатый шлем Гисли Рунольвсона пополам. На руки и лицо Рауда в щедром достатке брызнула теплая кровь.
Потом спустя еще мгновение все воины, видевшие это взревели, дружно как один приветствуя победителя грохотом оружия в обитые железом щиты. Вапнатак. Велика была слава одержавшего победу!!!
Рауд стряхнул кровь с клинка легким привычным движением и осторожно убрал меч обратно в ножны. Затем молча отошел в сторону к краю каменистой гряды, чтоб умыть лицо и руки в холодной морской воде. Он даже не стал расстегивать пояс на теле поверженного, и это по справедливому мнению многих было не слишком достойно. Умывшись, сын вождя  выпрямился в полный рост и проговорил глядя на стоявший на воде корабль Торгейра те слова которые многим потом тоже часто приходилось вспоминать.
- Позаботься о своем человеке сам, Разлучник! Он был, храбрецом! Вдвойне жаль, что был слишком жаден и не слишком умен! Ему стоило лишь попросить, и я отдал бы меч без крови. Хравн сам решает, кому служить, а кого убивать… Я уже очень давно не хозяин этого меча.

Невольница Унд, сидевшая во время поединка в лодке с молодым викингом, при этих словах вдруг тихо заплакала, отвернувшись и спрятав лицо руками. Бьерн впервые не попытался ее утешить, искренне не понимая причины этих слез. Не было ничего справедливее и лучше той мести, которую только что совершил за ее отца Рауд Ворон.

Справив тризну по не слишком удачливому Гисли Рунольвсону воины на двух кораблях ушли в тот самый поход, куда звали Ракни Торгейр-Разлучник. С ними, вопреки своему желанию, ушел и Рауд, взяв свой легендарный меч с собой.

Протока был узкой, а с утра берег с обеих сторон затянуло густым осенним туманом. Вековой дремучий лес по сторонам в молочной холодной дымке выглядел даже зловеще, но только для тех, кто плавал теперь по этой воде под пестрыми парусами. Головы дракона с носа обоих драккаров, разумеется, никто снимать не стал, духов здешних мест следовало как следует напугать.
Два дня назад Бьерн и еще несколько воинов, отпросившись у Ракни побить дичь в здешних лесах. Но вместо лесной добычи поймали там человека, ставившего плетеные силки. Молодой паренек с копной жестких русых волос оказался  охотником, жившим неподалеку. Увидев викингов он перепугался так, как не пугался наверное еще ни разу в своей жизни. И, разумеется, пугаться было чего. Яркие полосатые паруса, острый и тяжелый, как лезвие топора северный говор сеял несусветный ужас в этих местах уже не первый десяток зим. Бьерн пообещал опустить его, если тот проведет их в ближайшее селение. Поход начался для всех не слишком удачно: Ванна Нёрд не послал им морской поживы. Долго с волчьим упорством викинги рыскали по воде, силясь разглядеть вдали чей-нибудь парус, но все было тщетно. За все время первого перехода они не встретили на своем пути ни единого корабля. Значит, теперь добычу следовало искать здесь, на суше.
В случае, если пленник вздумает упираться, ему пригрозили лютой расправой. Викинги, конечно, не слишком-то рассчитывали, что он добровольно согласится отдать на разграбление свой родной дом. Вслух посмеиваясь и размахивая руками, они спорили как будет лучше с ним поступить: отрезать ему уши, нос, язык и выколоть глаза,  или например, вспороть спину и повесить на дереве на лентах собственной кожи, можно было еще хорошенько поджарить ему ноги на углях…. Конечно, ни Торгейр, ни Ракни никогда бы не позволили подобного. Храбрым людям, защищающим свой дом, совсем не обязательно было страдать перед смертью. Ведь если бы пленник ответил отказом, любой слышавший это про себя счел бы его храбрецом. Даром что после этого привязал бы камень к шее и утопил в темной речной воде. Из таких людей все равно никогда не получаются хорошие рабы. Селение викинги теперь нашли бы и без его помощи, просто на это пришлось бы потратить чуть больше времени. Жаль, что придется грабить, идя вверх по реке, а не наоборот, что было конечно более разумно. Но о том было еще очень рано горевать.  Не было предела удивлению Хирдманов, когда пленник сразу пообещал выполнить все что угодно в обмен на свою жизнь. Он даже не попросил свободы, словно совсем не ведал что это такое. Многие сразу предположили, что он был рабом в той деревне. Но после расспросов выяснилось, что это было не так. Он был старшим сыном кузнеца.

