Приблатненный профессор-штангист был суров, но суровость его была, скорее, напускной, как у строгого на вид, но доброго в душе дореволюционного дядьки-воспитателя. А вот профессор Лев Гейдельберг шутить не любил. А, может, и любил, но все его шутки были вшиты суровой ниткой в текст лекций, которые он читал на память, безо всякой бумажки или учебника, ни разу не запнувшись. Внешности он был самой заурядной, не хочется даже останавливаться на ней, но выправкой, размеренными движениями и статью напоминал отлаженный швейцарский часовой механизм. Второгодник Вова, который по третьему разу слушал лекции профессора, поведал мне, что лекции он читает из года в год одни и те же, слово в слово, включая прибаутки и обозначения на графиках.

Однажды Вова, сидя рядом со мной, на секунду оторвался от дисплея карманного компьютера и сказал шепотом,:
- Слушай внимательно, сейчас Гейдельберг пошутит.

И профессор, действительно, пошутил, а я проникся к ясновидящему Вове большим уважением. И вполне заслуженно: может, математику он знал плохо, но был в курсе всех профессорских причуд и слабостей, а так же сразу просекал все левые ходы для легкой сдачи почти любого предмета. Несколько раз он чудом доставал экзаменационные задачи за два дня до экзамена, что в израильском университете почти нереально. Но Гейдельберг оставался для него непреодолимым препятствием такого масштаба, что бедному Вове пришлось-таки досконально изучить комплексный анализ. Из-за этого Вова страшно злился на принципиального профессора, и однажды решил нагло решил внести сумятицу в ход лекции,  задав ехидный вопрос. Мне это затея показалась сомнительной: Гейдельберг как раз красиво выводил на доске не очень понятный график, и казался глыбой, которую невозможно поколебать:

- Скажите, а если обозначить точку минимума на графике буквой «B», вместо «А»? –Злорадно спросил наглый типчик Вова.

Гейдельберг на долю секунды замешкался, подумал и немедленно сухо возразил, не меняя кисло-вдумчивого выражения лица:
- Вы меня не сбивайте! «B» - это обозначение для совсем другой точки! Пока её на графике нет, но скоро я дойду до того места в лекциях. Потерпите!

И продолжил объяснение. А я еще долго хихикал над посрамленным лоботрясом и второгодником, которого профессор Шустер тактично называл «студентом с большим опытом». Или так говорил, заканчивая решать очередной дифур на доске, хитро глядя на Вову и улыбаясь в усы:
- Любой опытный студент нашего университета с легкостью, без базара, возьмет этот нехитрый интеграл!

Вопросы к аудитории у Гейдельберга тоже не менялись из года в год. Они были не очень легкими, но и не космического масштаба. Более того, за быстрый и правильный ответ шустрый и умный студент зарабатывал гарантированный бонус на экзамене и, возможно, снисходительное отношение Гейдельберга. Перед тем, как задать очередной вопрос, профессор произносил кодовую фразу:
- Я сейчас задам аудитории вопрос. Кто правильно ответит - получит дополнительно 5 баллов на экзамене. Но я давно подметил: тот, кто правильно отвечает на мои вопросы, в этих баллах обычно не нуждается.
Однажды он сбился с ритма, и произнес уже много лет неизменную кодовую фразу на 5 минут раньше положенного времени, в то время как Вова увлеченно играл в тетрис на карманном компьютере. Отбросив в сторону тетрис, опытный студент судорожно принялся рыться в конспектах прошлых лет, автоматически вытянув вверх руку, выражая тем самым готовность отвечать. Гейдельберг вопросительно взглянул на активного студента, опознал нем Вову, и презрительно, но немного поощрительно сказал:
- Слушаю ваш ответ.

Ну скажите, что мог ответить Вова, который всю лекцию проиграл в тетрис? Просто мычал, с надеждой глядя на меня, как застигнутый врасплох школьник. А я, как понимаете,  тоже помочь ничем не мог, так как устанавливал новый рекорд в игру «змейка» на мобильнике. Комизм ситуации, когда здоровый бугай стоит и непонятно что мямлит под презрительным взглядом сурового наставника, я конечно оценил до такой степени, что Вова даже слегка обиделся. Он сел и по инерции продолжал искать ответ в пухлой стопке листков, исписанных чужим почерком, пока умный ботаник, щелкнув каблуками, четко рапортовал поощрительно кивавшему профессору. Причем ответ ботаника слово в слово был выдран из конспекта Вовы. Я подозреваю, все же, что ботаник отвечал из головы. Он был неплохим, умным парнем. Даже слишком умным, намного умнее меня. Я встретил его через два года в военной форме и с автоматом М-16 за плечом. Как выяснилось, он возвращался из армии домой и отпускали его раз в две недели. А так он каждый день дежурил на воротах одной отдаленной базы на севере Израиля. Что стало с ним дальше – не знаю.

Будет, наверное, лишним добавить, что несмотря на разгильдяйские израильские порядки, на лекции к Гейдельбергу никто не опаздывал, начинались и оканчивались они точно по расписанию, любое нарушение этого распорядка немного сбивало отточенный профессорский механизм, и раздражало самого носителя, но не сильнее, чем едкие замечания второгодника и лоботряса Вовы. Во всяком случае, дважды точно никто не опаздывал.

