Удивительно, как простой русский витязь, силою и ловкостию от прочих не отличавшийся, был отправлен князем Изяславом в подмогу тысячам и тысячам европейцев, идущим отбивать из рук неверных Святую Землю. Но сие есть правда неоспоримая – вот он, нареченный при крещении Владимиром, бок о бок с молодыми франками, пиренейцами и пруссами скачет на статном жеребце в сторону восхода небесного светила.

Надо сказать, что рыцари знатных фамилий только заулыбались при его ломаном «Жэмапэль Владимир», но решили не отказывать посланному Богом варвару, так страстно желавшему пополнить их ряды. Получил Владимир и кольчугу новую, и меч красоты и прочности необычайной, и оруженосца покорного, ко всем просьбам чуткого. Научили его и премудростям ведения боя с воинами Аллаха.

И вот он, среди сотен таких же вдохновенных приближением к Священной Иудеи, в белых одеяниях с огненно-красным крестом у сердца, мчится в первых рядах воинства христианского навстречу полчищам злобных сарацинов, раскосыми глазами коварно наблюдающих за обреченными безумцами. Но не страшно витязю славянскому, ибо не впервой ему сражаться против нехристей с месяцами на стягах: немало схваток  с половцами погаными пришлось пережить ему.

Вот уже сбавляют ход рыцари, на расстояние полета стрелы дерзнувшие подскакать к войску вражескому; скрипят натянутые, как нервы лучников, тетивы их орудий; слышно и, как заряжают старательно свои арбалеты меткие стрелки храмовников, как пофыркивают и перетаптываются на месте верные лошади рыцарей. И в эти мгновения между прелюдией к бою и первой каплей крови, за которой последует пролитие миллионов морей ее, не найдется ни единой души живой, в глубине которой не затеплилась бы надежда на то, что развернет своих лошадей противник, спрячет в ножны мечи свои да протрубит отступление. И у Владимира явилась мысль о нелепости происходящего, о глупости убийства ради веры, о бессмысленности, наконец, своей гибели…
Но разрезающий воздух звук выпущенной стрелы отрезвил его рассудок, и в момент прогнаны были все эти малодушные доводы, дабы появилось в сердце место для безрассудной доблести, без коей воин и воином вовсе не является.

И хлынул, как ручей весенний, поток людской с двух сторон. Свистящие, точно демоны злые, стрелы пролетали буквально на расстоянии вытянутой руки. Падали пораженные ими наземь, выкрикивая из последних сил свое последнее «Dieu Le Veut!» (* «Так хочет Бог!» - фр.). И смешивались стоны их с громогласными криками живых.
Сошлись две армии. Засверкала сталь мечей и кривых ятаганов. Мощным взмахом срубил Владимир голову турка, чувствуя, как окропила его лицо кровь вражеская. Коварная стрела, пощадив чудом увернувшегося витязя, пронзила ближайшего к нему рыцаря. Поразился русич выражению лица умиравшего: будто бы тень улыбки скользила по худому, бледному, и оттого казавшемуся сияющим, лику его.

Монотонные звуки ударов о щиты и лязг железа постепенно стали сливаться с каким-то глухим близким звуком, и удивительно звонкий, словно ангельский, голос где-то рядом пропел:
– …Ну, папа!.. Папа! Ты скоро там? Я сейчас описаюсь…
А далекий женский – прикрикнул:
– Володя, мать твою! Освободи ребенку сортир! Слышишь?
– Да-да, сейчас,– ответил как-то виновато и покорно Володя.  Подобрав с пола книгу с надписью «История Крестовых походов», натянув штаны и смыв за собой, Володя уступил наивному сыну туалету; искоса глянув на свою толстую жену, одетую в поношенный желтый халат, который убивал в ее внешности последнюю красоту, и, спотыкаясь, поплелся на балкон курить.