С пареньком разговаривал только Бьерн и Ракни ибо они единственные, кто немного знали здешний язык. Неудачливый охотник сейчас был накрепко привязан к скамье черного корабля, шедшего теперь первым. На его лице были ссадины и созревало несколько хороших синяков. То были следы от тяжелых кулаков Бьерна. Викинги старательно сторонились предателя, который даже связанный, умудрился съежиться и трястись от неимоверного ужаса. Кем же надо было быть, чтоб побояться боли от раскаленного железа и не испугаться, видя, как враги меряют алчными и холодными, как небо их родины глазами стены твоего родного дома. Не ужаснуться, увидев, как над домами вспыхнет багровое пламя огня, как тяжелая, привыкшая убивать рука вцепится в волосы твоих сестер и матерей.  Никто не стал спрашивать имени этого человека. Никто не хотел даже слышать имени труса, чтоб не пришлось его произносить, когда придет время говорить про этот поход. Бьерн пообещал себе, что прикончит его самым последним, уже после того как они как следует разграбят его родной дом.

Туман отчего-то все сгущался, и скоро стало почти невозможно ничего разглядеть дальше, чем на пол-полета стрелы. Оба корабля теперь шли на шум, изредка перекрикиваясь, чтоб не отойти далеко друг от друга. Теряться тут, по словам сына кузнеца, было негде. И это было правдой. Вскоре ушей самых чутких достигли звуки селения, которое они все это время упорно искали. Торгейр и Ракни рассудили справедливо, что негоже было исподтишка нападать ночью или в гуще тумана, как теперь. Один из вождей, идущий первым, поднес к губам старый черный рог, помнивший еще их прадедов, так же ходивших вместе и простывший осенний воздух сотряс хриплый и тяжелы рев. Он снова и снова подносил рог к губам и с каждым разом рев был все более надрывным и пугающим. Теперь все до последнего жителя должны были знать, кого именно и зачем в этот непогожий день принесла к ним вода… Бери что успеешь и беги, или оставайся и попробуй взглянуть в глаза тем, кто не первую сотню зим всегда приходил водой.
Никто не ожидал встретить тут особо серьезного сопротивления, отчаянного конечно, возможно, но не слишком организованного и умелого. Воины по привычке надели брони и шлемы, спокойно и без лишней суеты разобрали оружие из сундуков, все кроме Рауда Хравна. Свой меч, после Хольмганга с Гисли он не выпускал из рук, словно боясь потерять. Из брони он не стал брать совсем ничего, даже щит, и тогда это никому не показалось странным. Тогда этого попросту никто не заметил. С утра того памятного дня Ворон отчего-то был разговорчив против обычного и совсем не так задумчив и хмур, как все давно привыкли. Его, шутящего без умолку и хрипло смеющегося, некоторые даже с трудом признали. Он выглядел как человек, который нашел вдруг что-то давно потерянное. Раздумывать над причинами столь разительной перемены было пока недосуг, ибо все в жизни должно происходить в должное тому время.
Невысокие деревянные избы селения стали заниматься огнем довольно быстро. Викинги хорошо знали свое дело и что-что, а грабеж получался у них особенно хорошо. Всюду теперь были слышны крики: где-то жалобные, где-то яростные, а где-то предсмертные, кричали дети и взрослые, старые и молодые, остервенело и хрипло рычали и захлебывались лаем сторожевые псы… Не подавали голос теперь одни только викинги, молча убивая всех, кто пытался им сопротивляться.
Набег растащил воинов во все возможные стороны. Селение оказалось много больше, чем они предполагали сначала, но это как раз неудачей назвать было нельзя. В другое время Хирдманы сначала стали бы тут торговать, а уж после, узнав все получше напали, но поход начался скверно и предложить на продажу было уже практически нечего.
Так вышло, что Бьерн, Рауд и Олав втроем шагали по правую сторону деревни почти совсем вплотную к лесу, тропа это неумолимо выводила их в центр селения к горящим крышам и мечущимся в панике людям, впрочем, именно это и было им нужно.

