Есть у меня дача. Примерно километров 250 от москвы. Ебеня страшные… Зато как приеду туда, сразу пьяный в жопень становлюсь – кислородное опьянение по научному называется.
Там стоит старый крепкий купеческий дом, за который мы (всей семьей) отдали столько денег шо яебу. Но отдали не зря – 40 лет стоял и уже 5 лет стоит – ни чуточки не покосился. Рядом по сей день стоит ещё один дом, там жила бабка. Старая, но бойкая такая, партизанкой я её про себя звал. Как не пойду купаться или рыбачить - везде её встречу. Вообще хорошая была бабка. Её восемь сыновей часто к ней приезжали – сено покосить, баранов резать, помогать в общем.
Сыновья пили. Как выросли до того возраста, когда женилку можно показывать, так и сам бог им не указ стал. Страшно просто представить, до чего людей доводит беленькая. И пьют не хорошую водку, а такую хуйню, что если её в бензобак залить, то можно сесть и поехать. Денег ведь нет у населения, а кто самогон гонит, так для себя сливки оставляют, а остальным хуйню толкают. Подонок по ихнему называется. Я это не пил.
Помню, как прошлым летом я трахал у себя на сеновале мясистых доярок, помню, как пьяный в говно запутался в гамаке и орал дурным голосом, потому что верёвками мне прищемило хуй и высвободицца на пьяную голову я не мог. Бабка и помогла… Обрезала верёвку крепёжную. Спасла мой ебательный аппарат. Никогда её не забуду.


И прошлым летом случился пожар. Я уехал на велике в город за хлебом, а когда возвращался, увидел, как в одну секунду ярким факелом взметнулось пламя и охватило старую берёзу у дома. За несколько секунд он превратился в обугленную головёшку и рухнул в нескольких метрах от моей машины.
Бабкины хоромы наполовину сгорели. Её первый сын нажрался, закурил на сеновале и песдец – полдома нахуй. Сына опознали только по оплавившемуся кулончику, который висел на шее. У второго сына от стресса отнялись ноги. Бабке нечем было плакать, она только смотрела в пустоту перед собой, не мигая, не двигаясь. Я опалил себе всю рожу, сжёг руки и лицо, когда тушил то, что можно было потушить.
Бабка получила страховку (хуле там – копейки какие-то), к ней съехалась куча родственников, помогала кое-как восстанавливать дом, но на третий или четвёртый день ремонта кто-то принёс два литра самогона и ремонт остановился сам собой.
Как пить закончили, отпуска у всех вдруг закончились… Так и осталось у бабки полдома, окна, затянутые целлофаном и лампадка, которая давала ей свет. Отопления не было – печка во время пожара обрушилась. Мы с батей помогли провести бабке электричество, сделали ей двери, пожертвовали мебель и старую буржуйку. Помогли, чем смогли. Второй бабкин сын запил с горя и ноги у него периодически от водки отказывали. Тогда он падал и просто плакал. Врачи запретили ему пить, сказали, что если он будет пить, то жить ему осталось полгода.
В феврале он залил зенки на лесопилке, пошёл домой, не дошел метров сто, упал – отказали ноги. Вышла соседка, спросила, сможет ли он сам дойти. А он пьяный, хуле - море по колено, послал её нахуй. А наутро пастух обнаружил его окоченевшее тело. Он стоял в той самой позе, в которой упал на землю – на четвереньках, уронив голову на руки. Умер он ровно через 183 дня после предупреждения врачей. Осталось шесть сыновей…


Бабка, сидя на скамеечке и видя, как её дети направляются жрать самогон, с грустью отвечала на мой вопрос, зачем они идут пить, если даже денег нет, пожалели бы здоровье и мать: «Так хоть говна, да лакнёт…». Несмотря на всю ироничность фразы, смеха она у меня не вызывала. Я не понимал этих людей. Я отказывался их понимать.


Третий бабкин сын 25 лет из 45 провёл в тюрьме. Вор был. Воровал всё. Даже бельё у нас пиздил, за что был мной неоднократно бит. Его в марте нашли на холме – он повесился ночью на дереве, под которым раньше стояла церквушка, в которой его мать венчалась с отцом… Может, он осознал всю никчёмность своего существования, может быть, он хотел избавить родных и близких от себя – от такой обузы, я не знаю. Но сыновей осталось пять.


Ещё один сын на тракторе упал ночью с моста. Пьяный, конечно, был. Сено откуда-то спиздил и торопился привезть в укромное место. Не довёз.


Однажды я поехал в соседнюю деревню купить рубероида, крыша над сараем прохудилась – залатать надо было. А дорога извилистая, да по речному берегу идёт. Задержался я там по каким-то своим собачьим делам – хотел себе таксу породистую взять у лесничего – на кабанов охотиться, да как-то на тормозах это дело спустилось. А когда назад под вечер ехал, увидел ментовский козлик. Он стоял у самого крутого поворота дороги. Он ещё назывался второй поворот – там две машины с обрыва слетели и разбились в сумерках. Стояли люди, стояла скорая, а через два дня там стоял третий памятник – бабкин сын пьяный улетел не просто в обрыв, а в полёте напоролся на огромный старый поваленный ветром дуб. Острыми сучьями изрешетило и его и машину. И поворот стал третьим…


А бабка болела раком. Давно уже болела. Но никогда ни на что не жаловалась. И все знали, что она больна. Но ничего не делали – хлопотно это…


После того, как осталось у неё три сына, бабка слегла. Уехала в город и целое лето всё просила своих сыновей отвезти её в родной дом – чувствовала она, что умирала, хотела с местами родными попрощаться. Умоляла, отвезите, родные, я помру скоро, дайте посмотреть на поля, на реку, на небо, на ржаное поле, на холм венчальный. Сыновья были глухи…
Она вообще не хотела в городе жить, говорила, бетон, каменный дом её угнетают. В октябре этого года она скончалась за 40 дней до своего 81-летия. Сыновьям строго-настрого наказала в простом гробу похоронить её рядом с мужем, с отцом и матерью на местном кладбище, которое было рядом с деревней. Бабку кремировали – так дешевле…


На следующий день после похорон оставшиеся три сына – взрослые мужики, двум за 40, одному 37, приехали в полусгоревший дом на старенькой «Волге», забрали три старых батареи отопления, буржуйку, сняли медные ручки с дверей, забрали две титановые лопаты, сдали всё это в цветмет, а деньги пропили - выпить хотелось.


“Пропили мать…”


Что скажете?