Однажды запыхавшийся ботаник в очках, опаздывавший на все лекции подряд без разбору, и любитель покачать свои студенческие права в спорах с особо непробиваемыми преподавателями, вломился в аудиторию на полторы минуты после начала лекции, когда безотказный механизм профессора Гейдельберга уже включился в режим «Лекция: вступление». Увидев незадачливого ботаника, к тому же, бестактно громко хлопнувшего дверью, Гейдельберг брезгливо поморщился, перейдя в режим «Предупреждение номер один: не опаздывать», и недовольным тоном сказал:

- Делаю вам первое и последнее предупреждение – не опаздывайте. Вы меня сбиваете! Я же не автомат, все лекции наизусть помнить, если меня постоянно сбивают. Я больше не пущу в аудиторию опоздавших.

В ответ ботаник извиняющимся тоном неразборчиво пролепетал нечто среднее, между «вельми понеже, бью челом, больше не повториться» и «отлезь нах, старый пень, все опаздывают». Я вопросительно посмотрел на опытного студента Вову. Он загадочно улыбнулся, и интригующе сказал:

- Посмотришь, что будет, если этот кекс на следующую лекцию опоздает. Гейдельберг явно его запомнил.

Проницательные читатели, наверняка, заранее раскрыли интригу повествования, и догадались, что в следующий раз злосчастный запыхавшийся ботаник снова опоздал. Причем, с особым цинизмом: вместо полутора минут, на целых две с четвертью!
Этим похабным и вопиющим поступком он весьма сильно нарушил безотказную работу профессорского биологического камертона, едва кощунственно не сорвал лекцию, чем вывел Гейдельберга из состояния душевного равновесия.

- Вон из класса! – Без всякого вступления, даже не меняя выражения лица, громко сказал профессор. Он явно запомнил ботаника с прошлого раза, и решил примерно наказать его, чтоб другим очкарикам было неповадно сбивать лектора!

Ботаник вызывающе нагло проигнорировал суровый наказ наставника, и попытался прошмыгнуть в класс, снова бормоча извинения себе под нос, надеясь, что его нехитрая тактика и на этот раз сработает. Но мы-то с Вовой уже поняли, что суровый и непреклонный Гейдельберг не смилостивится, даже если ботаник падет ниц, и поцелует форменный профессорский сандаль. Затаив дыхание, весь поток студентов наблюдал следующую сцену: ботаник из-за всех сил ломится в класс, стремясь во что бы то не стало набраться знаний в области комплексного анализа, а разъяренный Гейдельберг, заслонив тому путь, гонит 20-летнего паршивца, как нашкодившего котенка.

- Вон из класса! – Громогласно повторил профессор, распалившись из-за нарушенного хода своих умных мыслей, напирая грудью, и заставляя мерзавца и военного преступника отступать к дверям, словно немецкий танк «Тигр». И взъерошенному, раскрасневшемуся ботанику не оставалось другого пути, кроме отступления к дверному проему. Он отступал, отчаянно сопротивляясь, как наши войска в 41-м под напором тяжелой немецкой техники.

Любой нормальный человек, окажись он на месте ботаника, ушел бы от греха подальше, ей-богу. Мудро отступил бы перед вражеской армадой, как Кутузов при Бородино. Пришел бы на следующую лекцию, только уже без опоздания. Настучал бы в деканат.
Да, что угодно. Но ботаник допустил фатальную ошибку, как маршал Груши при Ватерлоо: он решил во что бы то не стало на месте отстоять свое право на высшее образование, и из последних сил ломанулся мимо злобного Гейдельберга в класс, продолжая возмущенно бормотать себе под нос проклятья в адрес непреклонного профессора.

Гейдельберг схватил извивающегося паршивца за воротник, и в два счета, чуть не пинками, выставил того за дверь. Изумленный таким поворотом событий ботаник по инерции продолжил ломиться в класс с другой стороны двери, по-прежнему что-то неразборчиво голося, но более громко и возмущенно. Тут Гейдельберг совсем удивил нас, резко приоткрыв дверь,-  обиженник снова ввалился на порог аудитории и профессор навстречу пихнул его в грудь с такой силой, что тот кубарем покатился в коридор. И от души, с хрустом, припечатал дверью.

Таким образом порядок в классе был восстановлен, и профессор, немного отдышавшись, продолжил вести лекцию точно с того места, где остановился до появления злополучного ботаника, примерно отмудоханного за свою вопиющую наглость на глазах всего потока.

Вся стычка и препирательства продолжались ровно полторы минуты священного профессорского времени. Мы с опытным студентом Вовой были слишком удивлены таким поворотом событий, чтобы смеяться на месте, однако, дождавшись перемены, долго ржали над незадачливым ботаником.

- Видел, как Гейдельберг его на кулаках вынес? – В сотый раз сквозь смех повторял Вова, и мы, как два придурка, снова и снова начинали гоготать. – И дверью лошка припечатал, - добавлял я, чем вызывал у нас приступ пароксизма от истерического смеха. Потому что ботаников мы слегка недолюбливали, хоть и старались дружить, не ссориться.

Больше на лекции Гейдельберга в том семестре никто не смел опаздывал. А если кто задерживался – то сразу шел гулять, пить кофе или готовить домашнее задание подальше от аудитории, где пинками и зуботычинами преподавал комплексный анализ немецкий Цербер, лишний раз дразнить которого очень чревато серьезными последствиями, вплоть до телесных повреждений.

Читая мой рассказ, можно подумать, что все профессора были шизанутыми, а студенты – дятлами, либо ботаниками. И все они делали глупости, а я над ними ехидно гоготал. Совсем напротив, уверяю вас, моих косяков было ничуть не меньше. И потом, по ходу повествования я тактично намекал, что тоже был лоботрясом не лучше Вовы. О своих шалостях и ошибках писать всегда неприятно, но, может быть, и об этом я напишу.

Продолжение следует....