Позади них внезапно послышался топот копыт и крики злобных проклятий на незнакомом им языке. Всадник был совсем еще молод, судя по голосу, хотя в тумане и лесной полутьме видно его было крайне плохо. Наверняка такой же светловолосый, как и тот охотник, пойманный Бьерном в лесу. Все они до последнего тут были такими. В руках его было только легкое охотничье копье, подходящее только для того, чтоб бить проворного  зверя в лесу. Но даже им воспользоваться храбрец так и не успел. Позади всех в тот момент оказался Бьерн, и именно он первым развернулся на тропинке, лицом к лицу встречая внезапно появившуюся угрозу. Он ударил один раз, мечом длиннее собственной руки и шире ладони, снизу вверх, легко уходя всего на два шага в сторону. Оба – лошадь и наездник  умерли мгновенно, не успев еще даже коснуться земли.
В ответ резко ударила теплая кровь, жутко окрасив лицо и плечи северянина в густое грязно-черное, но Бъерн уже очень давно не обращал на подобное никакого внимания. Рауд и Олав легко  отскочили в сторону с тропы, лошадь на полном ходу рухнула им под ноги. Мальчишка бесформенной куклой слетел с нее, страшно ударившись о землю.  Взрыв копытами сырую жирную почву конь перелетел через хозяина, всем весом вдавив его в раскисшую от воды и крови дорогу. Оба так и остались лежать недалеко друг от друга в неестественно изломанных позах, располосованные до неузнаваемости холодной северной сталью. Никто из викингов при этом не проронил ни единого слова.
Тропа вывела троих северян в центр селения, и потому в самое пекло этого лютого набега. Никто не начинал грабить, пока бой не был окончен, почти все что было построено вокруг начинало гореть тем самым особым бледно-малиновым пламенем, каким горят жилища живых людей, огнем, по цвету похожим на алую кровь, размешанную в густом холодном тумане, словно в прокисшем молоке…

