Люрц вышел из своего подъезда. Точнее из дырки в стене, оставшейся без обычной крыши и лесенки в три ступени. «Бля, в голове шумит. Надо делать вывод – нахуй денатурат…» А что еще остается, когда в магазинах нормальной водки нет. Почему? Да потому что и самих магазинов нет. В зданиях, разграбленных до гвоздя, кто-то уже обязательно поселился. Да и зачем магазины, торговля и прочая при полном отсутствии денег. Нет их. Все. Отжили себя. По крайней мере, так решили. Кто не согласен? Не вижу рук. Правильно-правильно…
Горло сушило, во рту словно табун лошадей… нет не проскакал, а вероломно остановился и сделал свое подлое дело. В мартовском воздухе стоял жгучий запах мочи. Этот «аромат» стал уже символом «новых революционных преобразований».
«Бля, в голове пустота, привычная утренняя пустота, и почему это в этой пустоте всегда ветер гуляет… А главное, шумит, сука… Эх…» Сжав голову руками Люрц сосредоточился. «Сходить к Дмитричу: авось, подлечит старого друга».

Небрежно переступая через разного рода препятствия: камни, дохлых собак, кучи дерьма (явно человеческого) – Александр Иванович Светилин (прозвище Люрц, как ни странно, произошло от фамилии: сперва прозвали Светильником, потом на какой-то из посиделок с друзьями – Люстрой, дальше путем непонятных метаморфоз, напоминавших игру в сломанный телефон, Саша стал Люрцем. Погоняло приелось, вжилось. Что-то находил в нем Саша устрашающего – вроде как созвучно с Люцифером, которого хоть и нет – все знают – однако, суеверия сильнее любых учений) направился к приятелю детства – Игнату Дмитриевичу. Фамилию ни он, ни кто из знакомых припомнить уж и не мог. Дмитрич и Дмитрич, да и всем стало уже как-то не до этого: имена фамилии – зачем? Паспорта все равно в первые дни нового порядка  демонстративно сожгли. Улица была с детства знакома, но все реже в голове всплывали из этого самого детства картины воспоминаний, являвшиеся разве что в страшном сне: алкоголичка-мать, смиренный трудяга отец, всегда опрятная сестра, гордо державшая голову вверх и огрызавшаяся с матерью (чего сам Сашка позволить себе не мог – получал не по-детски). Лет в тринадцать Саша стал примечать ребят, державшихся стороной, почти не пивших, но усиленно куривших. Частенько поглядывая поздним вечером в окно, замечал он этих ребят (по курткам и штанам узнавал) в масках с прорезями для глаз и рта, что-то старательно писавших на стенах или убегающих о Ментов с криками «ЭЙ-СИ-ЭЙ-БИ». Поначалу смысл выкриков и надписей был непонятен вовсе: какие-то бессвязные слова «рабство», «кредит», «капитализм»… к чему бы? После все станет на свои места, и Саша сам уже будет выводить в рабочих районах «Стань рабом – возьми кредит».

