На остановке объявление:
   "Хуейте с нами!
   Хуейте быстро!
   Хуейте правильно!
   Хуейте с умом!"
   Это вместо "худейте с нами". Буква Д стёрта.

Две бабы мирно между собой о собаках. Одна, та, что потолще, рассказывает:
- Меня соседний пёс заколебал просто, Зина, абсолютно достал. Пошла за водой к колодцу - прижал к забору, оборвал всю фуфайку. Это Полкан соседкин. Она многодетная, у них с питанием плохо. Все деньги, что за детей дают, детские эти несчастные, пропиваются моментом, А за собакой не смотрит. Иду я это по улице - опять нападает, бросается прямо, тварюга. Мне себя не жалко, Зина, пусть кусает, а жалко шубу порвёт новую! Ну, это ж немыслимо. Если у тебя собака, то за ней следить надо, так же? Пошла я к участковому. А тот мне: "что я могу поделать? Ах так",- думаю, - ну, ладно. Встречаю знакомых ребят, говорю: ребята, я вам бутылку ставлю, убейте только эту собаку, пожалуйста. И ушла в дом.

Они её поймали, Зина, привязали к дереву. Я выхожу, а они ей уже топором всю голову разрубили. Меня вырвало тут же.

За собаками следить нужно, так же? Вот у моего деда аж четыре собаки и у него три на привязи, а только одна бегает, потому что она безопасная.

Эта толстая тётка, мне показалось, без конца могла бы болтать о собаках, затронув такую злободневную тему, если б в этот момент к двум бабам не приблизился некий мужичонка довольно доходяжного вида. Худенький, обносившийся в конец, с почерневшей от бухалова рожей. Бабы только его увидели, как накинутся тут же с ходу, словно на паршивую собаку.

- Михеич, ты что ж это делаешь? Совесть у тебя есть ли? Ну, ты подумай, мамка дома мёртвая лежит, нехороненная, а он, блядь, взял деньги, которые соседи собрали на похороны, сказал, что поедет за гробом и вот уже три дня как пропадает. Где ж ты был, змей ты паршивый? Чёрт! Мамку теперь в мешковине хоронить будем!

Жалкий мужичонка, пропивший похоронные деньги, мямлил в ответ что-то невразумительное и при этом жалко улыбался, как идиот, обнажая при этом два жёлтых остаточных клыка. Вместо совести у него давно уже вырос хуй.
  
Я ехал в трамвае, сидя на своём любимом месте, где на спинке сиденья вырезано гвоздём довольно резко: я не поэт. Мне эта надпись очень нравилась.

Рядом со мной сидела толстощёкая девочка лет четырнадцати. Из её сумки скромно выглядывала эротическая газетка "Двое". Рядом лежала книжка "Пора любви". На коленях у пелотки сидел еблан с короткой стрижкой и тремя булавками в ухе. Рожа у пацана была довольно дебильная тоже.

Стоящие надо мной две старушки рассуждали меж собой на злободневную тему: распадётся ли Россия?
  - Кто нас упорядочит, а? Только иностранцы могут нас упорядочить. Немец или американец? Скорее всего, что американец всё-таки.

Напротив меня сидел вонючий узбек или таджик, кто их разберёт чертей узкоглазых. Одет в тонкий грязный халат. Рядом с ним девочка затрапезного вида. Ёбаные беженцы. Я вспомнил по этому поводу стишок из детской книжки: у москвички две косички, у узбечки - двадцать пять. Нищие узбечки, таджички или вообще киргизки, хуй их там проссышь жёлтолицых, сидели в ряд в подземном переходе, выставив вперёд свои будто окаменевшие чёрные руки. Они любили сесть в самом проходе, не то что русские нищие, которые скромно прижимались к стенке. Азиатки внаглую путались под ногами. Так и подмывало пнуть их, чертей нерусских, врезать им как следует с ноги. Но какие замечательные расшитые золотом и серебром штаны были на этих бедных женщинах. "Дать им что ли денег",- думал я порой, проходя мимо, - "чтоб сняли штаны прямо здесь в переходе".