Когда Рауд, Бьерн и Олав подошли к дому кузнеца, стоявшему у самого края, крыша его уже пылала вовсю и далеко в сырое туманное небо уходил жирный столб едкого черного дыма. Кузнеца рядом никто не тронул. Сам кузнец стоял у длинной бревенчатой стены и в руках его было тяжелое боевое копье с длинным и уже окровавленным боевым жалом. Совсем не такое как у парня на тропе. Это оружие было сделано, чтоб убивать людей и это сразу было видно. А еще было видно, что пользоваться им он хорошо умел.  У его ног лежал викинг, пробитый мало не насквозь, то был человек Торгейра-Разлучника и звали его, кажется, Эйнар. Их схватка была тяжелой и не очень долгой. Силе и ярости здешнего кузнеца Эйнар все же уступил.  Кузнец был сильно ранен, но ран своих не замечал, он смотрел вперед с восторгом обреченного, и каждому, кто в жизни потерял много был знаком такой взгляд, Каждому, видевшему свою смерть столь близко от себя, что страх исчезал. А может, никогда и не было его, этого страха смерти, потому что больший уже обрел свою форму прямо перед ним.
Совсем неподалеку от его пылающего с треском и жутким гудением жилища лежала на земле его молодая жена, прикрывавшая собой младенца, закутанного в грубое серое тряпье. Оба они не дышали, черная стрела с жестким серым оперением, поразившая обоих была пущена рукой, не знавшей прежде ни промаха ни колебаний. Никто из подошедших викингов вновь не вымолвил ни слова. Все было ясно без слов.
Олав поднял было лук. Но Рауд движением руки остановил его.
Возможно, точно так погиб его, Рауда, дед. Отец Ракни. Она пал, обороняя свой родной дом, и старший его сын погиб в том же бою, заслонив собой своего младшего брата. Это было очень много зим назад и множество вещей успело измениться с тех пор.
Рауд двинулся вперед. Желание схватиться с таким противником было достойным делом, и никто из оставшихся стоять не вздумали бы вмешиваться. Так же, как недавно на острове пружинящей походкой он пошел вперед. Зашипел Хравн медленно выползая из ножен. Кузнец завидел идущего к нему воина и улыбнулся страшной кривой улыбкой, оголяя два ряда крепких белых зубов. На закопченом и перепачканном кровью лице такой оскал показался Рауду почти звериным. Но это Ворона смутило меньше всего. Кузнец перехватил древко копья поудобней для удара и расставил ноги пошире, тверже упираясь в землю. Он не двинулся с места. Да и куда? Позади пылала родная изба… Рауд остановился меньше чем на миг. На одно короткое мгновение… Глубоко вздохнул и… Сделал один прыжок, затем второй, а потом вдруг отбросил свой бесценный меч в сторону и присел на одно колено у самых ног врага прямиком под падающее на него широкое жало копья. Не думаю, что кузнец понял отчего в последний миг викинг с волосами цвета пепла поднял голову и, взглянув в его глаза, весело улыбнулся…

Олав, Бьерн и прочие подоспевшие к тому времени даже не сразу смогли понять, что же  именно тут произошло. Иного оружия у Рауда не было – ни щита, ни брони, ни кольчуги, подаренной отцом. Совсем ничего. Хравн, сиротливо сверкнув в ревущем пламени горящего дома, натужно отпружинил от земли и тяжело упал неподалеку. Сын вождя, словно сраженный каким-то неведомым злым духом опустился на одно колено прямо под удар. Под удар, который не смог бы теперь остановить даже бог войны Один.
Рауда отбросило назад. Из носа и горла его мигом пошла кровь. Кажется, кто-то из викингов в ту минуту закричал от ярости и отчаяния, перекрывая рев огня и все прочие звуки. Через миг в горло кузнецу ударила черная стрела, пробив его насквозь, потом в грудь его вошло копье, пригвоздив его к еще нетронутой огнем стене дома, да так что хрустнули твердые бревна, затем мечом до него дотянулся бросившийся вперед Бьерн. Викинги буквально растерзали его на части, но судьбу Рауда изменить это уже не могло.
Ворон вырвал из свой груди жало сломавшегося от удара копья. Рана была страшной и совершенно точно смертельной. Повсюду теперь была его кровь.
Скоро все кончилось, но услышав о случившимся все воины сколько их было собрались подле тела умиравшего Рауда. Пришел его отец, стирая кровь с лица прибежал  Торгейр Разлучник. Лицо Бьерна, сидевшего подле павшего друга, несмотря на кровь и сажу было много белее горного снега. Любой, увидевший рану от копья мигом терял всякую надежду…
Но Рауд Ворон пока еще жил. Лицо его стало обескровленным и словно прозрачным, глаза, и без того почти бесцветные, теряли последние краски и тепло. Слабо и слепо пошарив окровавленными руками викинг прошептал..
- Хравн…!!!
Его меч тут же отыскали и принесли, положив рядом и вложив черен в слабеющую руку.
Рауд перевел угасающий взгляд на Бьерна. Его рука снова,  в последний раз обретая силу и твердость, потянула серебряный черен вперед и вверх…
- Владей!!! – прохрипел он чуть слышно.
- Теперь ты хозяин меча…
Бьерн больше напоминал теперь каменное изваяние. Трудно было сказать, понимал ли молодой викинг хоть что-то из того, что сейчас происходило вокруг.
Затем Рауд посмотрел на отца, склонившегося рядом по левую руку от него.
И прошептал уже совсем тихо.
- Отец… Прости… Фрейдис…
И умер, не успев договорить и не сумев подняться, чтоб коснуться руки своего отца.

