...Я представил, как через пятнадцать минут квартира вкусно пропахнет печеным мясом, и мне стало весело. Даже то, что это будет мое мясо, меня не огорчало. Минут через пять мои глазные яблоки лопнут и внутренности взорвутся. Так что я успею досказать, что меня толкнуло на эту хохму - закрыться внутри включенной микроволновки, развалившись на пицце...
 
  - Тапочки принеси, - вежливо сказал он мне сегодня утром. Я эту фразу уже слышал сотни раз и отреагировал так, как обычно - никак.
  - Тапочки принеси, - так же вежливо произнес он, даже чуть ласково, но за этой добротой чувствовалась угроза. Когда он так говорил, мне представлялось, как он, будучи сержантом, чертил на полосе линолеума, что тянулась через все расположение роты, линию куском вонючего военного мыла. После чего требовал от подчиненных пролазить под эту черту.
  - Но это невозможно, - лепетал порой кто-нибудь из молодых.
  - Я знаю, - ласково отвечал он. - Но меня интересует, как ты отнесешься к выполнению моего приказа, проявишь ли положенные усердие и старание. В реальном бою хороший солдат не должен думать над смыслом приказа...
  Эту историю я слышал не раз, когда от приводил девок на хату. Была еще вариация, когда молодой солдат должен был с той же целью залезть за батарею. Я слушал и пытался понять этот феномен: когда мне нужно было что-то от кошки, я мурлыкал звуки любви, а он после второй рюмки начинал гнать про броню и пули. А когда доходило до третьего тоста, и дама у него на коленях тревожно замирала, он с пафосом произносил:
  - А теперь третий тост. За святое...За укрепление резины бандажа правого переднего опорного катка боевой машины десанта!!!...
  А почему надо было успеть раздеться, пока горит зажженная спичка? И он еще удивлялся, что ни одна дама второй раз к нему не приходила. Меня это очень тревожило. По себе знаю, на какие экстравагантные поступки идешь от сексуальной неудовлетворенности. Себя он оправдывал - я контуженый. А я - нет?...
 
  - ...Тапочки принеси! - третий раз сказал он и, не дожидаясь моей реакции, ударил меня ногой в живот. Я ударился о стену и упал на пол. Из-под уха начала сочиться кровь. Я молча начал слизывать ее. Собаки пусть носят. Он подошел, я прятаться не стал. Догонит - будет хуже. Хуже не стало. Он ударил мне в голову. Волчком крутнувшись, я ударился о ножку стула. Передышка. Стул он полениться пинать. Бьют живое.
  Особо следует сказать про его ботинки. Он носит до сих пор военные, с высокими берцами, на шнуровке. Но брюки заправляет сверху. Каждое утро затягивает шнурки, чуть ослабляя в подъеме и жестко фиксируя щиколотку. После чего затягивает их сложным узлом, а все концы обрезает. Вечером их разрезает и снимает ботинки. На следующий день заправляет новые шнурки.
  - Концы обрезаю, чтобы не запутаться. - объяснил он мне когда-то.
  - Сидел бы дома, - чуть было не сказал я.
  - Контуженый я - объяснял он мне.
  Я промолчал. Я всегда молчу. Мне кажется, контужеными не становятся, а рождаются. Сам слышал его рассказ, как в наряде по столовой они сначала в футбол играли котенком, а потом бросили его в машину для чистки картофеля. Там центрифуга типа стиральной, только стенки не гладкие, а как у терки овощной... За минуты мешок картошки превращается в аккуратные одинаковые шарики...
  Прикольно он рассказывал про Афган. Что подтвердило - война не делает ни хуже, ни лучше... Кстати, собак там на рынке на вес продают, как мясо. И лаять эти твари там не умеют, в стране, где все вооружены, не погавкаешь. Вот так у этих тварей, собак и людей, со свободой слова...У него там был комбат, который, накрутив глушитель на ПМ, отстреливал котов. И были два его зама, которые котов уважали. Они порой губили их своей любовью: несколько котят умерли, опившись сладкой сгущенки, кто-то умер от того, что его помыли солдатским мылом...
  Где теперь они все? Зачем они это делали?
  ...Я лежал под стулом. Его ботинки подошли ко мне. Его лица я не видел. Возможно, наши отношения окончательно испортились из-за этих ботинок. Однажды я просто пописал в них. Я не собака, чтобы терпеть все. Как ни странно, он в тот вечер не тронул меня. Он взял меня на руки, и рассказал, как в армии неблагодарные молодые в отместку накрошили ему в сапоги мелко покрошенные лезвия "Нева". Они ломкие, с острыми краями, и через час его сапоги начали наполняться кровью...
  ...Его доброту я понял утром, когда пошел помочиться в свою коробку, усыпанную песком. Закопав содеянное, я уходил, оставляя кровавые следы на полу - ночью он подсыпал в песок битое бутылочное стекло...
 
  ...Он осторожно поднял стул, отставил в сторону и с мольбой сказал:
  - Тапочки принеси. Ведь ты все понимаешь. Хуже будет.
  Мне ничего не стоило сползать в коридор и принести тапочки. Но я не могу. Как говорят блатные с понятиями - мне нельзя. Я не собака. Вы этих тварей выводите по своему подобию. Они должны, как и вы, подчиняться суггестивному воздействию сильных и говорливых. Они продолжение тех свойств, которых не хватает вам - скорость бега и острота зубов. Коты лагеря не охраняли. Только люди и собаки...
  Последний удар был сокрушительный. Что-то порвалось внутри. Подволакивая лапу, я заполз под диван. Он ушел на кухню. Сегодня гости. Сослуживцы придут. Будут пить водку. Закусывать всякой хренью. Пиццу он купил. В микроволновку поставил. Там ручка есть. На нее давишь - дверка со звоном открывается, а через три секунды сама плавно закрывается.
  - Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три! - вспомнил я, как он рассказывал, как после выброски с парашютом отсчитывают три секунды, прежде чем дернуть кольцо. Кто-то позвонил в дверь, а я пополз в кухню, ударил лапой по ручке дверки микроволновой печки и залез внутрь, лег на мокрые помидоры...
  ...Мне никогда не было так тепло...