И вышло все, как-то непонятно и вяло. И стало от этого еще противней и гаже. А все от того, что мы пили не водку, а какой-то невнятный напиток под названием «Малиновый звон». С нами была какая-то поэтесса, более напоминавшая климактерическую ведьму, и шофер местной автобазы Грохотов. Он то и принес этот «звон». Рабочая смена уже закончилась, и сознание законности закваса вселяло в нас некое подобие праздника. Хотя по сути это и был праздник – день строителя. В этот день строители пьют и пребывают в праведной нирване собственной значимости. Но мы пили безо всякой значимости, во-первых потому что  ни хуя не построили в предыдущие годы, а во вторых потому, что в «Малиновом звоне» этой значимости просто быть не может изначально. Поэтому, когда меня вырвало на мраморное надгробие какой то Прядкиной В.Г., влиятельный журналист Федерякин сказал – «корм  не в коня», и налил еще «звона». Эту порцию я выпил с достоинством и без внутреннего напряжения.
Из закуски был соленый, подсыхающий сулугуни. Стакан пошел по кругу минуя, промежуточные остановки и наконец мы созрели для того, чтобы оценить окружающую среду на предмет поссать и приступить к дебатам.

   Как обычно обсуждалась тема ебли. Журналист Федерякин яростно протаскивал в процесс ебли политические интриги, напрочь отрицая ее бытовое значение.
  - Ебущийся депутат это прелюдия к смене его политического либидо. Правительство использует еблю как рычаг административного воздействия на оппозиционные фракции и не дает, текущей ситуации выйти из под контроля. Ебля мозгов – это то, что народ получает в период выборов и после них. Ебись оно все в рот – постоянно вставлял он в своей речи.
  - Ты, журналист, дурак – говорил шофер Грохотов. - Всякая ебля есть акт половой, а не политический. Мужчина ебет женщину не согласуясь с текущим моментом, а просто потому, что это освобождает его от гормонального напряжения. Женщина, как объект ебли получает оргазм и порцию семени, потому что всякое освобождение небескорыстно.
   При этом Грохотов подтягивал, сползающую с оградки поэтессу.

  - Позвольте, - возразил Федерякин – Освобождение не имеет к ебле никакого отношения. Свобода ебли – возможно, но уж никак не освобождение. КПСС освобождала  народы от прибавочной стоимости, а КПРФ вообще свободна от какой либо ебли. ЛДПР – проповедует еблю как компромисс между президиумом и электоратом. Ебись оно все в рот.

  - Мальчики, - очнулась поэтесса – вы вульгарны в своих рассуждениях, ебля – это искусство. Искусство первородного соития с целью получения неземного наслаждения. Ебались Байрон и Ахматова, Пастернак и Рабиндранат Тагор.
Это толкало их на творчество. Ебля – катализатор творчества.
  - Байрон и Ахматова жили в разных эпохах и ебаться просто не могли, а Пастернак …. – тут Грохотов, поперхнулся сулугуни и потерял мысль.

   В это время солнце уже село, и кладбище, на котором мы пили «Малиновый звон» наконец то приобрело торжественную таинственность и приятный статус спокойного погоста. Тени покрыли кресты и надгробия магическим саваном.
   Я вытащил из пакета еще одну бутылку и она блеснула потусторонним светом.
Опять стакан пошел по кругу. На этот раз первым заговорил я.
  - Ебля не призрак коммунизма и даже не седьмая заповедь. Это зерцало сознания – не больше и не меньше. Это познание сущего. Познать - это не значит просто спустить штаны и вдуть пьяной соседке с третьего этажа. Познать – это высшая сфера. Это как в Ветхом завете, ну где Лот и его дочери, ангелы и почее.
Эх, что вы знаете про еблю…
  - Bespyatkin, сиди смирно – шепотом произнес Грохотов сухим ртом. У него были круглые глаза. – У тебя за спиной какая-то хуйня сидит с крыльями и рогами.
   Я очень не люблю, когда у меня за спиной сидит какая-то хуйня, тем более если дело происходит на кладбище. Тем не менее я сидел смирно, ощущая затылком теплое, зловонное дыхание.

   Журналист Федерякин наполнил пол стакана «Малинового звона» и поставил его на соседнюю могилку. Позади меня раздалось какое-то скрипучее движение, и неясная тень метнулась к стакану. Я успел разглядеть только хвост. Стакан исчез и в ночи кто-то смачно рыгнул.
  - Отбой, Bespyatkin, оно исчезло – уже громче сказал Грохотов.
  - Так что ты знаешь про еблю? – спросила, вновь очнувшаяся поэтесса, почесывая волосатый кадык.
  - А все, - ответил я
  - Всего знать не возможно, тем более про еблю – возразила поэтесса.
  - А вот я знаю.
   Меня опять прервали. Из мрака, на свет луны вышел низкорослый, лысоватый мужчинка в дорогом, твидовом костюме и при галстуке.
  - Прошу прощения, разрешите представиться Бубенцов – высоким, правильно поставленным голосом, сказал он. – Профессор психологии Бубенцов.
   Он старомодно шаркнул короткой ножкой и поправил галстук. Журналист Федерякин пристально рассматривал незнакомца, как будто что-то вспоминая. Грохотов осторожно спрятал бутылки в тень. Поэтесса манипулировала губами словно делала воображаемый минет.