Вагоновожатая между тем гнала, как это часто бывает с ёбнутыми вагоновожатыми, без всяких остановок, а сидящий за моей спиной явно задроченный тип в стареньком сером пальто и грязной кепке обижался на это и всё кричал хриплым голосом:

- Эй, товарищ, надо предупреждать остановки. И запомни: каждая остановка должна останавливаться.

У кричавшего мужика, я заметил, обернувшись на голос, было под обеими глазами по здоровенному фингалу, а рожа вся посиневшая и опухшая.

-Да что финалы, брат,- тронул он меня за плечо, так что я не смог его не выслушать чисто по человечески, - посмотри один глаз красный какой, ничего не видит и не проходит никак. Труба дело. А как получилось. Пришли ко мне на днях двое - требуют денег. Как, почему, за что? Без понятия. Слово за слово, хуем по столу. Ну и получи, короче. А за что, почему, с какой стати? Я хуй его знает, братан. Не при делах. Веришь-нет?

У меня работа такая, земляк, пойми правильно - я пришёл, проверил журнал, расписался, если заказов нет, то пошёл домой. Прихожу к себе и в люлю. Поспал, встал, поел, газетку почитал, и опять поспал, проснулся, пожрал, попил, посмотрел телевизор, брат, похавал, поссал, почитал книжку, обратно поспал, встал, посрал... и так кажный божий день. Правда. И получаю слёзы. Такая, друг, жизнь.

А тут у меня, как назло, брат родный умер. Хотел к нему поехать. Двадцать человек, прикинь, обзвонил - никто ни копейки не дал. Ни одна падла! Ну разве это люди, земляк? Сегодня, блядь, килограм ливерки купил с горя. А что эта ливерка? Зато у нас зарплату вовремя получают, землячок, не задерживают, как на заводах. Там по пол года не платят.

Я голосовать не ходил и не пойду, братан. Что толку? У нас, пойми, столько харь ещё осталось от предыдущего режима и все, друг, хотят себе хапнуть - и дачу, и машину, и квартиру. Что толку голосовать, я тебя спрашиваю?

Сейчас предложит выпить, скажет: есть тут у меня, земеляк, грамм двести, на хапни. Так я подумал и не ошибся. Сколько вот таких же задроченных типов постоянно предлагают мне по ходу свои кровные пять капель, отрывая, кажется, от самого сердца, доставая пузырь из-за пазухи, а потом охотно открывают душу нараспашку и рассказывают всё самое заветное.

В трамвае между тем назревала драка. Фитильной, поддатый и раскрасневшийся лётчик в расстегнутой кожанке приставал к толстощёкой пелотки, на коленях у которой сидел её еблан. До поры до времени они мирно беседовали промеж собой. Девушка рассказывала:

- Ты Капу знаешь, который на базаре торгует? Он стоит там с мужиками, я такая подхожу, он мне говорит: ты пить будешь? Я такая удивляюсь - типа с чего бы это? Вроде, мало знакомы. Потом соглашаюсь: ага, наливай. Стакан, блядь, выпила. Вино "Старая мельница" Оно вкусное. Бутылку выпьешь и хорошо. Водки не надо. Только его запретили недавно. Ядовитое оказалось. Потом Капа такой говорит, что его брату типа срочно нужна баба. Он, короче, только что прибыл из Калининграда на новом "Оппеле", поддал как следует и кричит, что хочет местную бабу трахнуть, отметиться в нашем городе. Я такая посмотрела на него - мужику, блядь, лет тридцать. Страшён до ужаса. Думаю: на хуя мне такая картинка Репина? И такая, блять, ушла от них.

Вот на этом самом месте и пристал к пелотке этот поддатый лейтенант, который до этого стоял, покачиваясь, подслушивая и сопя в обе дырки.

- Она что плотная? Спрашивает вояка у парнишке с тремя булавками в ухе.

Тот сразу завёлся, с пол оборота. Вспылил, полез в залупу. Вскочил. Оказался такой маленький, кривоногий, но крепкий как орёл, резкий и весьма приблатнённый. Кричит:

- Ты что несёшь, следи за языком, старлей. Следи за своей болтушкой по натуре.

