Когда мне было семнадцать, я снимала комнату у колоритнейшей бабки. Это было крепкое существо лет семидесяти пяти, громогласное, румяное
и свирепое. Силой духа и статью она напоминала носорога - уверенно стоявшего на толстых ногах, затянутых в коричневые нитяные колготы.
Ее четырехкомнатная квартира находилась на девятом этаже сталинского дома, который в округе называли «семиэтажкой». Вот такие парадоксы
бывают… В квартире все было неизменно, как и в день сдачи дома в пятьдесят каком-то году. В смысле ремонта конечно. Обои заменяли
нарисованные по побелке под трафаретку цветы. На кухне, в духе сталинского оптимизма: «Все лучшее детям!», присутствовал мусоропровод. В
более нечестную эпоху он забился, и был зацементирован. Содержимым, забившим несколько этажей мусоропровода, питались тараканы, которым
было насрать на цемент и несвежесть питания. В минуты досуга бабка пришаркивала на кухню и с оттяжкой била сальным клетчатым тапком по
феерическим черным потокам тараканов. Их было так много, что передвигались они исключительно колоннами.
Хозяйку я боялась. Для меня, кроткой малютки-первокурсницы, она воплощала собой первую гримасу взрослой жизни. Велкам ин да риал верлд,
где шмонают чужие вещи и некультурно ругаются матом.
Бабка была простая и разговаривала на колоритнейшем украино-русском суржике. В ее лексиконе имелся такой удар в поддых русской фонетики,
как «хфортка» и «фатит».
Пелоткой можно трудиться напрямую и косвенно. За труды сии можно получать наличкой, а можно и безналом. Бабка заработала свою квартиру
именно половым органом: она была матерью-героиней.
О себе она рассказывала коротко: «В мене сiм родiв, i сiм убортiв”. Из этой кратчайшей биографии можно сделать вывод, что сношалась она
за свою геройскую жизнь ровно четырнадцать раз.