   Мужчинка неловко переминался с ноги на ногу. Ах, эти идиотские паузы.
  - Присаживайтесь, прошу вас – пришлось сказать мне – мы тут, как видите, отдыхаем и, так сказать, интеллектуально онанируем.
  - Спасибо – ответил профессор психологии – Я слышал вашу беседу, и ее тема показалась мне достаточно интересной, только я так и не определил, что вы пьете.
  - Ну, предположим Малиновый звон – с вызовом отозвался Грохотов.
  - Понятно – кивнул мужчинка – а позвольте предложить вам водки, настоенной на можжевеловых ягодах, которые, кстати произрастают на нашем кладбище.
  - Всенепременно – расплылся в улыбке Грохотов.
   Журналист Федерякин недружелюбно посмотрел на него, потом сплюнул и достал новый, пластиковый стаканчик. Профессор извлек откуда то из-за пояса литровую бутыль матового стекла, в которой плескалась некая жидкость.
   Опять стакан пошел по кругу. И это была не водка, а диктатура пролетариата, плюс электрификация всей страны. Лично в моей голове стрельнула «Аврора», был взят Зимний, и началось интенсивное строительство коммунизма. По видимому у всей нашей компании, произошло нечто подобное. Профессор тут же был принят в наши ряды, и беседа продолжилась на ином уровне.

  - Ебля не есть метафора, она факт – громыхал журналист Федерякин – факт, не чем и не кем не отрицаемый. Она четная гармоника в спектре общественного шума. Еблю не запретит даже президент. Она всуе…
  - Не передергивай, журналист, - перебил его Грохотов – Ебля ранима как третьеклассница, нужна как банный лист в жопе. То есть к жопе. Позвольте, причем тут жопа? Я не о жопе.
  - А о чем? – спросила поэтесса.
  - Я забыл… - внезапно сник Грохотов.
  - Склероз. – неожиданно всплыло тихое слово.
   Это сказал профессор в костюме. Тишина ударила в уши как новогодняя петарда. Наше бытие запахло свежим дерьмом, и наступило осознание вечного.
   И тут профессор стал говорить.
  - Все живое имеет нервную систему, даже амеба. Эта система связывает нас с окружающей средой и не дает затеряться в пространстве и во времени. Именно она первична, хоть и является частью материи и определяет сознание. Психика человека – тончайший инструмент в его теле. Ну вроде как тело и душа. А что между ними? – Вопрос повис в сгустившемся кладбищенском воздухе как символ рождения новой эры. Вопрос вопросов.
   И тут я все понял. Меня прошиб ледяной пот, и закололо в области печени. Я ПОНЯЛ!!! Я понял и сказал – «Ебля.»
   Тут же ветер подхватил мое слово и гордо пронес его над могилами, незнакомых мне людей, как знамя свободы и равенства. И смерть склонила голову, и невидимый сыч прокричал что-то торжественное в ночи. И вся наша компания замерла в экстазе абсолютного познания мира. А лысоватый профессор улыбался нам как Сталин с обложки журнала «Огонек».

   После этого мы снова пили можжевеловую водку и говорили обо всем сразу, не напрягая мысли. Силы постепенно покидали меня, уступая место праведному сну.
Я и уснул, не напрягая сознание. Последнее, что я запомнил, были глаза профессора психологии и слезы поэтессы, размазанные по изможденному лицу.

…………………………………………………………………………………………………......

   Первый луч солнца, нежно щекотал мне веки. Я открыл глаза. Утренние надгробия улыбались мне мраморными гранями. Я оторвал голову от теплой земли и прочитал на медной табличке «Прядкина В.Г. 1956 - 2002». Оглядевшись, я обнаружил рядом четыре бутылки «Малинового звона» и литровую бутыль матового стекла, в которой плескалась какая-то жидкость. Я выпил ее прямо из горлышка, повинуясь великой силе похмелья. Я стал трезв и понятен сам себе.

   Внезапно зазвонил мобильник. Я достал его и глубоко вздохнув произнес – «Алло».
  - Bespyatkin, бля, ты где есть? – раздался в трубке голос журналиста Федерякина.
  - Я тут, на кладбище – ответил я, набираясь природной силы.
  - На каком, бля, кладбище? У нас встреча через пол часа в редакции, с неграми из Заира. Бухла не меряно. Бабы всякие. Куда ты вчера пропал из аэропорта? Всей делегацией тебя искали. Грохотов бензина пожег казенного – охуеть!
  - Я скоро буду – ответил я и отключил мобилу.

   Поднялся я легко. Голова была ясная. Пробираясь между памятниками и крестами, я ощущал небывалый душевный подъем, словно только что открыл закон сохранения массы. Этой ночью я что-то понял. Не важно что. Неважно как. И от этого жизнь представлялась мне апофеозом уюта и гармонии. Уже при выходе с кладбища, меня вдруг привлек массивный, дорогой монумент из цельного мрамора. Могила была свежая, в обрамлении огромных венков. Но ни это заставило меня остановиться. Я в волнении пялился на выгравированный портрет покойного. Странно знакомые глаза смотрели на меня и проникали в глубину трепещущей души. Лысоватая физиономия усопшего, часть дорогого костюма и галстук, изображенные на мраморе удерживали меня, неведомой силой. Я в волнении прочитал под портретом – «Бубенцов Н.В. профессор психологии Н -ского университета 1936 – 1999гг».

    Хуй его знает, что это за профессор. Я пересчитал оставшиеся деньги и быстро зашагал к остановке, в надежде поймать раннее такси.