Он прямо так и налетал на офицера.
  
- Какая она тебе плотная, а? Ты что оборзел? Фильтруй базар, вояка.

- Плотная, отвечаю, сто пудов, - стоял на своём пьяный лётчик.--А ты не матерись, парень. В трамвае надо себя культурно вести. Это общественное место. И дети тут и женщины едут. Ты понял на хуй? Одурел что ли с горя? Ёб твою дурака мать! Я тебе говорю, что плотная и успокойся в пизду.

- Да ты что, старлей,- парнишка просто из себя выходил, оскорблённый в душе, - за болтушкой следить надо. Не грузи по натуре. Какая она тебе плотная? Это моя девушка, ты не понял что ли? Кончай, говорю, хуйнёй страдать, летун.

- Ты что, пацан, охуел, что ль совсем с горя? Ёб твою полуёб!- Длинный лётчик ещё больше раскраснелся, распахнулся и прямо наседал на приблатнённого коротышку, угрожающе нависая над ним, воняя кожей и водкой. - По ушам получить хочешь? Ясный хуй--плотная она.

- Я тебе конкретно говорю, кончай хуйнёй маяться, летун, нарвёшься,-не унимался парень, грудью встав на защиту чести своей девушки, - не плотная она, я за свои слова отвечаю.
   - Ни хуя себе картинка Репина,- только и нашла что сказать сама толстощёкая пелотка и отвернулась к окну.

   Короче, в трамвае назревала драка, а мне как раз нужно было выходить. Моя остановка, к счастью, останавливалась.
   ***
Я вышел возле базара. Щёл вдоль бани сквозь плотный строй торгующих всякой мелкой ерундой цепких торгашей. Был выходной день - на вещевом рынке толпа прямо сумасшедшая. С трудом пробивался сквозь густую людскую толщу. Народ словно одуревший: все такие возбуждённые, расторможенные, орущие, бестолковые, толкающиеся.

Я походил немного среди палаток и нашёл, наконец, то, что мне было надо -набор японских ножей. Маленький нож для чистки картофеля, нож побольше для общего пользования, большой секач и нож мясника в виде самурайского меча.

Стояло отличное осеннее утро. Прохладно и тепло одновременно. Воздух бодрил. Летала лёгкая паутина. На душе было хорошо и спокойно. Сердце пело. Хотелось усилить кайф во что бы то ни стало. Я купил баночку баварского пива и двести грамм салями. Порезал колбаску новым ножичком средних размеров. Выпил пивка, заторнул вкуснятиной и почувствовал себя просто великолепно. Закурил "Уинстон". Тут и подошёл ко мне здоровенный, но рыхлый бич с навек заплывшей мордой и дебильной улыбкой от уха до уха. Он как бы просил меня, мол, дай закурить, братан. Я должен был его выручить, если нахожусь в отличном настроении. Но мне почему-то захотелось сделать обратное. Я врезал козлу между глаз и сбил ублюдка с первого удара. Бичуга тяжело рухнул на грязный асфальт. А когда бил его, интересно, у меня ощущение было, будто рука проваливается во что-то мягкое и мокрое. Как бы в прокисший торт. Да и харя у бродяги была похожая - бело-красная, рыхлая, пористая...

   Возле бани...Нет, вру. Возле туалета, откуда шёл резкий специфический запах, стоял растерявшийся мужичонка, вернее образина. Кнороз вонючий. Грязная скотина. Ишак помоечный. Тварь пастозная. Уёбище полное. Два гнилых остаточных клыка торчали из мокрого рта. К тому же лишь одна рука у жалкого индивида. На губах умоляющая улыбка. Бьёт на жалость, гнида. Инвалид никак не мог застегнуть свои штаны одной рукой. Они спадали, и он просил прохожих: сделайте, пожалуйста, такую божескую милость, люди добрые, помогите застегнуться.

   Но люди спешили мимо, как бы не замечая бедолагу. И правильно делали, потому что от калеки пахло хуже, чем от уборной.