Собственной же прихоти смущаясь,
заведёшь "Юпитер" с похмела
и бормочешь, к центру обращаясь:
"Вольфганг Амадеич, все дела..."

День с похмелья тягостен и долог.
Грозно книги нависают с полок
в неизменном кожаном строю.
И австрийский умерший нарколог
кротко чинит голову мою.

"Та-та-та" - шестнадцатые доли,
музыка, "знакомая до боли",
"вдалеке от мира и людей".
"Ну-с, поговорим об алкоголе", -
отвечает Вольфганг Амадей.

Хуле говорить, мой друг сердешный,
всё уже говорено давно.
Всё пропивший, неживой и грешный,
я забил на всё бы это, но -

вид в окно - всё тот же двор ебучий,
двор, покрытый коркою воды,
небо, заполоненное тучей
и австрийский гений, беспесды.