Они шли в темноте по бетонной дорожке, ограждённой с одной стороны густой порослью кустов, с другой парковкой, забитой машинами и узкой полосой изгаженного собаками газона. Шли, шатаясь, явно навеселе, один громко и визгливо смеялся, другой что то рассказывал ему на немецком с явно проступающим русским акцентом, постоянно срываясь на мощный хохот.
Дорожка вывела их к трамвайной остановке, наполовину утопленной в ночном парке. Они подошли к расписанию трамваев и долго, видимо не совсем плодотворно тыкали в неё пальцами.
Один, плотно сбитый, даже немного тяжеловатый паренёк лет двадцати пяти вещал при этом с серьёзным и умным видом, коверкая и путая слова не так давно освоенного языка:
- Слушай, парень, ты меня удивляешь! Ты же немец! – произнёс он с таким видом словно это было чем то удивительным в Берлине.
- Ну и что?
- Да то, что я первый раз вижу такого немца как ты!
- Какого такого?
- Ну вот ты меня знаешь, да? – тыкал он пальцем себя в грудь.
Немец промолчал, очевидно думая что это риторический вопрос.
- Вот смотри, я русский! Я много пью! - Гордо сообщил тот.
Немец молчал.
- Не то что бы я гордился этим, но даже не каждый русский может пить так много как я! – в голосе явная гордость.
- Ну и ...? - не выдержал наконец немец.
- Ну и... Ты то можешь выпить почти столько же сколько я! Да что там почти, столько же можешь выпить! Только пьянеешь сильней, это конечно да, но выдержать ты такое же количества алкоголя можешь!
- Ну и ...?
- А то, что не каждый русский после такого на ногах стоит, а ты – пожалуйста вон и ходишь и разговариваешь и хоть бы что.
- Ну и что тут такого? – удивился немец.
- Ну ты и странный, - начал возмущённо русский и замолчал. Чёрные зловещие кусты в два человеческих роста высотой метрах в двадцати от него затрещали, зашевелились и вытолкнули из тьмы существо, которое неспешной развалкой приближалось к ним.
Войдя в освещённый конус фонаря, существо оказалось молодым парнем, невысоким, но весьма широким, в чёрных плоских туфлях с квадратными носами, широких чёрных брюках бананами и чёрной же кожанной куртке. Картину дополняла наглая, циничная рожа изъеденная то ли оспой, то ли угрями, увенчанная «платформой», модной у чёрных музыкантов восьмидесятых годов.
Он подошёл вплотную к молчавшей теперь парочке и вихляя плечами начал переводить взгляд с одного на другого, сплюнул в сторону хелуху, закинул несколько семечек в свою ухмыляющююся пасть.
- Вот гопота, тоже мне, - подумал русский.
- Бля, вот хорошо что я не один пошёл – подумал немец.
- Эй, ты, есть сигарета? – на совсем уж плохом немецком прогундосил гопник, непонятно к кому обращаясь. Достал руки из карманов.
- Да не, мужик, не курим, - дружелюбно, но несколько поспешно сказал русский совершенно трезвым голосом на родном языке. Немец на всякий случай кивнул.
- ААА, братаны! Громко заорал гопник, отчего немец ощутимо вздрогнул.
- Бля свои, а мы уж хотели... – тут он умолк и увесито хлопнул каждого по плечу.
- Ну счастливо – протянул он и такой же походкой направился к кустам и с треском в них растворился.
Оттуда раздалось несколько голосов одновременно:
-    Ну ты чё, хотел же без разговоров с ноги!
-    Чё там?
-    Тебя только посылать!
-    Ну ты дал!
-    На какой хрен теперь сигареты купим?
-    Полвторого уже, теперь хрен дождёшься кого..!
-    Ну ты и лось!
-    Дак свои же! – Хрипло орал гопник. - Русские же! Не курят!
-    Ну ладно, подождём ещё, делать всё равно нечего – рассудительно сказал один.
-    Нда... Пиво осталось ещё?
Двое на остановке стояли понурив головы.
Русский думал – Вот же дают, гады, а! Хорошо мало выпил, а то бы послал его, и пинали б нас щас здесь.
Немец же думал вечную немецкую невесёлую думу, в основном о том, какой мудак был Гитлер.
Что напал на русских а победить не победил, что теперь даёт им полное право приезжать в его родной город и хозяйничать здесь.
На правах победителей менять всё по своему подобию.
Что 61 год после поражения немецко-фашистской Германии выражение «немцы в городе» обретает совсем новый смысл.
«Внимание! Вы въезжаете в русский сектор!»