Ветер все не утихал с самого утра. Ракни стоял на берегу бесконечно длинно и серой песчаной гряды, касавшейся лишь леса, воды и камней. Уже темнело. Весь день вождь простоял так, глядя прямо перед собой, не двигаясь и не говоря ни единого слова. Издалека могло вдруг стать не ясно, человек ли стоит или черный камень, одетый  словно живой. Он стоял так, глядя вперед на море, бесконечно дышащей гладью лежавшее впереди. Ветер рвал его черный плащ, длинные, совсем поседевшие волосы, густую косматую бороду… Небо хмурилось и ночью должна была случиться сильная буря. Большой удачей было то, что сейчас все они были не на воде.
Не таясь, со стороны одинокого серого утеса к вождю прошагав весь путь вдоль воды подошел Бьерн. Подошел и тоже молча встал рядом, глядя на волны прямо перед собой. В руках он держал Хравн, вложенный в ножны, так словно не знал, что именно теперь с ним стоило делать. Нельзя было сказать, долго ли они  простояли так плечом к плечу, не произнося ни слова друг другу. Старый воин и молодой.
Потом Ракни проговорил голосом, который сам с трудом смог признать.
- Я хочу чтоб про то, что случилось узнали все!
Бъерн вздрогнул, словно его ударили плетью.
Ракни меж тем повторил свои слова еще тверже прежнего.
- Я хочу, чтоб все знали как погиб мой сын. Отбросив свой меч в сторону и упав на колени перед врагом. Тор свидетель: не было воина более достойного Вальхаллы чем он. Но он поступил так нарочно, зная, что после подобного там ему уже никогда не бывать.
Бьерн продолжал слушать и ему стало казаться, что в ушах его злые духи забили в железо, и затрубили в хриплые рога, а перед глазами все начало плыть, словно от тяжелого удара по голове.
- Он ушел туда, где теперь она и его маленький сын. Чертоги героев были не для них.
Ракни тяжело вздохнул, замолчав на мгновение.
- А значит и не для него.
- Хравн теперь твой... И любовь моего сына к этой женщине ничто по сравнению с этим мечом… Но мой сын был единственный, кто считал иначе.
Сказав так, Ракни снова замолчал и на этот раз уже окончательно. Бъерн еще очень долго стоял подле него молча и не смея пошевелиться.
Он подумал тогда в первый в своей жизни, что порой хранить молчание может быть много трудней, чем говорить какие-либо слова. Он стоял так, пока не стало совсем темно. Затем развернулся и неторопливо побрел обратно туда, откуда пришел, вновь оставив старого воина наедине с ветром и не на шутку разозлившимся морем.
Все так же молча, ступая во тьме, викинг закинул священный меч себе за спину, спокойно застегнув на груди медную пряжку широкого кожаного ремня. Так, словно теперь он имел право это сделать. Что-то в эту минуту заставило его посмотреть вверх на совсем уже темное небо...
В сторону моря от земли летели почти против ветра едва заметные в подступившей вечерней тьме два черных, как сажа ворона. И Бьерн понял вдруг, что это были вечные спутники Одина Хугин и Мунин, и оба они возвращались обратно, чтобы поведать ему, какого великого воина все они навсегда лишились…


Frost

04.10.06