Кондратий Синицын! Страшный тип, как вспомню - вздрогну. До сих пор иногда снится по ночам его ужасная рожа. Ведь это он, сука, пугал меня, подростка, возле морга. Я подглядывал в маленькое оконце и видел, как Кондратий  кромсает трупы, помогая доктору Бесполову. По ходу он также помог ему пропить "Волгу", которую врач купил после трех лет работы в Эфиопии. Сначала он конкретно разбил ее, катаясь с любовницей. Та оказалась в покойницкой, однако Бесполов на этот раз выжил. Но вскоре запил так, что пробухал все на свете.

Кондратий, я говорю, пугал меня, подкрадываясь сзади и делая зверские рожи. Но я, что странно, не бежал от него, а замирал, словно завороженный. Он же гнал меня отовсюду: от бани, куда я зырил на моющихся по пятницам баб, а он там подрабатывал банщиком, от клуба, когда я хотел прорваться на танцы ( Кондратий был дружинником), чтоб поглазеть на попки танцующих девочек, и с кладбища, куда меня неодолимо тянуло подрочить ближе к вечеру, но у мужика был там домик, в котором он ночевал и сторожил.

- Черт задроченный, - бормотал он, прижучивая меня возле упомянутых мест, - подожди, доберусь до тебя, падонка.

Одевался он очень просто - старая рваная фуфайка на голое тело, замасленная кепчонка, поношенное и выцветшее галифе да кирзачи с пробитой подошвой. Впрочем, примерно так ходили тогда все наши мужики.

Однажды Кондратий затащил меня в подвал, где имел каморку. Там пахло гнилью и сыростью. Было страшно до ужаса. Он посадил меня на бочку с вонючей капустой и зашептал хриплым голосом:

-  Я сам людоед, малый, ты это учти.
  И щикотал при этом трофейной большой финкой.

- Привык я, пойми козленыш, во время голодухи. Охотился за людьми, подстерегал их, забивал и хавал. За милую душу шла человечина.

Черт его знает, может, он и меня бы захавал тогда, но на мое счастье кто-то шел по подвалу с мешком картошки и спугнул его. Я убежал и долго не мог отойти от страха. Но выводов не сделал. Однажды я прильнул к окошку бани и увидел там Синицу с бабой, Шуркой Невзоровой. Он парил ее и рассказывал всякие байки. Оба они были пьяные. Вскоре эта Шурка умерла, подавившись блином на Пасху, выпивая у Кондратия на кладбище.

- После революции, говорю, Шура, - толковал Синица в бане, - мы в деревне нашей вытащили барина свого из склепа - он там лежал, словно мумий - посадили его, сплутатора под дерево, дали в рот цыгарку и в руку держать бутылку водки. Ох, и смеялись же мы над этой картинкой, слушай, не могли просто. Держались за животики.

Кондратий как следует поддавал пару из кувшина, а эта шкура Шурка, захорошев от выпитого, визжала, как падла, когда он драял ее веником.