До Дмитрича идти было недалеко – пять минут спотыканий и трехэтажной ругани – и ты уже у его резко отличавшейся от других лачуги, выкрашенной в зеленый цвет. Положительно отличавшейся. Вместо полиэтиленовых закопченных пакетов – реальные стекла, пусть немного битые, но все же; дверь не криво висящая на ржавых петлях – а вполне приличная даже для прежней жизни дверца; самое удивительное - конура рядом с постройкой, выкрашенная в тот же едко-зеленый цвет: некоторым было нечего есть – а Игнат держал собаку и жестоко отбивал всякие попытки бездельников сделать из этой собаки закуску. Как ему это удавалось? «Да черт его знает, татарина этого!» Все было просто – Дмитрич принял саму идею, но практику не нашел занятной и решил, что свободным можно быть и не становясь варваром. Большинство считало, что он ошибался, но большинство также считало, что порой лучше дружить с человеком, у которого всегда можно одолжить хлеба для подыхающих детей или спирта для подыхающих собутыльников.
- Здравствуй, Игнатка!
- Привет! Ага, по имени! Значит, друг, слишком херово тебе, - сказал, посмеиваясь, хозяин.
В комнате был порядок, от которого Люрц отвык – он резал глаза, возбуждал материалистические мысли, поэтому гость решил долго не задерживаться и без всяких вежливостей сказать в лоб:
- Братка, дай похмелиться. Подыхаю, как Распутин в проруби, - Люрц изобразил кривую, насквозь фальшивую улыбку.
- Хех, а историю ты получше любого хэда знал. И знаешь.
Дмитрич призадумался о своем, забыв о просьбе товарища.
- Мля, чего это я? Проходи, располагайся, - поспешил хозяин, увидев виновато топтавшегося на пороге Сашку.
- Да нет, друг, не буду стеснять, - Люрц покосился на обдолбанную наложницу Игната, нагишом валявшуюся на кровати.- Ты уж заверни «с собой».
- Да не обращай ты внимания на эту суку… А может, наоборот? Чешется что ли, братух? Бери – она вряд ли возразит. Я бы пока вышел – покурил. Как?
- Нет, друг, - с трудом отказался Сашка, секса у которго порядка трех недель не было.- Мне бы все-таки алкоголю.
- Ладно, черт с тобой, ее я тебе тоже заверну, - с какой-то злобой прошипел мгновенно изменившийся в лице Дмитрич.
«Хм, то ли у него самого нету, то ли не получилось у него вчера с этой сукой? А может все вместе. Вот, бля, принципиальный человек… Упертый точнее.»
Игнат не церемонясь поднял шлюху с кровати, накинул на нее пальто, с торчащей в кармане шапкой, и толкнул к порогу. Люрц схватил девку – той оказалось не больше семнадцати лет на вид – «Во бля, Дмитрич, видно, тоже не ангел, раз малолеток портит, не стесняясь…» Хозяин, презрительно поглядев в сторону «сладкой парочки», поплелся в угол, там нарыл начатую бутыль мутной самогонки.
- Держи, друг, удачного дня!
- Спа… - но Игнат не дослушал, вытолкал обоих за порог и хлопнул дверью так, что зажравшаяся псина высунула голову из будки, лениво приоткрывая глаза.
Девка еле стояла на ногах - повисла обеими руками на шее Люрца. Тот не смел оттолкнуть, увидев вылезший из под пальто сосок довольно большой для ее возраста груди – заговорили весна и воздержание.
Делать нечего – упрятав бутылку в карман, Саша решил, что удачный день у него состоится по-любому. Тащить наркоманку домой было лениво и бессмысленно: на территории, которую сумел занять Люрц в некогда своей же квартире, можно было только проспать спокойно ночь, если не обращать внимания на пьяных соседей и тараканов, которым даже холод был по…
О распитии заветного не могло даже идти речи – назойливые сожители попросили бы поделиться, а за отказ могли и избить чуть не до полусмерти. И это его, давшего им свободу. Эх, народ никогда не знал своих истинных героев, а тех, кого знал, почему-то искренне ненавидел.

Но место было – подвал; там ему всегда были рады. Постоянный гость как никак. У подвала не было и не могло быть владельца – да вообще ни у чего не могло – все общее или ничье, хотя чаще и то, и другое сразу. Парадокс нынешнего порядка. С другой стороны – ничего удивительного. Ведь содержанием такого порядка был беспорядок.
Но такие думы не могли прийти Люрцу в голову даже при самом жутком похмелье.

Теперь же настроении, несмотря на редкостно грубый прием Дмитрича, было приподнятым и думать о всякой идеологической херне не хотелось и не моглось. Все мысли занимали планы на сегодняшний, несомненно, удачный день: «Так, похмелиться, и с девчонкой поскакать, только ни с кем не поделюсь – самому охота сильно, ёпт.»